Но как только они поженились, флёр очарования постепенно начал спадать. Анжелика всё чаще представала перед ним в истинном свете. Довольно поверхностная, легкомысленная, недостаточно образованная, излишне жеманная, высокомерная, чванливая. Все эти качества не способствовали их сближению. Им не о чем было говорить: её абсолютно не интересовали его дела, а ему были неинтересны сплетни о светских знакомых.
Они начали отдаляться. Общение становилось довольно формальным. Страсть ушла. И потому он всё больше и больше погружался в дела служебные, с головой уходя в дипломатию. Возможно, будь он более чутким и внимательным, прояви бо?льшую снисходительность, последующих событий не случилось бы. А если бы он настоял на ребёнке, всё вообще могло бы пойти по иному сценарию.
Моразини чувствовал свою вину, и жить ему с этим грузом было очень непросто. Чувство вины парализует волю и не позволяет двигаться дальше. Оно обесценивает все поступки и достижения. Оно всегда с тобой, и никуда от него не деться. Оно беспрестанно терзает душу. Правильно говорят: чувство вины питает боль[47 - Il senso di colpa alimentano il dolore (итальянская поговорка).]. Из-за чувства вины мы принимаем решения, которые идут во вред нам самим. Как изгнать гнетущие мысли из потаённых уголков сознания? Как освободиться от этих оков? Как научиться жить полной жизнью? И вообще, возможно ли это? Или ему придётся, следуя поговорке, живя прошлым, умереть от отчаяния?[48 - Chi vive nel passato, moored disperato – тот, кто живёт прошлым, умирает в отчаянии (итальянская поговорка).]
Отец в своё время любил повторять: «Бог тумаков не отвешивает. Он наказывает нас иначе». Вот Господь и наказал его этими угрызениями совести за гордыню, за излишнюю самонадеянность, за эгоизм и бессердечие.
За всеми этими безрадостными мыслями Альфредо не заметил, как дорога свернула к морю. Он выглянул в окошко и спросил у кучера:
– Маттео, долго ещё?
– Уже скоро, ваше сиятельство. Сейчас за двумя поворотами откроется вид на Позитано, а там и до Монтепертузо рукой подать. Я уж и так лошадей поторапливаю. Глядите, как погода испортилась. Либеччо[49 - Либе?ччо (итал. libeccio) – юго-западный, иногда западный ветер. Характерен для побережья Тирре?нского моря (западного побережья Италии), где порой вызывает сильные волны и ливни. Термин происходит от греческого libykоs, что переводится как «ветер из Ливии», либо от арабского lebe?, что означает «ветер, несущий дождь». – Авт.] грозу нагоняет. Боюсь, до дождя нам не поспеть.
Альфредо ещё раз выглянул в окошко. Погода действительно испортилась. Как будто кто-то свыше, прочувствовав его мысли, решил и в природе создать созвучные настроения. Ветер усилился до штормового. Его мощные порывы раскачивали карету из стороны в сторону. Шум молодой листвы, взбудораженной этим шквалом, заглушал звук бури, разыгравшейся на море.
Над клокочущей водной стихией то здесь, то там среди свинцово-серых грозовых туч блистали молнии, сопровождаемые отдалёнными гулкими раскатами трескучего грома. Казалось, ещё немного, и молнии разобьют небо на мелкие осколки. С минуты на минуту должен был разразиться потоп.
– Маттео, гони лошадей в Позитано. Там переждём грозу.
– Хорошо, ваше сиятельство, будет сделано.
Кучер звонко хлестнул кнутом лошадей и зычно гаркнул:
– А ну, давай, пошли быстрей, мои хорошие!
Лошади помчались изо всех сил. Дормез на каменистой дороге нещадно трясло. Альфредо, держась за раму окошка, время от времени высовывал голову, чтобы посмотреть на дорогу.
Вдруг на одном из поворотов Моразини заметил впереди на выпирающем каменистом утёсе, на самом краю обрыва, хрупкую женскую фигурку в светло-голубом платье и серой накидке. Ему на мгновение показалось, что стоящая на краю скалистого выступа женщина хочет броситься вниз, – столь неординарно смотрелась она в это время в этом месте. Ни секунды не раздумывая, граф стукнул ладонью по дверце дормеза и крикнул кучеру:
– Маттео, тормози!
Кучер с трудом остановил разогнавшихся лошадей.
Альфредо, не дожидаясь грума, выпрыгнул из кареты и пробежал вперёд, к зарослям орешника, позволяющим скрыть его присутствие. Он старался действовать потихоньку: боялся спугнуть женщину и подтолкнуть её к необдуманным действиям. Осторожно раздвинув ветки, Моразини попытался получше разглядеть тонкую фигурку на утёсе. Нужно было понять, как действовать дальше.
Незнакомкой оказалась совсем юная девушка с копной тёмно-каштановых, почти чёрных волос, струящихся по спине ниже талии. Они мягкой, шелковистой шалью обнимали её хрупкие плечики. Мощные порывы ветра подбрасывали пряди то вверх, то вниз, спутывая их, размётывая по сторонам, забрасывая время от времени ей в лицо. Но она как будто этого не замечала. Девушка смотрела куда-то вдаль, в одну лишь ей видимую точку, и не шевелилась. Она казалась невероятно отрешённой, не замечающей ничего вокруг.
Альфредо дёрнулся было незаметно подойти к незнакомке, чтобы оттянуть её от края обрыва, как вдруг она закрыла глаза, вскинула кисти рук и начала нервно двигать ими, перебирая в воздухе пальцами. Моразини не сразу понял, но потом до него постепенно дошло: таким образом девушка имитировала игру на клавикорде или фортепиано.
Да-да, молодая особа играла на воздушных клавишах, перебирала их пальцами, меняла положение рук, склоняла голову в такт воображаемой музыке, закидывала лицо к небу, как будто там находился её единственный слушатель и зритель.
Это было такое захватывающее, такое фееричное зрелище, что Альфредо замер, абсолютно заворожённый. Тёмное грозовое небо, пугающее своей неистовой враждебностью. Налетающие порывы ветра, играющие с прядями волос и треплющие подол платья девушки. Всполохи молний над бушующим, разъярившимся морем и… музыка! Воистину, граф Моразини в это мгновение действительно услышал музыку, которую юная синьорина исполняла на воображаемом инструменте.
В его ушах, благодаря этой девушке, зазвучал «Шторм» великого композитора Антонио Вивальди[50 - Имеется в виду цикл концертов Анто?нио Вива?льди «Времена года» (итал. Le quattro stagioni – «Четыре сезона»). Концерт № 2 соль минор «Лето». Часть 3 – Presto, tempo impetuoso d’estate. «Летняя гроза». – Авт.]! Резкие порывы ветра, швыряющие в лицо водяную пыль. Слепящие вспышки молний. Звуки мелодии, стремительно, без остановки следующие один за другим. Зловещие раскаты грома, окрашивающие музыку в тревожные тона.
И вдруг с неба, словно по волшебству, обрушилась плотная водная лавина. Она заставила Альфредо ртом хватать воздух, потому что вода забивала рот, забивала глаза, мешая смотреть туда, где творилось ЧУДО! Да, это было настоящей магией! Её сотворила хрупкая девушка и её волшебные руки! Это они управляли сейчас грозной мощью, и эта неподвластная простому человеческому существу стихия беспрекословно подчинялась ей!
Сам того не желая, Альфредо, как под гипнозом, приблизился к девушке настолько, что ему стал виден её точёный профиль, облепленный мокрыми прядями волос, её бледная, будто просвечивающая насквозь фарфоровая кожа, покрытая дождевой влагой, её закрытые глаза с густыми чёрными ресницами, на которых повисли блестящие капли, её плотно сжатые, побелевшие пухлые губы.
Вдруг девушка, словно почувствовав случайного зрителя, открыла глаза и повернула голову. Их взгляды встретились и зацепились друг за друга. И это мгновение, несмотря на стену проливного дождя, показалось Альфредо бесконечным. Мир вокруг замер и оглох.
Моразини почувствовал, что его сердце перестало биться, потому что он с головой нырнул в яркую синеву глаз странной особы. Потом он ещё не раз будет вспоминать эти широко распахнутые глаза. Будет мучительно долго пытаться расшифровать её взгляд. Что в нём было? Удивление? Гнев? Растерянность? Смущение?
Альфредо попробовал сделать шаг навстречу девушке, и она вдруг отмерла, как будто только сейчас почувствовала, что насквозь промокла, что мокрая ткань самым неприглядным образом облепила её тело. Незнакомка вспыхнула и, сорвавшись с места, помчалась прочь по уходящей среди кустарников узкой тропинке. Мокрое платье мешало её движениям, комом сбивалось между ног, замедляя бег, но она на это не обращала никакого внимания. Лишь однажды, на самом верху тропинки, девушка обернулась, замерла на миг, будто пыталась понять, не привиделось ли ей всё это, и тут же скрылась за нависающим выступом скалы.
Альфредо, как заворожённый, хотел было пуститься вслед за незнакомкой, но мощный раскат грома заставил его очнуться от этого наваждения. Он тряхнул головой, сгоняя остатки морока, оглянулся на то место, где только что стояла девушка, и его прошиб лёгкий озноб. Как она не упала, как не сорвалась с обрыва, будучи на таком ветру на самом его краю, да ещё и с закрытыми глазами?! Он подошёл к тому месту и глянул вниз. Там вал за валом врезались в бурые скалистые камни, создавая при этом мощную белоснежную пену.
Новый резкий и оглушительный громовой раскат, последовавший за полыхнувшей зловещей молнией, заставил графа Моразини прийти в себя окончательно. Он провёл ладонью по лицу, стирая скопившуюся на нём влагу, и опять взглянул на море. Звуки музыки всё ещё звучали у него в голове.
Осознав, что промок до нитки, Альфредо направился к дормезу, где его уже поджидал с тёплой накидкой старый слуга Паскуале. Накинув на плечи тёплое сукно, граф поспешно влез в экипаж и велел кучеру гнать лошадей сразу на виллу в Монтепертузо, не останавливаясь в Позитано.
Глава 3
Уже с четверть часа старший из братьев Моразини сидел в ванне, практически не замечая, что вода в ней совершенно остыла. По приезде на виллу «Ноччоло» он первым делом захотел согреться после холодного ливня, поэтому распорядился приготовить ему горячую ванну. Миловидная служанка в белом переднике и накрахмаленной наколке, выслушав его распоряжение, сделала книксен, подтверждая, что поняла приказание, и, обрадованно улыбнувшись, поспешила его выполнять.
Выбежавшему навстречу с радостным выражением лица Витторе граф ворчливо буркнул:
– Потом, брат, всё потом. Я насквозь промок и продрог, отложим приветствия до ужина.
Хлопнув родственника по плечу, он поспешил уединиться в своей комнате. После потрясения, которое он испытал недавно на утёсе, ему не хотелось ни говорить, ни видеть кого-либо. Мечталось только об одном: побыть наедине со своими мыслями. Попытаться ещё раз внутренне пережить то, что он там увидел.
Сидя в ванне, Альфредо вновь и вновь представлял себе эту картину: стройную фигурку на краю утёса, музыкальные руки незнакомки, управляющие разбушевавшейся стихией, и её потрясающие глаза, обладающие какой-то завораживающей магией, заставляющей запечатлеть их в глубинах своей памяти раз и навсегда. Отчего-то эти глаза показались ему смутно знакомыми. Неужели он уже видел их? Если да, то когда и где? Или всё же это обычное наваждение, которое смешало в его голове все времена и воспоминания и отразилось смутным ощущением уже встреченного ранее?
В голове мужчины крутилась масса вопросов. Кто эта девушка? Откуда она? Что она там делала? Зачем пришла и куда убежала? Судя по одежде, она не слишком богата. Судя по тому, что знает все здешние тропинки, она из местных. Бесстрашная. Отчаянная. Сумасбродная. Удивительная!
Надо будет как-нибудь поаккуратнее порасспросить Витторе, чтобы тот, не дай Бог, ничего не заподозрил. А что, собственно, он может заподозрить? Внезапно проснувшийся интерес старшего брата к какой-то неизвестной странной девушке? Это же смешно! Ему самому смешно. Смешно и горько.
Альфредо уже давно не испытывал никакого интереса к противоположному полу. После трагической гибели жены как рукой сняло. Ни малейшего интереса, ни даже отголоска желания! Всё казалось абсолютно пустым и безынтересным. Четыре года полнейшего жизненного штиля, почти что прозябания на грани забвения.
Впрочем, за эти четыре года он и не знался ни с кем. Не бывал в свете, никого не навещал, ни с кем не общался. Засел в своём замке, как медведь в берлоге, и носа оттуда не показывал. Много читал, занимался хозяйством, выезжал на охоту. Он даже переписку ни с кем не вёл, кроме своего брата и двух поверенных.
После смерти матери обрубил все связи, всё дружеское общение. Брат писал ему, что приходится с трудом сдерживать атаки друзей и приятелей. Особенно остро с этим обстояло поначалу. Его пытались разыскивать, пытались вытащить из того болота, в которое он сам себя упёк. Но время шло. А время, как известно, не только лучший лекарь, оно ещё и яд, который отравляет человеческие отношения.
Благодаря дружбе время летит незаметно – из-за времени, особенно на расстоянии, незаметно слабеет и сама дружба. «Не сейчас» – самая опасная ржавчина, разъедающая любые дружеские отношения. Теперь граф Альфредо Северо Моразини не удивился бы, если бы узнал, что в свете его считают покойником.
Да он и был таковым. Живым трупом. В груди вместо сердца давно образовалась огромная дыра. Такая звенящая, ноющая, давящая пустота, не дающая нормально, полноценно жить, дышать полной грудью, наслаждаться красками жизни, её запахами, её вкусами.
Это только кажется, что жить с выпотрошенными, изничтоженными чувствами просто. Это бесчувствие – та ещё гадость! Та ещё мерзость, которая делает все дни похожими друг на друга, как два отпечатка сапога в придорожной грязи. Такими же безрадостными и однообразными, как жизнь кладбищенского сторожа или копателя могил.
Может быть, именно поэтому его так зацепил образ необычной девушки на краю утёса? В ней было столько жизни, столько осязаемого звучания, столько энергии, будто она сама была солнцем в этой бушующей непогоде! Она была олицетворением жизни, её животворящей силы, её ликующей гармонии.
Альфредо сдавил указательным и большим пальцами глаза к переносице. Этот жест стал привычным для него в последние годы. Он выражал крайнюю степень усталости и какой-то обречённости.
В дверь комнаты тихо постучали.
– Войдите, – отозвался на стук Моразини.
В дверном проёме показалось лицо всё той же смугленькой служанки с озорным блеском в глазах.
– Ваше сиятельство, вам что-нибудь ещё нужно? Может быть, добавить горячей воды?
– Нет, не надо. Подкинь мне лучше полотенце.
Девушка взяла со скамьи стопку полотенец и положила их на угол ванны.
– Что-нибудь еще, мессир?
– Нет, ничего не нужно. Хотя постой. Позови-ка моего камердинера Паскуале. Пусть поможет мне одеться.
– Сию минуту, мессир.
Служанка присела в книксене и, бросив на мужчину беглый взгляд, удалилась из комнаты.
Моразини провёл мокрой рукой по лицу, как будто пытаясь смыть с него все мысли: «Всё, хватит думать об этой странной девушке! Надо вылезать из ванны и готовиться к разговору с братом».
Он обязан во что бы то ни стало отговорить мальчишку от необдуманного шага! Витторе не должен наделать глупостей. Иначе наломает тех же дров, что и он в своё время. Его долг как старшего – предостеречь брата от этой ошибки! А то, что женитьба на непонятной девушке с потерей памяти – ошибка, у него не было никаких сомнений. И это не просто предчувствие, предощущение, предвидение. Это, скорее, предзнание, предопределённость.
И в этом вопросе он не будет торопиться. Ведь, как говаривали раньше его друзья по дипломатической службе, выигрывает тот, кто идёт медленно и уверенно[51 - Chi va piano, va sano e va lontano (итальянская поговорка).].
* * *
Приведя себя после ванны в порядок, Альфредо направился в гостиную, где условился встретиться с братом. Моразини шёл по знакомым коридорам, и в его душе одно за другим всплывали ностальгические воспоминания.
Когда-то эта вилла была любимым местом отдыха всей семьи. Здесь прошли его детские и юношеские годы. Здесь в семилетнем возрасте он чуть не умер от скарлатины. Болел тяжело, но зато как приятно было выздоравливать вот в этой самой комнате, которая раньше была детской.
Её окно выходило на конюшенный двор. Как только ему стало лучше, он дни напролёт следил за тамошней жизнью. В ту пору сразу у двух кобыл породы мургезе[52 - Мурге?зе (итал. murgese) – порода лошадей, возникшая Му?рге, в Апу?лии (юг Италии), во время испанского правления примерно в XIV–XV веках. – Авт.] появилось по жеребёнку. Они частенько бегали по двору, задирая и покусывая друг друга. Как же было забавно наблюдать за этими вороно-чалыми[53 - Во?роно-ча?лая масть – лошади такой масти издалека кажутся голубовато-серыми, иногда чернильно-лиловыми. В народе таких коней называли голубыми. – Авт.] сорванцами!
На этой вилле в возрасте тринадцати лет он впервые отправился с отцом на охоту, и здесь же розовощёкая кухарка Кармина приготовила рагу из подстреленного им зайца. Вот из этого ружья, что стоит сейчас в оружейном армадио[54 - Арма?дио (итал. armadio) – в интерьерах рококо шкаф-витрина для оружия. – Авт.]. Как же он гордился тогда своим неожиданным успехом! Как ему хотелось, чтобы этот заяц пришёлся по вкусу отцу и матушке! И как он был счастлив и преисполнен важности, когда графиня после ужина заметила, что вкуснее мяса она в жизни не ела.
Здесь, на вилле, он пережил первую влюблённость в девушку по имени Беттина, камеристку своей матушки. Ему тогда было семнадцать. Она была двумя годами старше. Именно благодаря ей он превратился из мальчика в мужчину. Правда, закончилась эта история семейным скандалом, но всё же Беттину по его настоятельной просьбе тогда не уволили. Просто он стал здесь появляться гораздо реже: началась учёба в университете.
А вот и библиотека. Сколько чудесных часов провёл он в этой комнате за чтением книг! Альфредо зашёл внутрь и стал прохаживаться со свечой вдоль книжных шкафов, рассматривая знакомые корешки. Вот и она, та запретная, которую отец не разрешал ему брать и которую он всё-таки украдкой лет в четырнадцать прочитал.
Альфредо отставил свечу и достал с полки потрёпанный томик 1660 года издания. На обложке на латыни значилось только имя автора Antonii Panormitae[55 - Анто?нио Беккаде?лли, прозванный Панорми?та, то есть «палермец» (1394–1471) – итальянский поэт, дипломат и гуманист, писавший на латыни. Основатель неаполитанской академии (1435). – Авт.] и интригующее название Hermaphroditus[56 - «Hermaphroditus» – «Гермафродит» (лат.).]. Он погладил обложку ладонью, поднёс томик к носу и вдохнул знакомый запах пропылившейся кожи. Моразини до сих пор помнил некоторые фривольные стишки на латыни из этой книженции. Вот это, например, Ad matronas at virgines castas[57 - «Матронам и целомудренным девам» (лат.).]:
Куда бы ни шла, убегай поскорее, матрона,
Куда б ни стремилась, невинная дева, беги!
Пах обнажённый охоту на вас открывает.
В развратном угаре схороним мы Музу любви[58 - Антонио Беккаделли (Панормита) «Гермафродит», 1432, стих IV (перевод с латинского С. Дудиной).].
Альфредо прекрасно помнил сцену, когда отец застал его в библиотеке за чтением этой гривуазной[59 - Гривуа?зный (франц. grivois) – нескромный, игривый, не вполне пристойный.] книги. Юный виконт тогда жутко смутился и был готов к серьёзной выволочке. Тем удивительнее было, что родитель не стал его отчитывать, как ожидал того сам провинившийся. Он просто сказал:
– Мой сын, ты должен знать, что воистину умные люди могут иногда позволять себе шалости, но эти шалости ни в коей мере не умаляют их заслуг и достоинств. А ты, прежде чем начать читать эту книгу, должен был сначала поинтересоваться тем, кто её написал. Ведь личность автора этого творения весьма примечательна.
Рыцарь по рождению, он изучал право и искусство. Стал не только поэтом и писателем, но и личным секретарём короля Альфонса Арагонского[60 - Альфо?нсо V Великодушный (1396–1458) – король Арагона, Сицилии и Сардинии с 1416 года, король Неаполя под именем Альфонс I с 1435 года. Представитель династии Трастама?ра. Известный полководец и меценат, завоевавший Неаполитанское королевство. – Авт.], который настолько ценил талант этого человека, что назначил его дипломатом по особым поручениям. И тебе гораздо полезнее было бы прочитать другую книгу Антонио Беккаделли.
Отец достал с полки и протянул томик, на котором значилось: De dictis et factis regis Alfonsi – «О речениях и деяниях короля Альфонса».
И Альфредо на самом деле её прочитал. И это стало поворотным моментом в его жизни, когда он впервые задумался о карьере дипломата.
Книга была интереснейшим собранием мудрых и шутливых речей и анекдотов из жизни арагонского короля, увиденной глазами умного, проницательного, наблюдательного человека с большим чувством юмора. В этом произведении Альфредо по большей части интересовала не столько личность короля, сколько личность автора, его занимательная биография и то дело, которому он посвятил жизнь.
Чуть позже юный виконт прочитал и другие книги Панормиты. К своему большому удивлению, он узнал, что за ту самую запретную книгу, прославившую её автора, император Сигизмунд[61 - Сигизму?нд I Люксембу?рг (1368–1437) – император Священной Римской империи с 1433 года, являлся последним императором из дома Люксембу?ргов. – Авт.] удостоил Беккаделли лавровым венком.
Да, приятные были времена! Альфредо поставил томик на место, вышел из библиотеки и спустился по лестнице в нижнюю гостиную, обставленную дорогой мебелью из чёрного дерева, инкрустированного черепаховым панцирем, слоновой костью и отделанного позолотой. Там, расположившись в одном из кресел, его уже поджидал Витторе Жиральдо. Завидев Альфредо, он резко поднялся и радостно улыбнулся.
– Ну, здравствуй, братишка! – с радостью в голосе поприветствовал граф виконта.
Братья обнялись, и старший, отстранив младшего за плечи на вытянутых руках, проговорил:
– Дай-ка я тебя хорошенько разгляжу. Давненько не виделись.
Витторе действительно повзрослел и возмужал за эти четыре года. Сейчас ему двадцать шесть. Но у него всё такой же юношеский румянец, такой же стыдливый взгляд из-под полуопущенных ресниц, как у матери.
Он вообще очень похож на мать. Те же миловидные, изящные, аристократичные черты лица. Тонкая кость. Пухлые губы. Ямочки на щеках. Мягкий подбородок с небольшим углублением посередине. Красивая линия бровей. Выразительные серо-зелёные глаза. Шелковистая вьющаяся шевелюра. Такие юнцы обычно нравятся взрослым женщинам. Они млеют от облика смазливой мужской привлекательности.
– А ты, как я погляжу, повзрослел и возмужал, – Альфредо похлопал брата по плечу. – Повзрослел и решил, что самая пора жениться. Что ж, мысль в твоём возрасте вполне понятная.
Моразини сел в кресло, предлагая брату последовать его примеру и демонстрируя тем самым, что разговор им предстоит долгий. После того, как Витторе разместился в кресле напротив, Альфредо продолжил своё высказывание:
– Да уж, мысль понятная и по многим причинам оправданная. Но, братишка, скажу тебе прямо, без долгих предисловий: решить жениться на особе без роду и племени, да ещё с потерей памяти – это самая нелепая из всех твоих глупостей.
У тебя мало проблем, что ты решил связать себя с девушкой, о которой ровным счётом ничего не известно? Ты отдаёшь себе отчёт в полной безмозглости своих намерений? Или в тебе так взыграли мужские потребности, что весь твой мозг перетёк в кюлоты?[62 - Кюло?ты (фр. culotte, от фр. cul – «зад») – короткие, застёгивающиеся под коленом штаны, которые носили с чулками и башмаками с пряжками. Вошли в моду во Франции в XVI веке и с видоизменениями дожили до XIX века. – Авт.]
Если так, то вспомни, что для их удовлетворения не обязательно жениться. Уверен, что и в этом захолустье можно найти соответствующий дом для мужских увеселений. Не хочешь идти туда, так возьми в кровать крестьянскую дочку посимпатичней. Здоровый секс ещё никому не повредил. Может, хоть тогда у тебя горох[63 - «У него горох в голове» – говорят в Неаполе о глупом человеке. – Авт.] из головы высыплется. В конце концов, даже если наплодишь бастардов, не беда! Захочешь – признаешь, не захочешь – так тому и быть. По крайней мере, ты будешь свободен. Не повторяй моих ошибок, брат! Mariage prompt, regrets longs[64 - Скорый брак – долгие сожаления (французская поговорка).].
Помнишь, что твердил наш отец накануне моей свадьбы? Не забыл ещё его присказку? Из-за бесконтрольного влечения выпадает кошель из рук торговца благоразумием. Умелый садовник с печалью взирает, как в его саду гибнет древо рассудка. У капитана, правящего кораблем сдержанности, сбивается компас и нарушаются все ориентиры.
Альфредо сам не заметил, как, вопреки своим намерениям быть выдержанным, вдруг распалился. Он поднялся из кресла и стал мерить гостиную нервными шагами, заложив при этом руки за спину. Граф сам подивился несдержанности, которая вовсе не была ему свойственна. Видели бы его сейчас старые приятели-дипломаты! Их удивлению точно не было бы предела. Старший Моразини постарался взять себя в руки и продолжить разговор не так запальчиво:
– Скажи, что ты знаешь об этой девице? У неё наверняка за плечами какая-то скверная история, последствия которой придётся разгребать именно тебе. Её, конечно, от души можно поздравить: подцепила на крючок такую знатную рыбу! С титулом, с деньгами. Она должна быть полной дурой, если откажется за тебя выйти. Я скорее поверю, что ни один неаполитанский виночерпий не разбавляет вино водой, чем в то, что у этой девицы в отношении тебя чистые намерения.
Витторе не выдержал и тоже вскочил с кресла, в котором пытался усидеть во время столь красноречивого монолога брата:
– Фредо, послушай! Ты зря сердишься. Прошу тебя, не делай поспешных выводов. Ты же не видел Анджелину, а уже готов обвинять её во всех смертных грехах. Я не верю своим глазам! Ты ли это, мой порядочный, великодушный и справедливый брат? Что с тобой сталось? Куда подевались твои добросердечие и благородство? Ты готов загодя подозревать в человеке всё самое худшее, самое скверное! Что стало с твоей доверчивостью, твоей деликатностью, твоей открытостью? Ты всегда старался видеть в людях только лучшее, всегда оправдывал их, никогда не осуждал безвинных, был терпимым и мягкосердечным.
Альфредо резко остановил его:
– Да, был наивным, простодушным, доверчивым глупцом, которого любой желающий мог обвести вокруг пальца. Наивный человек, уверовавший в видимость справедливости, – отличная мишень для любого пройдохи, отягощённого не лучшим житейским опытом и багажом грехов и провинностей.
Он с лёгкостью разбивает прямо на твоём лице те розовые очки, которые ты носил всё время. Причём делает это так умело, что крошево их осколков ещё долго врезается в кожу, причиняя немыслимую боль и напоминая, каким нелепым, безмозглым олухом он считал тебя. Знаешь, после этого желание быть человеколюбом как-то быстро иссякает.
Доверие трансформирует тебя в мишень для всех тех, кто хочет подержать в руках твоё сердце. Случалось прежде, я был излишне доверчив, а потом тонул в море сожаления. Из-за этого моя жизнь с некоторых пор дала изрядную трещину и стала напоминать то самое место, что располагается пониже спины. Так что я рад, что моё доверие покинуло меня по-английски, не прощаясь. Советовал бы и тебе поумерить пыл этого самого доверия.
