Татьяна Чекасина "Канатоходцы. Том I"

Тут две комнаты, кухня и ванная. У люка элегантная мадам. На руках, некрепко опутанных верёвкой, яркий маникюр. Лет тридцати пяти. Ран много. Платье сиреневого цвета в крови, ноги открыты выше колен.

– Давайте вниз…

Кто-то лёгкий, с головой укутан. Раскутывают. Мальчик! Будто дремлет. Одежда в крови.

– Вот гады! – говорит один милиционер.

– Фашисты, – кивает второй.

Парень лет тридцати. В открытых глазах мука. Горло – кровавая рана.

Труп немолодого дядьки. В карманах документы, имя Соломон…

Трупы отправляют в морг.

Детально с фонариком. Внизу на картошке кровь… В тайнике немалая пачка писем.

В комнате тайник, в нём тетрадь.

У входа уголок пола так обгорел, будто туда керосина вылито более щедрой рукой. Лупу наводит: круглая дырка. Недавняя. Седьмой калибр[3 - – имеет ввиду калибр пули.]! Перочинным ножом не выкопать. Копать надо глубоко – принцип его работы. Гильзы нигде нет? Хотя не актуально: тут никто так не убит.

Во дворе пахнет гарью. Снег как подельник: «заметёт-запорошит…» Клёны, «любимцы Соломона»… Народ глядит на дом-мертвец. Будто караул у гроба.

Прокуратура неподалёку, напоминает Дворец правосудия в Рио-де-Жанейро. В кабинетах-эркерах, когда морозы…морозно. Не на тёплой «рио» они, на холодной.

Кабинет Кромкина (его ирония: камера-одиночка). Но не эркер, как у вошедшего Святония Усольцева.

– Это телефонная книжка Соломона Хамкина.

– Много номеров!

– А вот тетрадь – дневник парня, убитого в горло… Эразма Хамкина. В мифологии Хам – хамоватый, но эти могли быть и деликатными. Письма…

– Дай мне…

Майор Шуйков с докладом:

– Вот кто эти люди. Соломон Маркович, немолодой, кладовщик Центрального рынка. Его жена Хая Иосифовна, буфетчица в кафе клуба Дзержинского. В народе: дэка Дэзэ. Дэка – дом культуры. А Дэзэ, – хихикает, глядя на портрет над столом Кромкина. – Один сын Эразм Соломонович, преподаватель в ПТУ № 17. Другой – Боря, ученик музыкальной школы номер один. Это Хамкины. А ещё сестра Хаи, у неё фамилия Пинхасик.

– Буфет открыт?

– Директриса кафе за мёртвую.

– Туда опера…

– Направлен.

– И на рынке поглядеть.

– Глядят. И в ПТУ…

– Вот телефонник этого кладовщика…

– До фига номеров!

– Работайте внимательно.

– Чё – лупу? – Намёк.

Никто, кроме Кромкина, не ходит с лупой, будто с кошельком.

– Айда докладать, – поднимается Усольцев.

В кабинете главного, Николая Гавриловича Сомова, готово постановление о возбуждении уголовного дела:

«Двадцать девятого января… в двадцать два часа двадцать девять минут… сигнал о пожаре в доме тридцать три на улице Нагорной. Во время тушения найдены пять трупов…

Для ведения дела назначены: Сомов Н. Г., прокурор области, государственный советник юстиции третьего класса. Усольцев С. К., начальник следственного отдела, государственный советник юстиции второго класса. Кромкин С. Г., прокурор-криминалист, государственный советник юстиции. Шуйков С. Е., начальник оперативной службы Городского отдела милиции, майор МВД.

Руководителем следственной бригады назначен Кромкин С.Г.»

– Святоний Кондратьевич, что делать…

– Нет конкретного. Только угроза на калитке…

– У меня маленькая добавка! – Сухненко, зам шефа, парторг: —…Какие межнациональные конфликты! Такое о «жыдах» (буква «ы») – уловка банальных уголовных элементов. Следствие хотят направить неверным путём!

Да, неплохо бы хоть это: неведомые головорезы – интернационалисты. Но в кабинете витает: погром!

Квартиру двухкомнатную на улице Декабристов, наверное, не зря боровшихся с правлением царя, в капитальном угловом доме, «сталинском», дали от работы. Некоторые (Сухненко, например) говорили, что для молодого Кромкина жирно, но Николай Гаврилович отстоял. В подъезде никаких хлопков, аккуратно прикрывает дверь.

В ванне дремлет (так и утонуть недолго). Недавнее дело. На пруду рыбаки ловят рыбу, не рыбаки полощут бельё (удивительно для центра города), и никто не видит, как в огромной лунке кого-то мочат… Уцелел в ледяной воде… для вскрытия.

«Дневник трупа». Вернее, дневник Эразма, старшего сына кладовщика: «Тарарам на литературе… Вбегает в преподавательскую Марья Григорьевна: в аудитории пальба из трубочек жёваной бумагой. Одного отправляю к дверям; вой публики: “Молодец, Маразм!” Уровень древних римлян: требуют убить раненого гладиатора. А данное имя, наверное, до моей смерти… Далее группа тише воды.

Борька отхватил два трояка (общеобразовательные предметы), правда, пятёрку по фортепиано. Волосатых парней пытается на фоно играть. “Битлы”. Патлы! У меня полгруппы таких. Папа рвал и метал: “В доме педагог, а дитя напоминает знаменитого недоросля”. И Дина. Ни звонков, ни писем… Любви финал? В конце Борькиной тетради: “Что есть любовь и с чем её кушать?”»

Во дворе убитых найден бумажный голубь. И на нём эта фраза.

«Увидит папа, – и опять я виноват».

В доме тронутое огнём пианино… Клавир на нём цел, открыт на «Радости любви». У Крейслера и «Муки любви»… Мальчик принял муки, но не такие.

«Мои предки Фарберы, братья бабушки, руководили боевой организацией РСДРП. Подготовка революции, вооружённой борьбы, издание литературы, съезды партии. А главное – винтовки… На это необходимо иметь деньги. В партии пролетариата богатеев не водилось. Один выход – экспроприации. Именно братья Фарберы (светлые головы!) – авторы планов нападений. Готовлю лекцию о них для подопечных».

«…В конце цитирую: “Безумству храбрых поём мы песню!” В аудитории тихо. Хвалит Марья Григорьевна, а Петрунина: “Вы эрудированный”»

Дневник-то дельный. Для работы по делу. Да и мотив найден! ОНИ – воздавшие тем «светлым головам»! На каждую светлую голову найдётся аналогичная. Но «творение» о «жыдах» не для этих голов. Правильно говорит Сухненко: банальные уголовники.

«Насвистываю Эдди Розена:

“За всё тебе спасибо, милая:
за то, что жизнь так хороша.
За радость и за муки нестерпимые…
За всё, чем полнится душа!”

Дина. Моя радость, моя мука».

Уходя в сон (не в ванне, а на тахте), крутит: к Хамкиным пришли не как воры, а как те, кого не боятся. Или обманом: «Отворите-отоприте, ваша мать…» Уходят, – и в доме ни огонька, а дверь-то отворена…

Филя

Во сне кандей[4 - – следственный изолятор;], мать его! Лязг крепкой двери, бряк наручников на ремне охранника… Тюряга снится к геморрою[5 - – неприятности;]. Но на этот день берёт отгул (уговор с кодлой[6 - – кодла – банда, преступная группа (арго преступников).]): в ноябре в праздники другие бухали, он вкалывал.

Тёща в магазин. А ему бы до винного, но боится: выйдет и маханёт на улицу Нагорную…

Вернулась.

– Тоня, в городе убийство! – делает вид, будто зятя дома нет.

– Ой, мама, не пугай.

– Убиты молодые, немолодые и дети… Целая семья.

– Такая большая?

– И дружная! – (в пику Филе). – Кровь от дома текла… Люди видят кровавый ручей и бегут в милицию!

– Нафига говорить о каких-то «кровавых ручьях»: детёнок тут!

Люди (ныне мёртвые) мелькают в голове, как на экране телевизора: буфетчица, её мужик-кладовщик… Пацан. Со скрипкой, так Кромкин в их далёкие школьные годы.

– Бедный «детёнок», мой внук, много видит и дома, – долбит Ольга Леонидовна.

Муму – к порогу с лаем: кто-то нагло барабанит.

Ха! Квартальный[7 - – участковый милиционер;]! По прессе приглашают[8 - – вызывают по повестке;]!

– Из-за убийства!

– Да нет, мама. Кто в колонии бывал…

– «Не бывал», а рецидивист!

– Летом, когда убили милиционера, вроде, мимо…

– А как тебе намедни? Врут: едем в колхоз имени Ленина на ремонт коровника! А сами убивать!

– Ты чё на меня вешаешь, ведьма? Я бухой был!

Наверное, он зарезал бы Ольгу Леонидовну в этот приятный денёк, да Тонька ревёт, умоляет… Лёг в койку. Дрыхнет, но будто он на дне. Вода над головой. Барахтается. Так и не выплыл.

Будит лай Муму. Тонька открывает, – на пороге – Харакири. На фига этот гость! Во дворе бакланят, не в доме; там тёща, мент в юбке. Крови многовато. На полу, на шторах… Брать пятерых под красный галстук[9 - – взять под красный галстук – зарезать (арго преступников).], – не баран чихал. Но никаких «ручьёв»! Выдумка Ольги Леонидовны.

Харакири передаёт от Капитана: Рубильник будет к пяти в Доме культуры (дэка) имени Дзержинского (Дэзэ). Шутка ребят, не вполне культурных.

– Не нажрись вновь.

– Я бухарик?

– Ты не бухарик, ты… Руки давай…

Как для надёва браслетов[10 - – браслеты – наручники;]. В ладонях – непонятный предмет. Обёрнут мягким. Невольно его – мёртвой хваткой.

– Ну, бывай!

Вернулся в дом, глянув в окно на гостя, уходящего из гостей.

– Бандиты! – догадливая бабка-партийка.

В голбце новый тайник. Для денег. Но недавно шаберы[11 - – шабер – нож (арго преступников).]. И вот – «курица с цыплятами»! Вылез с ещё одной статьёй: за хранение «курицы» – пистолета с боевыми патронами.

– Тоня, у него там деньги…

– Да, ладно, мама!