– Ну да, кажется, мой прадед был еврей. В общем, кто-то из предков.
– Так чем знаменит тот другой Ричард Вольфсон? – спросил Эдди.
– Он покончил жизнь самоубийством, – сказала Дженни.
– Блин.
Айрис нужны были детали.
– Какой ужас. Это случилось недавно?
Дженни, закусив свои ярко-красные губы, кивнула. В ее глазах стояли слезы. Айрис обняла ее за плечи. Ей самой жест показался странным и неестественным, но Дженни приняла его спокойно.
– Я потому и уволилась. – Она выпустила серое кольцо дыма. – Многие из-за этого ушли. Осталось только начальство, больше никто не мог там дальше работать. Атмосфера в фирме изменилась. Все решили бежать оттуда куда глаза глядят.
– Жуть какая, – сказала Айрис. Она не совершала попыток самоубийства с шестнадцати лет, но не проходило почти ни дня, чтобы она об этом не думала. Когда она слышала о самоубийстве, ей хотелось узнать все: возраст человека, достиг ли он в чем-то успеха, что было в его посмертной записке, как именно он свел счеты с жизнью. Но она научилась скрывать эту нездоровую одержимость, потому что окружающие пугались ее вопросов. – Ты близко его знала?
– Да нет, не очень. Это и было странно. Он ни с кем не сблизился, и мы все ужасно переживали, типа винили себя, что ничем ему не помогли.
– Ты и не смогла бы ничего сделать. Ты же его почти не знала.
– Кошмар какой, да еще и на работе, – заметил Эдди.
– Может, вернемся? – приняв безразличный вид, чтобы не выдать волнения, предложил Рич. – Еще по стаканчику?
Эдди вскоре ушел встретиться с сестрой, а остальные просидели до закрытия. В пабе можно было нормально поесть, но они не заказывали еды – за выпивкой и разговорами голод отступал на второй план и не давал о себе знать. Зато они уничтожили несколько пачек чипсов со всеми возможными вкусами, так что во рту щипало от соли. Когда заведение закрылось, Рич и Дженни отправились за кебабами, но Айрис к этому времени уже наскучила их компания. Она зашла в другой фастфуд, купила коробку горячей картошки фри и, заправив солью, уксусом и кетчупом, съела в автобусе по пути в Клэптон. «Завтра пятница, – размышляла она. – Не слишком ли я стара для таких развлечений? Напиваться в четверг вечером, уплетать в автобусе картошку?» Когда она была моложе, то думала, что к своему нынешнему возрасту достигнет счастья и состоится как личность: будет заниматься чем-то значимым, жить в уютном доме с добрым и симпатичным мужчиной. Наверное, все об этом мечтают. Но Дженни права: ей повезло, даже если сама она так не считает.
Она слушала на телефоне попсу – эта музыка нравилась ей, когда она бывала в подпитии. Автобус ехал по Хакни-роуд, а она, прислонив голову к стеклу, беззвучно повторяла слова песни Скай Феррейры «I Blame Myself»[1 - «Я виню себя» (англ.).]. На улицах было много пьяных: они орали, смеялись, куда-то бежали, обнимались, курили. Неужели никому из них завтра не надо на работу? Или им все равно? Автобус потряхивало. Голова у Айрис гудела. Ее мутило. Черт, черт, черт. С ней рядом кто-то сел, и она подумала, что теперь, если что, быстро не выскочишь. Придется блевать себе на колени. Мне двадцать семь лет, черт побери. Почти двадцать восемь. Почти тридцать. В тридцать меня тоже будет выворачивать прямо в автобусе? Она сделала глубокий вдох и задышала прерывисто, не зная, какой способ лучше поможет сдержать рвотный позыв.
Неподалеку от Мэр-стрит Айрис заметила на другой стороне улицы еще один двухэтажный автобус, который ехал в противоположном направлении. На верхнем ярусе, на переднем сиденье, спал какой-то мужчина. В середине салона собралась компания молодых хипстеров восторженного вида: они явно были в Лондоне первый раз. Еще один мужчина сидел сзади. Постой-ка… По всему телу Айрис прокатилась волна тошноты, голова закружилась, ноги онемели. Это был ортодоксальный еврей: черный костюм, черная шляпа, седая борода – и было в нем что-то неуловимо знакомое. Его взгляд в пустоту, его полные щеки.
– Нет, не может быть. Минутку, погодите, – бормотала Айрис себе под нос, пробираясь мимо сидящего рядом парня и быстро спускаясь по ступенькам на нижний ярус.
Автобус остановился. Айрис выскочила, но другой автобус уехал и уже почти исчез из вида, и она осталась одна в темноте. Пьяная и растерянная. Ее отец умер, его похоронили. Или кремировали? Она не знала. Это был не он. Они все похожи друг на друга – одинаковые бороды, одинаковая черная одежда. «Я ведь не расистка, если так думаю?» Она была почти еврейка. Вообще-то гойка, спасибо гойской матери, но она унаследовала фамилию отца, Коэн. Приходилось очень долго всем объяснять: «Вообще-то я не еврейка».
Айрис с топотом ввалилась в квартиру и плюхнулась на кровать – ее не покидало ощущение, что она катится с горы. Чтобы привести мысли в порядок, она стала листать приложения на телефоне: в одном – плохие новости, люди орут друг на друга; в другом – еще одна школьная подружка забеременела от своего мужа-юриста. Поздравляю! Она поставила лайк, но про себя подумала, что у подруги поехала крыша: ринопластика, безупречный блонд и муж, который через пару лет станет толстым и лысым – тут было все ясно. Айрис даже начала набирать: «Надеюсь, ребенок родится с твоим первозданным носом», но, не дописав, удалила комментарий и переключилась на другое приложение.
Она стала искать в гугле Ричарда Вольфсона. Не Рича с работы, а бывшего коллегу Дженни – того, что покончил с собой. Оказалось, на свете полно людей с таким именем. Вот ее коллега – умница и профессионал на своей странице. Вот какой-то бездарный писатель. В Лос-Анджелесе нашлись ассистент режиссера, психиатр, онколог и пластический хирург. Но того погибшего не было. Тогда она запустила поиск по словам «Ричард Вольфсон самоубийство» и обнаружила то, что нужно. Заметку в местных новостях. Тридцать лет. Управляющий делами. Страдал депрессией. Повесился. Так. Она хотела узнать больше – гораздо больше. Она хотела узнать, что он чувствовал; стоило оно того или нет; поставил бы Ричард Вольфсон своей затее пять баллов (во! – поднятый вверх большой палец, всем рекомендую) – или в последний момент пожалел о ней; была ли боль, которую он испытал, сильнее, чем та, что мучила его при жизни.
Что я делаю, что же я делаю?
Сердце у нее так колотилось, что она испугалась: вдруг ее вот-вот настигнет инфаркт. Тук-а-тук-а-тук-а-тук. Стоило ей обратить внимание на свое сердце, этот бестолковый шмат мяса, как оно начинало биться с бешеной скоростью, будто обидевшись. Я тебе покажу, как бы говорило сердце. Тяжело дыша, Айрис шарила на тумбочке в поисках снотворного. Достала таблетку, разжевала – вкус был противный, металлический – и почувствовала, как ее волной накрывает покой. Она уснула прямо в одежде, даже не разуваясь.
В ту ночь ей снилось собрание в «Лаборатории мыслей», конференц-зале «Фридом энд Ко». Присутствовали Элисон, Рич, Эдди, Дженни и еще какие-то люди. Все что-то горячо обсуждали, жестикулировали и смеялись, но она не слышала, что они говорят. Голоса доносились как будто из-под воды – смазанные и нечеткие. Элисон отпустила какую-то шутку. Все покатились со смеху. Ха-ха-ха. Постепенно, один за другим, они заметили, что Айрис не участвует в разговоре.
– Как вы думаете, Ай? – спросила Элисон. Это было первое, что разобрала Айрис.
Все уставились на нее. Никто больше не смеялся.
– Да, как вы думаете? – повторила Дженни, которая казалась намного серьезнее, чем в реальной жизни.
Во сне Айрис вспомнилось самоубийство молодой талантливой гимнастки по имени Элла Уильямс, которое произвело на нее неизгладимое впечатление. Ранней весной в субботу вечером Элла была на вечеринке в западном Лондоне. Она смеялась и танцевала, но, по словам друзей, не пила, так как была трезвенницей. Вдруг она исчезла. Все подумали, что она ушла домой, а она поднялась на крышу, стояла там и смотрела вниз. Уже наступило утро воскресенья: ледяной холод, светлеющее небо и почти безлюдные улицы, если не считать пожилой женщины с собакой, которая увидела на крыше Эллу. (Эти собачники вечно становятся свидетелями чего-то плохого.) Женщина с собакой остановилась и взглянула вверх, раздумывая, не следует ли окликнуть девушку, но решила, что та просто наслаждается видом с крыши. В следующий миг она увидела, как Элла отступила на несколько шагов, разбежалась, прыгнула вниз, сделав в воздухе сальто – «точь-в-точь прыгун в воду на Олимпийских играх», как сказала женщина полицейским, – и рухнула на землю. Айрис часто думала об Элле, о ее милом детском личике, увиденном на сайте BBC, и смерти в стиле барокко. Какой живой она, должно быть, ощущала себя в полете.
– Как вы думаете? – во сне спросил ее Рич.
– Думаю о чем?
Элисон не сводила с нее глаз:
– Ай, это очень важно. Вы что, не слушали?
Айрис поднялась, напружинила ноги, как Элла Уильямс, и бросила взгляд на окно в другом конце комнаты. Розовели закатные облака. Она разбежалась и, разбив стекло, прыгнула в пространство и полетела сквозь черное небо; вокруг нее, словно подтверждая реальность происходящего, сияли звезды.
Вдруг оказалось, что она уже не летит, а лежит в одном белье на песке на планете Никта. Песок был чудесного розового оттенка, как маршмэллоу. Лучи инопланетного солнца согревали кожу, насыщали ее теплом. В какую сторону ни посмотри, пейзаж не менялся. Розовый песок и голубое небо, розовый песок и голубое небо, розовый песок и голубое небо… Какое облегчение! В каком направлении ни пойди, разницы никакой.
Айрис проснулась. Во рту у нее пересохло, к горлу подступала тошнота, но на сердце – в кои-то веки! – снизошел покой. Какая прекрасная идея… Решение всех проблем. Не совсем самоубийство, скорее полусмерть. Умирать она не хотела. Она просто хотела убежать от себя – от своей жизни, от своей работы, от планеты Земля. Наверное, часть ее останется здесь, на этой планете. Плохая часть. И она прославится.
Она открыла ноутбук и набрала в поисковой строке «никта».
3
Собеседование #1
Собеседование проходило в районе Канада-Уотер, на третьем этаже офисного здания, по виду аварийного. Лифт не работал. Поднимаясь по лестнице, Айрис с беспокойством думала, что все это окажется злым розыгрышем и сейчас кто-то выскочит из-за угла и нападет на нее. Но никого не было. Следуя указаниям в электронном письме, она без стука вошла в комнату 303. Это было небольшое квадратное помещение с черными стенами и лампочкой, висевшей над кожаным офисным стулом. Айрис села и стала ждать. Было начало мая, пятница перед Банковскими каникулами.
– Добро пожаловать на программу по набору участников в проект «Жизнь на Никте», – произнес бестелесный жизнерадостный женский голос с американским акцентом.
От неожиданности Айрис вздрогнула.
– Поздравляю вас с успешным завершением первой фазы программы.
– Здравствуйте, – сказала Айрис. – Благодарю.
– Ваше полное имя.
– Айрис Сара Коэн.
– Спасибо. Имена ваших родителей.
– Мою мать зовут Элеанор Уайт, а моего биологического отца звали Роберт Коэн.
– Почему вы сказали «биологического»?
– Он ушел от семьи, когда мне было пять лет, а год спустя умер. В общем, так себе отец.
– Почему он ушел?
Айрис фыркнула.
– Ну, почему вообще бросают детей? Потому что от них одни проблемы.
Голос ничего не ответил.
– У него пробудился интерес к религии, – пояснила Айрис. – Вот он нас и бросил. Стал ортодоксальным евреем. Не знаю, что на него нашло. Он и так был евреем, но не религиозным.
– Вас это огорчило?
– Это ведь очень личный вопрос.
– Мы зададим вам много вопросов, касающихся вашей частной жизни. Такова часть процедуры при наборе участников. Надеюсь, Айрис, вы не возражаете.
– Нет, конечно, все нормально. Как вас зовут?
– Меня зовут Тара. Я не человек, а программа для проведения собеседования с кандидатами в «Жизнь на Никте». Пожалуйста, не могли бы вы ответить на мой вопрос? – сказала она по-прежнему любезным, но твердым тоном. – Вас огорчил уход отца?
– Мне было пять лет, я не помню. У меня довольно смутные воспоминания о том времени. Я даже не помню его похорон. – Она пожала плечами. – Я привыкла. Это просто добавило грусти в мою жизнь. Все мы ей подвержены, не правда ли? Ну, то есть вы, разумеется, нет. Вы же как бы что-то вроде искусственного интеллекта?
– Да, именно. Как он умер?
– У него был инфаркт. – Она нервно сглотнула. – Ах да, у меня еще есть отчим, которого зовут Джек Уайт.
– Как рок-звезду?
– Ну да. Когда я была подростком, чтобы его позлить, напевала гитарный рифф из «Seven Nation Army».
– Забавно. Кто ваши родители по профессии?
– Мама раньше работала учительницей. Сейчас не работает. Отчим занимается недвижимостью. Точно не знаю, чем именно.
– А ваш отец?
– Он был юристом.
– Какова ваша сексуальная ориентация?
– Гетеросексуал.
– У вас есть бойфренд?
– Нет.
– Где вы выросли?
– В Лондоне. Тафнелл-парк, а до этого – Темпл-форчун.
– У вас есть братья и сестры?
– Да, сводная сестра Мона.
– Сколько ей лет?
– Э-э-э… – Айрис принялась загибать пальцы. – Ей двенадцать. В этом году будет тринадцать.
– А вам двадцать восемь – большая разница в возрасте. У вас хорошие отношения?
– Да, пожалуй. Хотя иногда я за нее волнуюсь.
– О чем вы волнуетесь?
– Она такая тихая и прилежная. По-моему, у нее мало друзей. Она учится в той же школе, где училась я. Требования там очень высокие. Ей приходится довольно трудно.
– Судя по вашей заявке, вы учились в школе Святого Петра для девочек.
– Да, семь лет.
– Сейчас она занимает третье место среди школ Великобритании. Очень солидно.
– Отец оставил мне деньги на оплату обучения в хорошей школе.
– Вы весело проводили время в подростковом возрасте?
– Да. Я хорошо училась, но часто бегала по вечеринкам. Играла в школьных постановках. Со сверстниками ладила. И сейчас в хороших отношениях со своими знакомыми. Вот почему я подхожу для Никты.
– А со школьными друзьями вы общаетесь?
– Да, кое с кем.
Айрис поймала себя на том, что начала ерзать на стуле и переступать с ноги на ногу. Осознав это, она заставила себя прекратить.
– Их немного? – предположила Тара.
– С некоторыми из них наши пути разошлись.
Они не разошлись. Просто после того ужасного поступка с ней перестали общаться.
– Вы считаете себя человеком, который легко рвет с людьми?
– Да нет, я тогда была подростком. В ранней юности это нормально, так ведь? – Айрис сообразила, что Тара никогда не была подростком, и рассмеялась.
– Вы изучали в Бристольском университете английскую филологию – верно?
