Я прыгнул – головой вниз, как нырял в море со скалы.
Запах молока ударил мне в ноздри. Тело потеряло вес. Я не успел даже удивиться, когда горлышко кринки сделалось широким, будто колодец.
Молочная пленка треснула, пропуская мою голову. Я нырнул в плотное и липкое, не ощущая ни рук, ни ног, задержав дыхание. Когда белая муть вокруг сменилась серой мутью, воздух в моих легких был уже на исходе, зато я снова получил способность двигаться. Забился, пытаясь выплыть, захлебнулся, закашлялся…
И вынырнул – выпрыгнул на поверхность, будто карась, за которым гонится щука. Ударился макушкой о твердое. От боли выступили слезы, неразличимые на мокром лице; под ногами у меня было твердое дно, над головой – доски, я сидел по шею в соленой морской воде, у самого берега под маленьким причалом.
– Наконец-то. Я уже думал, что ты дашь себя убить.
Доски заскрипели. Сквозь щели посыпался песок. Кто-то стоял на причале прямо надо мной.
– Леон? Поторопись. Скоро в городе объявят тревогу и всеобщую облаву на особо опасного мага.
Я узнал голос. «Предки твоего отца прокляли бы внука-галантерейщика». Мой последний покупатель.
– Ты хочешь жить или торгуешься?
Стуча зубами, я выбрался из-под причала. Было уже совсем светло; я оказался за городом, в двух тысячах шагов от ворот, в пятистах шагах от предместья. В редком тумане слышалась сонная ругань, скрежетали днища рыбацких лодок о мелкую гальку: начинался день. На меня никто не обращал внимания, даже море казалось холодным и отрешенным. И только человек в черном, с большими ладонями и ступнями, похожий на древесный корень – этот самый человек стоял, скрестив руки, и смотрел на меня с насмешкой.
– Кто убил Ойгу? – спросил я хрипло.
Он растянул рот от уха до уха:
– Ты, конечно.
Я подумал: разумеется. После того как я нырнул в кувшин на глазах пятерых стражников, если кто-то и сомневался в моей вине – сомнений не осталось. Меня не просто обезглавят. Меня казнят, как в старину казнили злых волшебников.
– Залезай в лодку, – скомандовал человек.
Лодка была привязана здесь же. От нее воняло гнилой рыбой. Я сделал вид, что не расслышал; понемногу расходился туман. Корабли, ночевавшие на рейде, стояли, будто вплавленные в стекло.
– Я не привык повторять, – сквозь зубы сказал покупатель. – Садись в лодку, или я оставлю тебя на берегу.
В городе ударил колокол. Уж его-то голос я ни с чем не спутаю: колокол на ратуше. Обычно он бил размеренно и неторопливо. Теперь частил, будто захлебываясь, и удары выходили неодинаковой силы: слабые и отчаянные вперемешку.
Рыбаки, возившиеся у причалов, притихли и повернули головы. Пожар? Беда? Что случилось?
Случился я. Все кольца сложились в пирамиду: мой отец происходит из старинного магического рода. Я продавал вещи с заклинаниями. Помог Толстой Джане скинуть ребенка. Проклял и убил Ойгу. Нырнул в кринку с молоком. И теперь город панически вопит языком колокола на ратуше: спасайтесь, на помощь, здесь ужасный маг, подобного которому не видали сто лет! Здесь неуловимый убийца, черный колдун, к оружию! Караул!
Я вспомнил рассказы отца о том, как поступали с волшебниками, уличенными в тяжких преступлениях. Зубы мои начали звенеть друг о друга – конечно, от холода, ведь я был мокрый с головы до пяток. Но вместо того, чтобы немедленно явиться в ратушу и рассказать обо всем правду – вместо того хотя бы, чтобы сбежать куда-нибудь в лес и затаиться, – я молча залез в лодку к своему последнему покупателю.
Потому что правду я уже рассказывал на суде. А в лесу долго не высидишь: реденький наш лес, скрываться там можно до первой облавы…
Черный человек вскочил следом и снял веревочную петлю с причального крюка:
– Берись за весла!
И наша лодка, пропахшая гнилой рыбой, вышла в море вместе с полусотней таких же: несмотря на тревогу, рыбаки не хотели упускать время промысла.
Работорговля
У скалистого берега, где гнездились в расщелинах птицы, стоял небольшой парусник. Мой спутник поймал брошенную сверху веревочную лестницу и подтянул лодку к влажному борту. Вслед за ним я вскарабкался на палубу; что-то неправильное, неестественное мне почудилось в этом корабле: несмотря на зябкое утро, над теплой палубой поднимался парок, и ни один матрос не явился нас встречать – хотя лестницу ведь кто-то спустил? На носу возвышалась резная женская фигура – я мельком увидел голую узкую спину и затылок в деревянных завитушках.
Мой черный покупатель придирчиво окинул меня взглядом, будто собираясь выпустить на сцену на школьном представлении. Я стоял перед ним, мокрый, трясущийся, и смотрел через его плечо на бухту и на город. Стена и башенки, крыша ратуши, берег, где я играл с братьями, где мы устраивали тайники и искали воображаемые сокровища, скалы, с которых мы на спор прыгали в воду, причалы, с которых ловили рыбу – в те далекие времена, когда у меня еще была свобода…
– Перестань дрожать! – с неудовольствием проговорил мой покупатель. – Выпрями спину, вспомни, что ты аристократ!
Я ухмыльнулся, но плечи кое-как расправил. В этот момент носовая фигура корабля повернула голову и посмотрела на нас через плечо. Теперь она казалась не деревянной, а отлитой из горячего воска: на впалой щеке играл отблеск тусклого утра, коричневый глаз косил высокомерно и зло; я снова съежился. Показалось, что палуба жжет мои ноги сквозь подошвы башмаков.
– Свои, госпожа, – примирительно сказал черный покупатель. – Мне назначено.
Уголок ее большого рта дрогнул, как мне показалось, презрительно. Фигура кивнула.
Покупатель бесцеремонно взял меня за локоть и повел по лесенке вниз, в каюту. Там за узким деревянным столом сидел, развалившись в кресле, человек неопределенного возраста, светловолосый, но с темными густыми бровями, с выражением вечной ухмылки на тонких губах. Перед ним лежала на столешнице открытая книга – я, как ни был потрясен, задержал на ней взгляд. В моих фантазиях именно так выглядели магические книги, которые я мечтал когда-то выкрасть из запертого шкафа в библиотеке.
– Почему так долго? – спросил человек в кресле, и я перестал таращиться на книгу и снова посмотрел ему в лицо. Такие лица мерещились мне в расколотых скалах, в рисунке облаков, в узорах огня: крупные черты, глубоко запавшие глаза, и еще что-то, от чего у меня ослабли колени.
Он был нездешний. В плохом смысле слова.
– Юноша упрямился, – черный покупатель подтолкнул меня к столу. – Но теперь, как видите, все в полном порядке… Это Леон. Наследник Кристального Дома, природный маг.
Человек в кресле посмотрел на меня недоверчиво, как на самозванца. У меня и у самого возникло чувство, что речь идет о ком-то другом, что я здесь по ошибке.
Мой черный покупатель, будто желая подкрепить свои слова, склонился к сидящему и протянул ему золотое кольцо. Я узнал одну из своих последних работ; в тот день, когда меня арестовали, кольцо еще лежало в запертой витрине. Пока я ждал суда, а потом приговора, черный гость вломился и украл товар!
– Вы ограбили магазин, – я не стал молчать. Впрочем, ни один, ни другой не повернули головы: мой покупатель терпеливо ждал, а человек в кресле разглядывал кольцо, вертел в пальцах, подбрасывал на ладони. Чем дольше он смотрел, тем более скептическим делался его взгляд, и я не к месту почувствовал себя оскорбленным: он смотрит как на дерьмо! На мою лучшую, может быть, работу!
– Интересно, – процедил он с такой интонацией, с какой говорят «Что за дешевка».
– Это, – я дал волю возмущению, – очень дорого стоит! На такие… изделия огромный спрос!
– Ты действительно маг, сынок? – тот, что сидел у стола, обращался ко мне, но смотрел на кольцо.
– Я купец, – сообщил я с достоинством. – У меня лучшая в городе лавка… И я вам не сынок.
– Особенности местных нравов, – заговорил покупатель, и я удивился, услышав в его голосе суетливость, нервозность и даже страх. – Семья купеческая, они воспитали мальчика соответственно. Но по отцу он прямой потомок династии…
– Отпустите меня, – сказал я, обращаясь к человеку в кресле, безошибочно опознав, что он здесь командует, а не мой покупатель. – Я сделаю для вас волшебный предмет, на заказ. Бесплатно. Кольцо, которое дарит счастье, флейта, которая поет по-человечески, серьга для повышения потенции…
Про серьгу я сочинил на ходу, таких заклинаний у меня пока что не было. Я готов был сейчас обещать что угодно – настоящее и несбыточное, но человек в кресле захохотал.
Он смеялся обидно, как ржут, когда не шутка рассмешила, а кто-то в лужу сел голой задницей. Я чуть не ослеп от ярости, сжал кулаки, шагнул вперед; мне захотелось ударить его в лицо, как Ойгу Топотуна.
И одно это воспоминание меня отрезвило. Ярость прошла. Остались тоска и беспомощность.
– Этот человек, – сказал я сидящему за столом, – убил ребенка, чтобы свалить на меня вину. Мальчика двенадцати лет. Вам все еще очень смешно?!
Он уронил мое кольцо на страницу открытой книги. Поднялся из кресла и почти коснулся головой потолка; я отступил на полшага и услышал, как шумно и нервно дышит черный покупатель над самым ухом.
– Это правда? – спросил хозяин каюты, почти упираясь макушкой в переборку.
Мой черный покупатель засопел громче:
– По условиям договора юноша должен был пойти со мной добровольно, ну вот он и пошел… по своей воле, правда, Леон?
– Это не то, о чем мы договаривались, – человек напротив сурово покачал головой. Я почувствовал надежду, я мысленно взмолился, обращаясь к нему: ну сотвори же справедливость! Сделай так, чтобы все узнали правду!
Мой покупатель засуетился, теперь уже не скрывая страх:
– Говорю же вам, это особенности местных нравов, и мои методы…
– Неважно, – человек напротив оборвал чужую фразу, будто мошку прихлопнул. – Юноша – не тот, за кого вы его выдаете.
Мы с моим покупателем одновременно лишились речи. Он пришел в себя первый:
– Но… я клянусь… Я разбираюсь в вопросах крови… Он не подкидыш и не ублюдок, это исключено…
– Ты сам ублюдок! – закричал я, и тут человек напротив наконец-то на меня посмотрел:
– Как зовут твоего отца, сынок?
Я к тому времени был настолько оглушен и зол, что выдержал этот взгляд и не отвернулся.
– Отца зовут Онри Кристалл. И я вам не сынок!
Он сделал неуловимое движение рукой. В первую секунду мне показалось, что меня ударили под ребра, да так, что ни вздохнуть, ни выдохнуть. Я чудом устоял на ногах – чтобы увидеть, как он вынимает руку из моей грудной клетки, и в ладони у него дергается кусок мяса, подозрительно похожий на человеческое сердце.
Я замер, почти не чувствуя боли. Только удивление и горечь: вот ведь как вышло. Вот как получилось; он стоял передо мной, разглядывая мое сердце у себя в руке, будто товар в магазине.
Потом у меня потемнело в глазах. Еще потом я очнулся, и оказалось, что я все еще стою – правда, навалившись на перегородку, но стою на своих ногах, и сердце мое на месте, и даже рубаха цела, только не хватает двух пуговиц.
Хозяин каюты как ни в чем не бывало вернулся в свое кресло, причем руки его оставались чистыми и сухими. Мой черный покупатель стоял в дальнем углу, нервно сглатывая, а я слушал удары собственного возвращенного сердца и гадал: выживу я теперь? Или не выживу?
Человек за столом полистал свою книгу, будто забыв о нас обоих. Потом принял, похоже, решение. Невесть откуда появились перо и чернильница, он что-то написал на листе бумаги, сложил вчетверо и передал моему покупателю. Тот расцвел; его торжество и явное облегчение ничего хорошего мне не обещали.
– Ну что же, Леон, – заговорил он приподнято, – рад за тебя. Ты счастливчик!
У меня наконец-то подкосились ноги, и я сел на дощатый пол. И так, сидя, смотрел, как уходит мой покупатель вверх по крутой лестнице. Вот его пыльные сапоги скрылись в люке, и звучат шаги на палубе, и тяжело покачивается на волнах корабль…
– Ты не совсем счастливчик, сынок, – рассеянно сказал человек в кресле, переворачивая страницу в своей книге. – Будет серьезный разговор, но это потом… Герда, готовься к переходу.
Дрожь прокатилась по телу корабля. Вздохнули переборки-ребра, и я осознал, что нахожусь внутри огромного живого существа. В чреве кита. В желудке.
Тут-то я опомнился, и откуда только силы взялись. Вскочил и, не оглядываясь, кинулся по лесенке вверх, вслед за моим покупателем. Выскочил на палубу, успел увидеть отходящую от борта лодку, рванул вдогонку, собираясь перемахнуть через борт, в последний момент оглянулся…
Носовая фигура высоко подняла голову и раскинула руки, будто собираясь взлететь. Ее деревянные волосы развевались на ветру. Палуба под ногами дернулась, я чуть не свалился; вода за бортом бурлила все яростнее. Судно двинулось прочь из гавани, паруса развернулись без матросов, штурвал на шканцах поворачивался сам по себе. В тумане, похожем на разведенное молоко, поплыл, исчезая, распадаясь, мой город.
Я успел бы перевалиться через борт и утонуть, но меня подхватили за шиворот и вернули обратно – рывком.
Часть вторая
Другие берега
Я пришел в себя на жесткой кровати, которая показалась стократ уютнее и домашней койки, и лавки в тюрьме. Постель подрагивала и покачивалась. Круглые окна с матовым непрозрачным стеклом едва пропускали солнечный свет. Я понял, что я на корабле, но каюта совсем другая – не та, где меня продали в рабство.
Тесно. Тихо. И по-летнему тепло: даже пол теплый, светлое полированное дерево. Я осознал, что спрыгнул с кровати и теперь стою босиком, на мне короткие штаны, будто у малыша, и рубаха без застежек и почти без рукавов.
Я торопливо задрал рубаху на груди; гладкая кожа, ребра ходят ходуном… и никакого шрама. И сердце вроде на месте – стучит. Кости целы. Голова цела. Значит, что бы со мной ни случилось, во что бы я ни был одет – будем спасаться.
Лесенка, с полосками ярко-желтой резины на каждой ступеньке, вела из каюты наверх. Я кинулся по ней, уверенный, что заперт, что пути наружу не будет…
…И передо мной открылось голубое небо, далекий горизонт и море сине-зеленого цвета. Ни тумана, ни сырости, только запах океана и соли, и неизвестная горькая нотка в воздухе, отдаленно похожая на дым.
Мой город пропал, как будто его и не было. Все здесь было другое: цвет моря. Цвет неба. Даже, кажется, солнце. Невиданный молочно-белый корабль шел по морю сам по себе, без парусов и весел. Блестела под солнцем волна, за кормой тянулся пенный хвост, поручни вдоль борта сверкали начищенным серебром и долетали брызги с наветренной стороны. В отдалении виднелся незнакомый берег – сиренево-синей тонкой линией, а над ним угадывались горы, такие высокие, каких я в жизни никогда не видел.
Мое сердце запрыгало, я на секунду испугался – вдруг его все-таки подменили. Но это был всего лишь приступ паники, и он прошел. Пригнувшись у борта, я осторожно огляделся.
Ни рулевого, ни мостика, ни штурвала, ни бушприта. И никакой носовой фигуры: я перевел дыхание. Живая деревянная женщина здорово меня напугала, оказывается. Но здесь ее нет: я не на заколдованном корабле и не на проклятом, а просто это технология, о которой я пока ничего не знаю. Здесь не нужны гребцы, и меня, по крайней мере, не прикуют к веслу. Отличные новости.
Я заставил себя обрадоваться, и тут же разглядел человеческий силуэт в окне небольшой надстройки над передней палубой. Нет, я не был на судне один. Если грести тут не надо, то что они собираются делать со мной?
Я снова справился с паникой, и тут же был вознагражден: на корме я увидел лодку, закрепленную найтовами почти над самой водой. Пригибаясь, оглядываясь, пошатываясь на палубе, я подкрался ближе, не веря, что бегство окажется таким легким. И правильно не веря: в лодке не было весел. Даже если у меня получится спустить ее на воду, я окажусь беспомощным среди волн и скоро сдохну от жажды.
Подумав об этом, я сразу почувствовал, как взялись соленой корочкой губы. Может быть, стоит рискнуть? Все-таки есть надежда, что меня подберет другое судно… Полно ведь историй о чудесных спасениях в море… Правда, их рассказывают выжившие, а те, что пошли на дно, беседуют теперь с рыбами…
Вода за кормой бурлила, как под мельничным колесом. Несколько секунд я просто смотрел на пенный след и видел разрозненные картинки из прошлого: чья-то свадьба на площади перед ратушей, белый шлейф невесты, белые облака над нашим домом почти касаются петуха на флюгере. Вот ведь как получилось, я никогда и не мечтал особенно о дальних путешествиях, мое место было – дома, в магазине, в мастерской…
Тряхнув головой, я заставил себя вернуться к действительности. Осмотрел найтовы, на которых крепилась лодка, и понял, что выбора нет: с веслами или без весел, я не смогу ее спустить, проще прыгнуть за борт. Но это я всегда успею. Тот человек, в рубке, – кто он? Смогу ли я с ним справиться? Или, возможно, договориться?
Я подкрался ближе и осторожно заглянул внутрь сквозь большое дымчатое стекло. Рулевой не стоял за штурвалом, как принято, а сидел, да и сам штурвал был небольшим, будто колесо на садовой тачке. Яркий свет мешал его разглядеть в первую секунду, но стоило мне внимательнее присмотреться – как человек за штурвалом почувствовал мой взгляд и обернулся.
То есть обернулась.
Впалые щеки, высокомерные злые глаза, волосы собраны в пучок и заправлены под кепку, единственная завитушка выбилась и лежит на щеке, будто проволока. В последний раз, когда я видел ее, она была фигурой на носу корабля, и вьющиеся волосы были вырезаны из дерева.
* * *
