Лев Усыскин "Ключ в двери"

– Да я ж и не претендую… Просто, это… как бы сказать…

– …паршиво, да?

– Угу. Паршиво. Но уже стало лучше: раз ты говоришь, что я не привидение… уже начала спасать…

– Вот и прекрасно. Рассказывай теперь, что стряслось…

................

И я стал рассказывать, как мог: про Карину со всеми ее закидонами, про осточертевшую работу, которая раз от разу повторяет одно и то же, многократно виденное уже и во всех смыслах пережитое; повторяет, заставляя чувствовать себя собачкой Павлова в лучшем случае, но чаще – автоматом по продаже чего-то наподобие железнодорожных билетов. Про личный круг общения, который как бы есть, но как бы и отсутствует в то же самое время – и уж точно не шелохнется ни на сантиметр, коли я вдруг склею ласты или отбуду на Марс. Про Галку, которую я не понимаю с каждым днем все больше и больше. Про мое неумение, коли на то пошло, воспользовавшись сложившимся одиночеством, выстроить, наконец, свой быт так, как хочется именно мне… про женщину, которую любил когда-то давным-давно и с которой расстались тогда же по обоюдной глупости, и чей домашний адрес вдруг нашелся в американском директории White Pages, куда заглянул, движимый каким-то диковинным, необъяснимым любопытством… и как глядел потом полчаса на этот адрес, словно баран на вошь – даже не пытаясь ничего вообразить, но лишь сдерживая внутренние слезы…

Я все рассказывал и рассказывал, пока мы медленно шли вдоль этой дурацкой Карповки так, словно бы сама вода не отпускала нас, волшебным способом вовлекая в собственное неспешное движение. И лишь упершись лбами в ограничивающий набережную бетонный забор ровно напротив Иоанновского монастыря, свернули от реки прочь, а после задворками какой-то чудной улицы, изогнутой в букву «г» и протискивающейся затем под арку обшарпанного конструктивистского здания – выбрались на Малый проспект.

Кажется, к этому времени запал мой изрядно поостыл – а вместе с ним остыло и желание месить эту апрельскую слякоть. Короче, захотелось забуриться куда-то, где тепло и кормят – при том, что моя спутница, похоже, вполне разделяла подобные устремления. В общем, решили – сделали. Зашли в ресторанчик на Ординарной, практически на углу с Большим, сели у окна, и принялись, в ожидании официанта, медитировать, наблюдая за броуновским движением питомцев близлежащего детского садика, уже выведенных на свежий воздух ради вечерней раздачи родителям.

Как ты, съешь чего-нибудь? А? Ну, так, разве что салатик какой-то. У них тут есть салатики? Я думаю да, конечно, есть салатики, ну а серьезнее если что? Нет, не хочу. Почему? Ну не хочу. А зря, тут вкусно. Я знаю, что вкусно, но не хочу просто. А ты? Ну тогда и я тоже салатик. Из солидарности. А выпить? Да. Что – да? Да, выпить. Да. Я понимаю, что да – но что именно да? Ну все равно, как ты, ну, может, вина какого-нибудь. Хорошо. Какого тебе вина? А тебе? Мне – никакого, я за рулем. Ну, хорошо, тогда мне – розового, тут есть розовое? Да, вот, гляди, написано Rose d’Angou 2010 года… Это хорошо? Думаю, да, нормально. Ну закажи мне бокал.

Потом халдей принес нам эти большущие тарелки с «цезарем» и бокал – Ксении. Завороженный, я смотрел, как она пробует вино: так взрослые женщины целуют впервые нового мужчину – с жадностью, но, вместе с тем, опасливо, очень серьезно.

– Нравится?

– Ну, так. Ничего. Нравится, да. Сладенькое такое…

– Должны быть цветочные тона.

– Где именно?

– Везде. Во вкусе и аромате… Ты покрути его в бокале вот так и потом нос туда сунь.

Я показываю кулаком, как крутят вино в бокале.

– Вот так?

– Примерно, да. Теперь нос туда опускай. Еще, еще, не стесняйся. Да, глубже.

Ксения послушно погружает нос в бокал, старательно дышит там некоторое время, затем выныривает и несколько недоуменно ставит бокал на стол.

– И что теперь?

– Ничего. Ощутила цветочные нотки?

– Не знаю. Кажется. Еще малину напомнило.

Ксения пожимает плечами.

– А так надо вот каждый раз обсуждать?

Теперь пожимаю плечами я.

– Ну так… чем не тема… надо же о чем-то разговаривать за столом…

Вознаградив меня улыбкой, Ксения принимается ковырять салат.

– Нет, вполне вкусно, чего там. Спасибо тебе… хорошее место…

– Может, все-таки… заказать еще чего-нибудь? Более основательного?

– Нет, не надо. Не надо, правда. Мне достаточно. Я днем вообще мало ем.

Какое-то время клюем молча салаты, каждый – свой.

– Послушай… – я подымаю голову, и, проглотив куриный кусочек, вытираю губы салфеткой, – Послушай… ну вот я тебе пел, пел, значит… про то как все у меня… вверх ногами… А давай теперь наоборот, ты вот мне расскажи… про тебя… то есть, вот, как правильно все должно быть, на самом деле, и чинно… иначе, чем у меня… короче.. как надо жить, чтоб стать счастливым…

…Мне показалось, что Ксения поперхнулась – но нет, это она так хмыкнула с остатками салата во рту. Затем положила вилку и, воткнув в поверхность стола острые локти, соединила пальцы в замок.

– Ты правда считаешь, что у меня все в ажуре?

– Не знаю. А разве нет? Семья, муж, интересная работа, взрослый сын…

– Ну, хорошо. Семья… значит, тут так… Володя три года назад… даже нет, уже четыре… да, почти четыре года, как началось… Короче, он заболел. И лечился в стационаре. Психиатрическом. Потом его выписали оттуда…

– Восстановился?..

– Нет.

– И как он?

– Никак. Живет такой растительной жизнью, ничто его не волнует, ничего ему не надо. Ни дом, ни жена, ни сын. Весь в себе. Почти не разговаривает ни с кем. Ну, Витька-то теперь от нас отдельно, бог с ним… а я…

– Работает?

– Очень мало. Правда, и не тратит ничего особенно. Ест чуть-чуть, глотает что ни попадя. Курит, правда, много.

– Ну, хорошо, но как же… вот ты приходишь домой…

– Ему плевать, где я и когда приду домой… нарочно задерживалась до трех ночи, не предупреждая – никакой реакции…

– Ну вы хоть спите вместе?

Мотает головой.

– Уже два года ничего не было. Ему просто не интересно.

– Может, не способен? Или просто думает, что неспособен и боится в этом удостовериться?

– Нет.

– А что же?

– Просто ему не надо.

– А ты?

– А я его люблю.

– Но тебе-то надо ведь?

– Надо, очень надо. Вот я и мыкаюсь, как тогда у тебя. Мужчины это считывают, конечно, на раз и пытаются… А я их динамлю… И чувствую себя потом… дурой и мерзавкой…

Цепляю вилкой последние кусочки, запиваю минералкой – больше ничего не будет.

– И что, ничего нельзя сделать?

Вновь мотает головой.

– Ну ты узнавала? Психологи, там… разные волшебники…

– Бесполезно. Даже к экстрасенсорше его мать обращалась…

– Ч-черт…

– Вот так. Счастливая семейная жизнь. Хрен бы ее побрал.

Ксения улыбается печальной, усталой улыбкой.

– И уйти нельзя никак. И остаться тоже сил уже нету.

Автомобиль я бросил рядом с ДК Ленсовета, мы скоро дошли до него, по пути почти не разговаривая – благо, начинал моросить дождик, такой, знаете, обыкновенный для питерского межсезонья, будто сам Господь ссыт тебе на голову, не глядя… а ты и не обижаешься…

В машине я включил музыку и большую часть пути мы продолжали молчать – и только проехав Кушелевку, я, наконец, переварил тот словесный гарнир, что давеча прилагался к салату «цезарь»:

– Поедем ко мне?

Покачала головой, но тут же, решив, что я занят дорогой, повторила и в голос:

– Нет.

– Почему?

– Я же тебе рассказывала… там, в кафе… я не делаю этого… так решила… ну, прости меня, хорошо?..

Потом, свернув к ней во двор и припарковавшись возле зеленых помойных баков, я отщелкнул ремень безопасности и, повернувшись к девушке, нащупал в темноте обе ее ладони.

– Поехали, а?

Слегка потянул ее на себя, затем перехватил за плечи и миг спустя уже искал губами ее ускользающие губы.

…Все же в этом она смогла увернуться – не препятствуя, однако, моим объятиям. Еще секунда, другая – и, окончательно уклонившись от поцелуя, она, наконец, замерла, прижавшись щекою к моей щеке – даже позволила расстегнуть на куртке молнию. И вот моя рука завязла в шерстяной необъятности свитера, ощутив, как где-то там, внутри, под пятисантиметровым текстильным слоем, грудь замерла в привычном женском оцепенении ожидания. Я услышал ее дыхание, спокойное и взволнованное одновременно, предательски-бесстыжее, но не про мою честь. Прошла минута или три, или пять.

– Ладно. Мне пора уже идти, хорошо? – В ее голосе послышалась скребущая хлебная крошка, – Спасибо тебе за вечер… и прости… мне самой все это очень трудно дается…

– Тебе спасибо огромное… правда, спасла, кроме шуток…

Улыбнулась на прощание.

Хлопнула дверь…

Конечно, прояви я большую настойчивость… а так – как всегда… а, впрочем, черт с ней, и не жаль ничуть, чего уж там – девять к одному, плохо бы стало потом. Обоим. Тут уж – к бабке не ходи. К экстрасенсорше.

9.

Наверное, дней через десять после этой встречи я приперся к Аденоиду в офис отчитаться о проделанной работе. Две скучающие красивые девки на ресепшене, отставив в сторону одинаковые чашки со свисающими на бок одинаковыми крылышками чайных пакетиков, долго колдовали в своих компьютерах, ища там мою фамилию. Затем, убедившись в ее отсутствии (о чем я и сам их предупредил), принялись набирать ее заново, сверяясь с водительскими правами. Точнее, набирала – одна, вторая же через плечо наблюдала, как та стучит по клавиатуре бледными длинными и какими-то донельзя томными пальчиками… чертовски сложные две буквы…

Наконец, они закончили изгаляться и, выдав мне карточку разового пропуска, сопроводили сие действие предписанным инструкцией напутствием: «Пятый этаж, там против лифта большая надпись “Яндекс”, а вам – направо почти до конца». Я, впрочем, едва их дослушал.

…Хромированные лифтовые кабины, снующие вверх-вниз в своих стеклянных шахтах вдоль стеклянной же стены бизнес-центра, всегда напоминали мне противовесы каких-то гигантских часов, призванных талдычить офисным работникам по нескольку раз на день о переменчивости бытия, а заодно и об их собственной несомасштабности нынешнему цветению хайтека. То, что так стремительно возносило их крошечные невесомые тела, столь же быстро и опускало к исходному уровню. Чем не метафора? А ведь можно было с легкостью ее и развить, благо там, за стеклянной стеной, по другую сторону проспекта, красовался котлован необъятных размеров и неведомого назначения, по которому из месяца в месяц ползала пара ленивых бульдозеров – и только. Ну, а третьим компонентом экзистенциального набора, счастливо дополняющим судьбу и могилу, обязана была бы стать инсигния разврата – и таковая не замедлила явить себя в форме дразнящей рекламы местного японского ресторана, взятой в алюминиевую рамочку и закрепленной четырьмя блестящими саморезами рядом с правилами поведения в лифте – стык в стык. Вот вам и жизнь как она есть – поразмышляйте над этим, пока я подымаюсь на пятый этаж, выхожу из лифта, и, увидав предсказанный логотип Яндекса (фигурный пластиковый короб без подсветки), сворачиваю направо по коридору. В прошлое мое посещение месяцев восемь назад, офис Аденоида располагался этажом ниже – откуда его выдавил тот самый Яндекс, все распухающий и распухающий на зависть св. Гуглу. Впрочем, что-то подсказывало мне, что и с пятого этажа Аденоида тоже попросят – недаром же здесь этот логотип полутораметрового размера – коли уж столбят территорию, то значит имеют виды… Хотя меня, конечно же, едва ли касаются здешние передряги…

Все эти досужие мысли, однако, исчезли как прошлогодний смех, едва я переступил порог Аденоидовых арендованных владений. Разделение пространств здесь было отработано четко – в полном, кажется, согласии с соответствующими мануалами и декларациями. Вы открываете дверь, делаете шаг вперед, и минималистский дизайн современного бизнес-центра словно бы изглаживается начисто из вашей зрительной памяти. Вы попадаете совсем в иную среду – с фигуративной живописью, украшающей стены, с какими-то фаянсовыми вазами (пластиковый Китай под Китай настоящий) в углах, со старинного фасона мебелью – короче, с претензией на показную винтажность. Аденоид считал, что подобное помогает настроить контрагентов должным образом – дескать, войдя со своими корпоративными проблемами в сию храмину консалтинга, они встречают специалиста, словно бы живущего в ином, высшем мире, где никаких корпоративных проблем нету и быть не может. Работало ли все это именно так, я, говоря по правде, не знаю – Аденоиду, мне кажется, просто нравились эти вещицы в старинном стиле. Вот и возил он их за собой – из одного арендованного офиса в другой, а оттуда – в третий.

Как бы то ни было, этот его офис встречал вас приемной, где имелись диван и три стола, за одним из которых восседала секретарша Леночка. Два других резервировали дополнительные рабочие места – иногда их занимал приглашенный бухгалтер с помощником, иногда еще кто-то, но чаще всего они пустовали. Дальше дверь вела в кабинет Аденоида – казавшийся необычайно просторным в сравнении с тесноватой приемной. Здесь стояли эти самые псевдостаринные (подражание эпохе модерна, рубеж XIX–XX веков) тяжелые кресла, огромный письменный стол со столешницей зеленого бархата, два шкафа и даже башенка маятниковых часов в углу. Если б не стеклянная стена за столом, лишь снизу на метр-полтора задекорированная комнатными растениями в кадках и невысокий потолок с люминесцентными лампами, можно было бы и в самом деле вообразить себя, пусть и ненадолго, в кабинете управляющего каким-нибудь Волжско-Камским банком, образца 1909 года. Впрочем, сидеть в винтажных креслах и впрямь было приятно – и этот буквально ощущаемый задницей позитив, кажется, воздействовал много сильнее всяческих антикварных напоминаний.

…Подождать пришлось, но немного: минут десять или около того я зазря попирал кожу гостевого дивана, разглядывая попеременно то Леночкины ломкие запястья, маняще выступавшие из рукавов серого офисного пиджачка, то ленивых цихлозом в плоском аквариуме у стены, бессмысленно поводивших веерами плавников и лишь изредка удостаивавших меня презрительно-недвижными взглядами пуговичных своих глаз – такими пассажиры теплого туристического автобуса смотрят обычно на мокнущих по дождем пешеходов.

Наконец дверь в кабинет Аденоида приоткрылась, оттуда выскользнул посетитель – низкорослый мужик с матовой рельефной лысиной, взятой в кольцо длинных, почти до плеч, седеющих волос. Вслед за ним показался и сам хозяин – прощаясь, они величаво пожали друг другу руки, после чего посетитель вдруг рванул прочь, всколыхнув на миг свои неаккуратные космы.

Проводив мужика каким-то донельзя задумчивым взглядом, Аденоид повернулся ко мне и, слегка наморщив лоб, покачал головой так, словно бы я сам стал свидетелем или даже участником их непростого разговора.

– Пойдем?

Я молча поднялся. Аденоид пропустил меня в кабинет, указав на одно из тех винтажных кресел, затем, стоя в дверях, окинул рассеянным взором приемную и в конце концов предсказуемо уперся глазами в секретаршу, замершую, выжидательно подняв подбородок:

– Леночка… ты вот что… сделай нам чаю с лимоном, пожалуйста… Или ты хочешь кофе? (на миг поворачивается ко мне) Хорошо… Леночка, сделай Игорю Валентиновичу кофе, а мне – чай… да, и там печеньки какие-нибудь… есть у нас?.. ну вот и хорошо, вафли так вафли, неважно…

– Коньяку не предлагаю, извини: и ты – за рулем, и я – за рулем… Ладно, давай к нашим баранам… так что там у тебя?.. – прикрыв дверь, Аденоид повалился в кресло напротив, сел и, упокоив пузо, вытянул ноги. Предыдущий посетитель, кажется, его действительно измотал. На разделявший нас теперь журнальный столик с толстой стеклянной столешницей я начинаю вываливать свои бумаги, авторучку, еще что-то, не вполне относящееся к делу…

– Давай рассказывай, рассказывай, не томи. Сдвинулось у тебя хоть что-нибудь… с этим их чертовым проектным отделом?.. там еще начальник с чудной фамилией… как его… Охонько… странноватый, мне показалось…