Захаров с улыбкой приподнимает густые седые брови:
– Сколько интересного я сегодня узнал о твоем брате.
Я встаю. Может, я и не могу ничего хорошего сказать о покойном и прощения у него просить не собираюсь, но кое-что сделать все-таки могу. Самую малость. Врезать его убийце.
Захаров, наверное, увидел выражение моего лица: он примирительно поднимает руки в перчатках. Плевать. Подняв кулак, я наступаю на него.
– Мы же заключили сделку.
– Я не убивал твоего брата, – он на шаг отступает. – Я пришел сюда, чтобы выразить соболезнования твоей семье и сказать тебе, что я его не убивал.
Я не опускаю кулак. Приятно смотреть, как он пятится.
– Не надо. Я не имею отношения к убийству, остановись и подумай – это же совершенно очевидно. Ты для меня гораздо более ценен, чем месть какой-то мелкой сошке. Ты хорошо понимаешь, насколько важен твой дар, ты же умный парень.
– Правда?
Вспоминаю, как Филип сказал тогда, несколько месяцев назад: «Перерос или не перерос, идиотом ты так и остался».
– Почему твоя мать меня не обвиняет? И Баррон, и дедушка. Думаешь, они бы позволили мне прийти, если бы правда думали, что я организовал убийство Филипа?
Старик так сильно стиснул зубы, что вздулись желваки. Если ударить сейчас, когда он напряжен, будет еще больнее. Да, Захаров явно давненько не дрался.
Как же хочется врезать, прямо руку сводит. Я обрушиваю кулак на вазу, которая стоит возле входа в зал. На ковер летят осколки, водопадом льется вода вперемешку с цветами.
– Вы нисколечко не жалеете о его смерти, – я тяжело дышу, но ярость слегка отступает.
Непонятно, что и думать.
– Так и ты не жалеешь, – в голосе Захарова звенит металл. – Признайся, после его смерти тебе стало спокойнее спать по ночам.
В этот миг я ненавижу его, как никогда раньше.
– Вы прямо напрашиваетесь, чтобы я вас ударил.
– Я хочу, чтобы ты на меня работал. По-настоящему.
– Сделка отменяется.
И тут до меня доходит: после гибели Филипа я наполовину высвободился из хватки Захарова. И даже больше, чем наполовину, ведь теперь я не верю его обещаниям, а значит, и угрозы не смогу воспринимать всерьез. Если тебе говорят: «Сделай это, а иначе», и ты делаешь, а потом все равно случается «а иначе»… Какой мне резон его слушаться? Вместе с Филипом Захаров потерял и средство давления. Да, пожалуй, он действительно ни при чем. Я представляю для него ценность: редко, когда мастер трансформации практически сам приходит к главе преступного клана.
Захаров кивает на занавешенную нишу – там скорбящие родственники могут уединиться и поплакать. Неуверенными шагами я иду следом за ним. Старик усаживается на длинную скамейку, а я остаюсь стоять.
– Ты жесток по натуре и нисколько меня не боишься, – тихо начинает он. – Мне нравится в тебе и то и другое, хотя чуть больше уважения бы не помешало. Из тебя, Кассель Шарп, получился бы превосходный убийца – убийца, которому нет нужды марать руки кровью, которому не придется содрогаться при виде содеянного, который никогда слишком сильно не увлекается.
От его слов у меня мороз по коже.
– Кассель, соглашайся работать на меня, и я обеспечу тебе защиту. Тебе и брату. Матери. Деду, хотя его я и так считаю своим. Защиту и весьма приятный образ жизни.
– Так вы хотите…
– Филип не должен был погибнуть, – перебивает Захаров. – Если бы мои люди присматривали за ним, ничего бы не случилось. Позволь мне позаботиться о тебе. Пусть твои враги станут моими врагами.
– Ну да, и наоборот. Нет, спасибо, – качаю головой. – Я не хочу быть убийцей.
Захаров улыбается.
– Можешь превращать жертв в живые существа, если от этого тебе легче спится по ночам. Главное – убрать их со сцены.
– Нет, не буду.
Я вспоминаю, как смотрела на меня сияющими глазами белая кошка.
– Ты уже так делал. Может, Баррон стирал тебе память, но теперь-то ты помнишь. И доказательство тому – проклятие, которое ты сам же и снял.
– Это проклятие было наложено на вашу дочь.
Захаров резко втягивает воздух, а потом медленно выдыхает.
– Что было, то было, Кассель. Ты теперь мастер. И однажды магия тебя поманит. Ты не сможешь устоять перед соблазном, у тебя просто не останется другого выхода. Очнись. Ты один из нас.
– Еще нет. Не совсем.
Только за это и остается цепляться.
– Ты вспомнишь о моем предложении. Вспомнишь рано или поздно, когда придет пора разобраться с кое-кем из близких тебе людей.
– Вы про Баррона? – Удивленно спрашиваю я. – Ну и сукин же вы сын – предлагаете мне на похоронах одного брата распланировать убийство другого.
Захаров встает и с улыбкой отряхивает штаны.
– Заметь, ты это сказал – не я. Да, я сукин сын. Но однажды я буду тебе нужен.
И он уходит обратно в зал.
А потом появляется Лила. Я сижу, уставившись на занавеску. Сколько людей, интересно знать, здесь рыдало? Может, на ткани осели маленькие кристаллики соли, как на пляжной подстилке, которую намочили в морской воде. По-моему, я схожу с ума.
– Эй, – она протягивает мне чашку кофе; на губах по-прежнему яркая кроваво-красная помада. – Сейчас произносит речь один из друзей Филипа. Кажется, вспоминает, как они впервые ограбили винный магазин.
Я беру чашку. За последние три дня я, по-моему, вообще ничего не ел, только пил кофе. Должен уже, по идее, по стенам бегать. Наверное, именно поэтому я чуть не набросился на Захарова.
– Лила, иди обратно в зал. Я не… Не могу… – я качаю головой.
Я столько всего не могу. Например, рассказать ей правду о своих чувствах. Но и убедительно соврать сейчас тоже не получится.
Я так тебя хочу, сделал бы что угодно, чтобы тебя заполучить.
Пожалуйста, не позволяй мне.
– Мы же были друзьями. Даже если ты ничего больше ко мне не чувствуешь.
– Мы по-прежнему друзья, – повторяю я почти на автопилоте; как бы я хотел, чтобы это была правда.
– Ну и хорошо, – Лила присаживается рядом. – Тогда не злись на меня. Я не пытаюсь тебя охмурить, ничего подобного.
– Хм, то есть за свою добродетель можно не беспокоиться? – фыркаю я в ответ. – Ну, спасибо и на том.
Лила закатывает глаза.
– Нет, я понимаю, зачем ты пришла. Наверное, тебе приятно, что он мертв, – «После его смерти тебе спокойнее стало спать по ночам», – сказал Захаров. Нет, я не желаю так думать. – Теперь ты чувствуешь себя в безопасности.
Лила смотрит на меня с изумлением, словно поверить не может в услышанное, а потом смеется:
– Трудно снова стать девочкой – человеком с руками и ногами. Носить одежду, ходить в школу. Снова говорить. Иногда я чувствую…
– Что?
– Будто… Не знаю. Это же похороны твоего брата, мне следует спросить, что чувствуешь ты.
Я делаю большой глоток. Как кстати сейчас этот кофе.
– Вот уж о своих чувствах я бы сейчас меньше всего хотел рассказывать.
– Я умею утешать, – говорит Лила с едва заметной лукавой улыбкой.
– Эй, полегче, мы ведь бережем мою добродетель! Давай, ты что-то собиралась сказать.
Она задумчиво пинает стенку. У ее черных начищенных туфель открытые носки, и видно большие пальцы с накрашенными ярко-синим лаком ногтями.
– Ладно. Ты когда-нибудь по-настоящему злился? Будто вот-вот весь мир разнесешь в пух и прах, и все равно будет мало? Когда не знаешь, как успокоиться, и от этого пугаешься, но из-за страха только злишься еще больше?
– Я думал, мы договорились не обсуждать мои чувства.
Я стараюсь говорить беззаботно, потому что очень хорошо ее понимаю. Как будто Лила вслух выразила мои собственные мысли. Она уставилась в пол, уголки губ чуть поползли вверх.
– А я вовсе не их обсуждаю.
– Да.
– Иногда я ненавижу все на свете, – она смотрит на меня серьезно.
– Я тоже. Особенно сегодня. Даже не знаю, что я должен чувствовать. К Филипу. Ну, понимаешь, отношения у нас были не очень. Само собой. И я все вспоминаю. Стыдился ли Филип того, что сделал со мной? Может, именно поэтому он и не мог мне в глаза смотреть? Но ведь это Филип не желал меня прощать. Мы, можно сказать, сквитались. Ладно, не совсем сквитались, но все-таки. Но он упорно не признавал свою вину и меня считал врагом. Будто я перестал быть для него человеком. Братом.
Не надо все это говорить, но я не могу остановиться.
– И ты. Ты была моим единственным настоящим другом. Ну, еще школьные друзья, но обычно мама все портила, или мы меняли школу из-за очередной ее аферы, или они узнавали про мою семью. И все. А ты совсем другое дело. Когда-то я мог тебе все рассказать, вообще все, а потом думал, что убил тебя, а теперь ты наконец вернулась, а я не могу… Ты… Она отняла…
Лила быстро наклоняется. Чувствую на своей щеке ее мягкие губы.
Я закрываю глаза. Какое теплое дыхание. Стоит лишь чуть наклонить голову, чуть-чуть поддаться, и получится настоящий поцелуй. Поцелуй Лилы излечит скорбь, боль и вину. Я хочу этого больше всего на свете.
– Ты думаешь, что не можешь получить все, что так желаешь. Но ты сможешь, – говорит она тихо, стирая помаду с моей щеки. – Просто еще не знаешь об этом.
От прикосновения ее перчатки у меня вырывается вздох.
С речами покончено, и дедушка ведет меня к черному лимузину. Я усаживаюсь возле матери на заднее сидение. Она уже открыла мини-бар и наливает себе что-то темно-коричневое в бокал для виски. Следом забирается Баррон.
Машина трогается. Мы молчим. В бокале звякают кубики льда, кто-то прерывисто дышит. Я закрываю глаза.
– Не знаю, что делать с вещами Филипа, – ни с того, ни с сего начинает мама. – Мора не хочет ничего забирать. Придется сложить их в его комнате в старом доме.
– Только я там все повыкидывал, – ворчит дедушка.
Мать словно не слышит.
– Вы двое, когда полицейские уйдут, запакуйте вещи, – она срывается в истерику. – Когда-нибудь они понадобятся его сыну.
– Не понадобятся, – устало отвечает Баррон.
– Откуда тебе знать.
Мама наклоняется налить еще спиртного, но в этот момент лимузин наезжает на кочку, и все проливается на платье. Она плачет. Ее тело сотрясают тихие приглушенные рыдания, так не похожие на громкие стенания в похоронном бюро.
Я хватаю салфетки, чтобы вытереть пятно, но мама отталкивает мою руку и повторяет сквозь слезы:
– Откуда тебе знать. Посмотри на Касселя. Он же надел отцовский костюм.
– Да, – соглашается брат, – только этот костюм из моды вышел лет сто назад.
Я пожимаю плечами, стараясь ему подыграть. Дедушка ухмыляется:
– Шандра, все будет хорошо.
Но мама только качает головой.
– Выкини вещи. Избавь сынишку Филипа от мучений, – не унимается Баррон. – Пускай он никогда не будет выглядеть как Кассель. К тому же, у меня на крючке один парень из Принстона – хочет купить картину. Мне нужен партнер для аферы. Да мы на эти деньги накупим кучу шелковых костюмов.
Мать фыркает и залпом осушает бокал.
На кладбище идет дождь. Мы с Барроном стоим под одним зонтом, поэтому вода постоянно стекает мне за шиворот. Он обнимает меня, и я на миг склоняюсь к нему на плечо, словно это и вправду любимый старший брат, готовый защитить и утешить. Сами похороны получаются тихими и спокойными – речи-то уже сказаны. Даже у мамы иссякли слезы.
Или просто дождь слишком сильный.
