– Мы почти на месте. Смотри вокруг, здесь очень красиво.
Белый корабль сбавил ход, огибая волнорез, сложенный из серых и рыжих валунов. Я сидел в рубке, двумя руками вцепившись в кожаную подушку сиденья; открылся вход в бухту. Налетели чайки, крупные, наглые, завопили, закружились над судном впереди и сзади, и низко над крышей рубки, будто собираясь атаковать.
– Они думают, мы едем с рыбалки и чистим рыбу, – сказала Герда. – Рыбьи потроха обычно бросают за борт, вот чайки и слетаются. Хочешь есть? Сейчас приедем, причалим, зайдем в кафе…
– И закусим рыбьими потрохами?
Она рассмеялась, будто мне в самом деле удалось удачно пошутить. Всего лишь полчаса назад я валялся на палубе носом вниз, с руками, завернутыми за спину, и выслушивал заверения, что бояться не надо, все в порядке, мы скоро прибудем на место и мне ничего не угрожает.
Мы прошли между бакенами. Был, наверное, отлив, потому что под вертикальной каменной стеной виднелась полоска желтого песка с узорами водорослей, и по ней бродили серые птицы с носами как шило. Над водой, один за другим, скользнули три черных силуэта с неподвижными развернутыми крыльями. Таких птиц я раньше не видел.
– Это пеликаны, – сказала Герда. – Это их еще мало, иногда тут такие стаи!
– Слушай, – я прочистил горло. – А что ты хочешь… что я могу тебе предложить, чтобы ты вернула меня… откуда взяла? Ты ведь можешь, верно?
Она посмотрела через плечо и стала в точности похожа на деревянную фигуру на носу корабля:
– Леон… Ты будешь рыбу, или мясо, или просто гамбургер?
Я молча справился с разочарованием; теперь наш путь лежал по широкому каналу. В воздухе усилился незнакомый горьковатый привкус, а солнце светило так, что приходилось все время щуриться.
– На, – Герда достала из какого-то ящика очки с темными стеклами. Я нерешительно повертел их в руках – очень тонкая работа, и в то же время хрупкие, ясно, что быстро сломаются. Но когда я надел их, сделалось лучше, солнце уже не так досаждало, а поглядеть тут было на что.
Канал, по которому мы шли, казался густонаселенным и в то же время игрушечным. И у самой воды, и выше на холмах стояли дома – двухэтажные, трехэтажные, с огромными окнами и террасами. Вдоль берегов сновали лодки, парусники, незнакомые глазу суденышки, а впереди по курсу помещался, кажется, центр большого поселка – дома там были цветные, один ярко-розовый, другой светло-желтый, третий синий, и над ними белый маяк с голубой каемкой. Мое чувство, что я попал в ящик с игрушками, превратилось почти в уверенность.
– Нравится? – спросила Герда с такой радостью, будто сама все это построила.
Я встал, чтобы получше разглядеть. На берегах было людно: я видел мужчин и женщин, прогуливающихся по набережным, гребущих в крохотных лодчонках, просто сидящих на берегу. Почти все они были одеты вроде меня сейчас – в коротких штанах и открытых рубашках, мужчины и женщины, молодые и старые. Ну что же, по крайней мере, в меня не будут тыкать пальцами…
Герда невозмутимо вела корабль, и больше не казалась ни высокомерной, ни злобной, ни даже деревянной. Я снова решился заговорить:
– Герда… кто ты такая?
– А зачем тебе возвращаться, Леон? – Она не смотрела на меня, только вперед, и руки уверенно лежали на штурвале. – Я так поняла, тебя там собирались казнить…
– Пусть бы лучше казнили.
– Нет, не лучше! – Она обернулась на секунду, покосилась внимательным карим глазом. – Вообще не лучше, это очень противно, когда стоишь на эшафоте, колени подгибаются, от палача воняет чесноком…
Она оборвала себя, будто спохватившись, и снова уставилась вперед, где кружились чайки над водой.
– Ты что, – сказал я, потрясенный. – Тебя что, тоже… хотели казнить?!
Она повернула рулевое колесо и приняла чуть вправо, и совсем рядом пронесся маленький хищный челнок, тоже без парусов и весел, но такой быстрый, что волна от его хода заметно покачнула нашу яхту.
– Неохота вспоминать, – отрывисто призналась Герда. – На самом деле меня казнили, но давай об этом как-нибудь потом.
Волосы, собранные на затылке, открывали ее шею, тонкую и беззащитную с виду, и я представил себе все будто воочию: и палача в красной накидке с топором, и плаху, и эту тонкую шею с рядом выступающих позвонков…
Мои босые ноги замерзли, хотя вокруг было тепло, как жарким летом.
– Ты смотри по сторонам, – она повеселела, видно, придумала, как изменить тему. – Не удивляйся… Или, наоборот, удивляйся, тут будет много для тебя удивительного. Здесь творятся чудеса, ты еще поймешь, как тебе повезло!
Она широко обвела рукой берега и постройки, паруса и мачты в отдалении, и, будто повинуясь ее жесту, из-за зеленого холма взлетела железная птица с неподвижными острыми крыльями. Я разинул рот. Крылатый силуэт тяжело, но очень плавно направился вверх, до моих ушей донесся негромкий гул, и прежде, чем я успел проводить его взглядом, из-за холма поднялся другой, еще больше. Я инстинктивно пригнулся.
– Там рядом аэропорт, – сказала Герда. – А это самолеты. Они не опасны, это просто повозка с крыльями… Теперь представь, сколько ты чудес увидишь, а?!
– Мне не нужно ваших чудес, – сказал я и выпрямился, красный от унижения. – Я хочу вернуться домой! У меня есть семья и долг перед семьей. Есть свое дело. И у меня есть репутация… была, пока твои работорговцы ее не порушили!
– «Мои работорговцы»?! – кажется, мне удалось ее задеть. Раньше она говорила мягко, как с придурковатым ребенком, а теперь по-настоящему разозлилась. – Ты вообще думаешь, что несешь?!
Я оскалился, почувствовав слабину:
– Твой хозяин выдал ему банковский вексель! Он меня купил! Если это не работорговля, то я потрошеная рыба!
Говоря, я снова приложил ладонь к тому месту, где помещалось сердце: удостовериться, что потрошить-то меня потрошили, но не выпотрошили.
– Ты ничего не понял, – сказала Герда неожиданно спокойно. – Работорговец был только один, и он твой, а не мой, он из твоего мира. Тебя не купили в рабство – тебя, наоборот, выкупили на свободу. И он мне не хозяин, он мой учитель. И может стать твоим учителем, если ты очень постараешься и тебе повезет.
– Мне уже повезло, – я чуть не поперхнулся собственной желчью.
У пристаней полно было судов и суденышек, с мачтами и без мачт. Гладкие бурые тюлени лежали на пирсах, не обращая внимания ни на людей, ни на чаек. За рядами кораблей виднелась набережная; мы подошли почти к самому маяку.
– Ты понятия не имеешь, как устроен мир. – Герда ловко провела наше судно в узкий коридор между чужими бортами. – Я тоже такой была.
* * *
Все, чем торговали в этом трактире, было нарисовано прямо на стене, и я оценил отличную идею – не надо гадать, чем тебя здесь накормят, достаточно ткнуть пальцем.
– У меня нет денег, – сказал я Герде.
– Не в деньгах счастье, – отозвалась она, и я даже не понял, издевается или нет.
Есть мне не особенно хотелось. Я указал на первую попавшуюся картинку – круглый бутерброд с мясом и овощами, сел за столик на террасе, в тени, и стал смотреть на улицу.
Туристический район, бойкое место, тут бы открыть мою лавочку. Все ходят полуодетые, никого не смутишь короткими штанами, а рубахи попадаются и вовсе смешные, яркие, с картинками. Любой скоморох отдал бы за такую рубаху половину ярмарочной выручки. И все почти босиком, в сандалиях странной формы. Я мельком глянул на свои ноги под столом – хорошо, что Герда еще на выходе с суденышка выдала мне здешние башмаки из синей ткани, с мягкими белыми подошвами. Красивые и очень легкие. Окажись я здесь в школьных ботинках, да еще и в куртке, – расплавился бы, словно олово в тигле.
Люди здесь говорили странно. Я вроде понимал каждое слово, но значение фраз то и дело ускользало, и оставался словно бы горьковатый привкус в воздухе. Вслушиваясь, я сам себе казался почему-то рыбой, которая пытается плыть в песке.
Потом я увидел мышку совсем рядом, у газона с густой травой, – она показалась на секунду и снова исчезла. Мысли мои переменились, я вспомнил свой магазин и добрых мышей, которые приносят удачу. Что станет с магазином? Кто теперь будет подкармливать моих мышей?!
Подошла Герда, поставила передо мной тарелку с высоким круглым бутербродом, уселась напротив – у нее на тарелке была рыба с тонкими лепешками.
– Ты успокоился, Леон?
– Я и не волновался, – отозвался я кисло.
– Сейчас мы поедим, потом сядем в самоходную повозку и поедем на важную встречу. От нее зависит твоя судьба, так что, пожалуйста, оставь свой гонор и веди себя хорошо. Пожалуйста, сделай это ради меня.
– А кто ты такая, чтобы я из-за тебя старался? – я пожал плечами.
– Ну, ты мне нравишься, – сказала она без улыбки. – Я желаю тебе добра. Достаточно?
– Неприлично девушкам первым говорить «ты мне нравишься». – Я растерялся.
– Почему? – она так удивилась, будто я сказал ей, что неприлично ходить на двух ногах.
Вместо ответа я взялся за свой бутерброд. Вовсе не чувствуя голода, начисто лишившись аппетита, поднес его ко рту, откусил…
Никогда! Никогда в семействе Надир не ели так вкусно – ни на завтрак с холодной кашей, ни на обед, ни на званый ужин, когда мать еще устраивала пиры. Я чуть не поперхнулся слюной, заставляя себя не глотать куски целиком, иначе удовольствие закончится за полминуты. Что за нежный душистый хлеб, что за сочное мясо, и кисловатый пряный соус, и как приятно языку прикосновение овощей, упругих и мягких одновременно, а ведь еще и листья салата! Может быть, ради этого вкуса и стоило однажды подняться на эшафот; на глаза навернулись слезы, но не потому, что я о чем-то сожалел.
Доев, я подобрал со стола последние крошки и только тогда посмотрел на Герду. Она сидела над своей тарелкой, глядя на меня, будто впервые увидела, и будто я при этом был полностью голый.
– Что? – Я покраснел.
– Ты такой голодный, – сказала она неуверенно. – Мне надо было что-то дать тебе пожевать еще на яхте. Печенье, чипсы…
– Не голодный. – Я увидел пятна соуса на своей рубахе и торопливо затер их бумажной салфеткой. – Просто, если бы ты всю жизнь ела холодную кашу с комками…
Я осекся и чуть не откусил себе язык.
– Хочешь, я возьму еще? – спросила она после паузы. Я помотал головой, хотя внутри меня все так и взывало: «Да! Да!» – Ты никогда больше не станешь есть холодную кашу с комками, – торжественно сообщила Герда, и покровительственные нотки в ее голосе выдернули меня из блаженства. – Теперь все будет по-другому.
– Я Леон Надир, – сказал я сквозь зубы. – Еще посмотрим, как будет.
Резонанс
Герда зачем-то соврала, что в самоходной повозке лошади прячутся под капотом, я обиделся – с кем она говорит? С младенцем? Она подняла железную крышку и стала объяснять устройство механизма. Я сказал, что сам могу такое сделать, были бы инструменты. Теперь обиделась она – ей почему-то казалось, что если я никогда не видел автомобилей, то не сумею представить, как они устроены.
Машина была в самом деле красивая – темно-красная, изящно вытянутая, будто камень в драгоценном колье. Уж точно получше, чем школьная карета; впрочем, таких автомобилей тут было, как воробьев на весенней пашне. Драгоценные украшения теряют блеск, если свалить их в груду, будто уголь.
Герда уселась за руль, и мы поехали. Я все ждал, что она начнет переноситься из одного пространства в другое, как это случилось, когда она была кораблем. Но она просто рулила, перестраивалась из ряда в ряд, сворачивала с магистрали на магистраль, и очень скоро я отвлекся, глазея в окно.
За час мы проехали несколько городов и десятки деревень, и все они были разные: то бедные и облезлые хижины, вот-вот развалятся. То живописные особняки, будто напоказ, как на соревновании богачей-архитекторов. Дорога с тысячью машин сменялась переулком, где едва протиснешься. На горизонте маячили горы. Мне казалось, что я попал из коробки с игрушками в целую игрушечную страну.
Дома то тянулись в небо, будто свечки, то прижимались к земле, прячась в зелени. Колебались травяные стебли с метелками, как пушистые хвосты, и неподвижно стояли огромные кактусы в пожухлой траве по пояс. Ни одного дуба я не увидел, ни единого каштана, только пальмы, либо очень высокие и тощие, либо круглые, как девчонки; сравнивать пальмы с девчонками мне пришлось по душе. Я покосился на Герду и вспомнил ее слова: «Ты мне нравишься».
Когда-то я тискал Лину в подсобке, это воспоминание ничего теперь не вызывало, кроме стыда. А Герда казалась больше пугающей, чем привлекательной. Не получалось забыть, как она возвышается на носу корабля, как поднимает голову и раскидывает руки, будто крылья; кто она все-таки такая?! Я устал от смены пейзажей и немного отупел, мне хотелось одновременно скандалить, плакать и спать, и вот, когда я стал потихоньку задремывать в кресле, мы приехали.
Железные ворота открылись сами собой. Герда остановила машину у высокого крыльца; дом был трехэтажный, в окружении огромных деревьев, их корни струились по лужайке как змеи.
А на крыльце стоял тот, что выписал за меня вексель моему покупателю, убийце и шантажисту. И я сразу перестал видеть окружающую красоту.
* * *
– На чем мы остановились, сынок? Ты не совсем счастливчик. Кто же ты?
Комната в солнечный день была затемнена плотными шторами, и я, пока не привык к полутьме, едва мог различить огромный письменный стол, заваленный книгами, и еще книги – до потолка – на полках вдоль стен. Я мечтал бы сюда попасть, я пришел бы в восторг, если бы мне рассказали про это место…
Но теперь ничего почти не видел. Стоял и ждал, что вот сейчас он поднимется, шагнет – и выдернет из меня печень, например. И не вернет обратно.
– На первый взгляд ты вырожденный потомок Кристального Дома, я говорю «вырожденный» не для того, чтоб обидеть, сынок…
– Я вам не сынок.
– …Понимаешь, я сомневался, брать тебя или нет, потому что мне тебя представили как наследника Дома Кристаллов, а ты… кое-что другое. Твой отец точно был наследником, но слегка неудачливым, и оказался приемышем в купеческой семье… Опять не обижайся. Все это имеет прямое отношение к тому, что с тобой делать.
– По какому праву вы собираетесь со мной что-то делать?! – от страха я стал дерзким и совершенно забыл наставления Герды.
– Подойди, – он как ни в чем не бывало поманил меня пальцем, подтянул к себе старинный том и развернул в том месте, откуда свисала ленточка закладки.
Я подошел, будто под гипнозом. Глаза мои уже привыкли к приглушенному свету; на странице в его книге был рисунок. Гравюра. Точная копия того портрета, что висел у нас в столовой – Лейла, Мертвая Ведьма.
– Кто это? – мягко спросил мой собеседник.
– Прабабка, – отозвался я хрипло.
Лейла на странице ухмыльнулась – и снова замерла. Я вдруг успокоился, будто весь мой род поднялся на мою защиту.
– Вы хотите иметь с ней дело? Вы хотите… стать ее врагом?
Он удивился:
– С чего бы мне враждовать с пожилой женщиной, к тому же мертвой?
– С ней никто не хотел ссориться ни при жизни, ни потом! Может, не стоило покупать в рабство ее внука? Может, она за меня заступится?!
– Нет, она будет рада за тебя. И ты не в рабстве. Ты в обучении… будешь, если я возьму тебя, сынок.
– Я вам не сынок, – прошипел я, как целое змеиное гнездо.
– А как мне звать тебя?
– Леон.
– Скажи, Леон, – он посерьезнел. – Твою прабабушку прозвали ведьмой за характер, верно? А вовсе не потому, что она была волшебницей?
– Она была уважаемой женщиной у истоков купеческого рода…
– Да, да, никто не ставит под сомнение ее авторитет. Тем более что ты ее наследник, Леон. За тобой Дом Кристаллов – но за тобой и сила магии настолько древней, что о ней почти ничего не известно. Кроме того, что она непредсказуема…
Я невольно вернулся взглядом к портрету на странице книги. И что за книга такая, интересно, если в ней хранится этот портрет. И что за магия такая, когда по всему дому гасли светильники, и отец дрожал в своей одинокой кровати. И никто из семьи никогда прямо не говорил о прабабке, только обиняками: «Предки будут недовольны»… «Ты должен получить аттестат, сам знаешь почему…»
