Маленький человек
Пётр Пигаревский
«Маленький человек» – третья книга прозы доктора биологических наук Петра Пигаревского. В ней автор реалистично описывает людей со сложной, порой трагичной судьбой. Однако, несмотря на все несчастья и неблагоприятные обстоятельства, помыслы этих людей чисты, цели возвышены, поэтому всегда остается место лучику надежды. С несломленным внутренним стержнем многие герои книги идут до конца в своей борьбе с несправедливостью и злом. Характерной особенностью прозаических произведений Петра Пигаревского является наличие четкой сюжетной линии. Автор стремится нарисовать верный психологический портрет людей, попадающих в сложные или необычные жизненные ситуации. Ряд рассказов в этой книге посвящен спорту. Мир спорта – это сжатая модель жизни. Спорт как противоборство конфликтен по своей сути и поэтому позволяет литератору наиболее полно раскрыть образы героев в самые острые и драматичные периоды их жизни.Все события и персонажи, кроме рассказа «Хряпа», в книге вымышлены.
Пётр Пигаревский
Маленький человек
Искренняя проза искреннего человека
В современной литературе осталось не так уж много авторов, которые пишут о простых человеческих чувствах, трогающих душу, заставляющих сопереживать герою. Книга «Маленький человек» – яркий образец такой литературы. Мне кажется, современный читатель истосковался по произведениям, которые вызывают сочувствие и сострадание. Думаю, что человек, создающий такие произведения, и сам должен отличаться душевной чистотой и ранимостью. Но таких людей становится все меньше, оттого литература переживает сложные времена и в ней остается мало человеческого. Не такая проза Петра Пигаревского.
Само название книги говорит о ее содержании, и, конечно, вспоминается Акакий Акакиевич Башмачкин из повести Николая Гоголя «Шинель»: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» – звучат в памяти слова этого маленького человека. Но не таков «маленький человек» Петра Пигаревского: он не беспомощен, он способен на решительный поступок. Маленький обиженный человек Петра Пигаревского порой вдруг вырастает в глазах читателя в борьбе за правду и справедливость, как в истории шахматного гения в повести «Последняя игра». Герой этого рассказа – человек сложной судьбы, – пройдя через людскую несправедливость и унижения, опустившись, казалось бы, на самое дно жизни (дальше некуда), но столкнувшись с несправедливостью к другим людям, восстает… И побеждает добро, и герой находит свое место в жизни.
Трогательные, порой трагические, рассказы, в которых все-таки появляется лучик надежды, даже когда ее уже нет. Как в рассказе «Греция», в котором повествуется о несбывшейся, рухнувшей мечте героя попасть в Грецию, и, когда это оказывается невозможным – самолет улетает без него, – герой не сдается, а отправляется к мечте пешком. Для него главное – знать, в какую сторону идти. Хотя и путь к мечте – последний его путь, но почему-то хочется верить, что он дойдет.
Или страшный своим откровенно выпуклым реализмом рассказ «Приговор», трагический и безнадежный, повествующий о смерти от наркотиков приемного сына героя, фактически произошедшей из-за его бездействия и нежелания менять свою жизнь. И даже в этой трагедии автор не изменяет себе: в конце наступает позднее раскаяние, и священник ведет его за руку… и снова хочется верить, что все будет хорошо.
Пётр Пигаревский – ученый, доктор биологических наук, и не удивительно, что есть у него рассказы на знакомую ему тему, тему жизни ученых. Чем занимаются ученые в своих научно-исследовательских институтах, для большинства людей покрыто тайной. Но автор приоткрывает завесу над тайной. В сатирическом рассказе «За науку» Пётр Пигаревский показывает нам работу института, в котором с приходом нового директора главным научным направлением становится проведение юбилеев, праздников, презентаций. И в научном институте уже говорят вовсе не о науке – для этого не находят времени. Вот как пишет об этом автор:
«В большой комнате, где проводились эксперименты, с утра накрывали длинный стол. Людочки, Светочки привычно суетились, то и дело доносилось: “Колбаску помельче нарежь, Светуля, для оливье и крабиков, крабиков положи обязательно, Максим Максимович их очень любит”».
Вот такая замечательная жизнь у научного института стала с новым директором, и, казалось бы, все – наука погибла! Если бы только на юбилее коллеги младший инженер Рудик, подняв «штрафную» рюмку, вдруг просветлев взором, не провозгласил: «За науку!»
Значит, все-таки наука жива!
Рассказы Петра Пигаревского читаются легко, и после них остается приятное послевкусие, как от хорошего выдержанного вина.
Сергей Арно,
заместитель председателя Союза писателей
Санкт-Петербурга
Посвящается моим родителям
Хряпа
Посвящается светлой памяти моих родителей-блокадников: Лукирской Ксении Петровны и Пигаревского Валерия Евгеньевича
Я стоял прислонившись к шершавой каменной стене Елисеевского магазина, что находится в самом центре Невского проспекта в Петербурге. В этот июньский день было тепло, солнечно, пыльно и почему-то тревожно. Вокруг все было как обычно: бесконечная усталая толпа, нескончаемый поток автобусов, троллейбусов и разноцветных лакированных машин. Я стоял глубоко задумавшись, не оглядываясь по сторонам. Внезапно неясная, почти беспричинная тревога заполнила всего меня и сдавила горло.
И в этот же самый момент я увидел его, совершенно отчетливо – он несся по самому центру Невского проспекта и отчаянно трезвонил. С каждой секундой он приближался ко мне. Я закрыл и открыл глаза, сжал и разжал кулаки – ничего не исчезло. По Невскому проспекту летел трамвай. Мне хотелось закричать: «Но это же бред! По Невскому уже сто лет как не ходят трамваи, все рельсы давно срыты, сейчас – 2011 год». А он продолжал двигаться – деревянный, наполовину красный, угловатый в виде ромба, надсадно звеня, и казалось, ничто не могло его остановить.
Как мы, не пережившие те времена, можем судить о них? Да никак. Только рассказы стариков и способны спасти историю. Только благодаря их словам перед нашим мысленным взором могут предстать картины подлинной жизни, которые не смог бы придумать ни один, даже самый гениальный художник.
Полумрак. Сбоку от меня – сгорбившаяся настольная лампа. Я сижу в старом продавленном кресле, а напротив, на диване, укрытая пледом, лежит моя старенькая мама. После некоторого молчания она начинает свой рассказ.
– Зима 1942 года. Самые тяжелые дни блокады Ленинграда. Я пришла в школу, потому что нам обещали дать поесть, а кроме того, если начиналась бомбежка, я лазила на крышу и сбрасывала «зажигалки». Мне было тогда 15 лет. Мы сгрудились вокруг буржуйки, за дверкой которой плясали красные языки пламени. В ней горели дощечки, которые мы как-то умудрялись выкалывать изо льда. Наша любимая учительница литературы раздала нам миски с хряпой. Что такое хряпа? Это жидкая-прежидкая похлебка, в которой вместо хлеба или еще чего-нибудь плавали толстые листья, окружающие капустную кочерыжку, да кусочки самой кочерыжки. Школьники молчали и смотрели на свои миски как на сокровище, с которым не могли сравниться никакие сокровища мира. Через мгновение должен был начаться стук оловянных ложек.
В этот момент дверь класса распахнулась. Медленно, шатаясь, вошла истощенная, с распухшим посиневшим лицом женщина. Я не знаю, почему она подошла ко мне, – наверное, потому, что я ближе всех сидела к двери. Она уже не могла стоять, цепляясь за парту, женщина медленно опустилась на пол. «Девочка, дай поесть, я умираю», – прошептали ее губы. Я протянула ей военную латку.
Настало лето. Было так же голодно и тяжело. Не забывай, я была не одна – у меня на руках все это время находился трехлетний брат, и я не дала ему умереть. Наконец из больницы вернулась мама – чудом не умерла, стало немного полегче. 4 июня я вступила в комсомол, никаких немцев я не боялась. И вот же молодость! Я отправилась гулять на Невский проспект. Не поверишь: мне захотелось посмотреть на витрины магазинов. Я не была на Невском с самого начала блокады. А больше всего мне хотелось посмотреть на когда-то шикарную витрину Елисеевского магазина.
Я стояла посреди Невского как завороженная, передо мной находился самый любимый с детства магазин. Но я не успела ничего рассмотреть. Завыла сирена воздушной тревоги. Вокруг почти никого не было. Я не знала, где бомбоубежище и куда нужно бежать. И вообще, я растерялась, стояла как вкопанная, беспомощно озираясь по сторонам. Вначале послышались отдаленные взрывы, а вот громыхнуло уже совсем рядом. Я продолжала стоять. Вдруг я услышала пронзительный звон и скрежет металла о металл. Повернула голову и увидела, как тормозит несущийся на полном ходу трамвай №4. Он остановился прямо напротив меня, открылась передняя дверь и какая-то женщина отчаянно замахала мне рукой: «Девочка! Беги скорей сюда, беги! Садись немедленно!» Бомбежка усиливалась с каждой секундой, взрывы гремели где-то рядом. Я рванулась вперед. Женщина схватила меня за руки и втащила прямо в кабину. Спасительница оказалась вагоновожатой. В следующее мгновение она рванула на себя железный рычаг управления, и трамвай сорвался с места. Ненадолго повернув голову, она посмотрела на меня и улыбнулась: «Ну что, не узнаёшь меня?» Я отрицательно помотала головой. «Я – та, которую ты спасла от голодной смерти. Помнишь, я ввалилась к вам в школу и ты отдала мне свою миску с хряпой? Ведь я действительно тогда умирала. Я запомнила тебя на всю жизнь и узнала сейчас, даже из окна трамвая». Я все вспомнила.
Трамвай несся как сумасшедший, вокруг все полыхало. Как мы проскочили, до сих пор не пойму. Но зато как тогда, так и сейчас ясно понимаю: если бы эта женщина, которой я даже имени не знала, не затормозила, я бы погибла под бомбежкой.
Я по-прежнему стоял, вжавшись в шершавую стену Елисеевского магазина. Рядом текли две реки – людей и машин. Посередине Невского проспекта не было никаких рельсов и никакого трамвая. Стоял теплый, солнечный, мирный день. Видно, мне все померещилось. Но почему никуда не уходит тревога? Внезапно я стал невольным свидетелем отрывка разговора между двумя людьми, которые остановились недалеко от меня:
– Ну и дура, сделала добро, а теперь расплачивайся! Вот дала бы в морду – тогда бы тебя зауважали. Ты что, не понимаешь? Сейчас только так. А добро воспринимают как слабость.
Я оторвался от стены и, не оглядываясь, пошел в сторону, постоянно ускоряя шаг. Еще мгновение – и я уже бежал.
Греция
Иван Васильевич разбил вчера сразу две чашки. Он целый день бегал по комнате, суетился, натыкался на стулья, открывал и закрывал створки шкафов, вынимал и снова прятал футболки, штаны, носовые платки.
Иван Васильевич впервые собирался в дорогу. Человеком он был отнюдь не молодым, но так уж сложилось, что весь его мир состоял из маленькой двухкомнатной квартирки на окраине Петербурга. Любимая и единственная жена три года назад умерла, а детей у них не было. До выхода на пенсию Иван Васильевич бессменно проработал бухгалтером, или счетоводом, как он любил себя называть, в каком-то отраслевом НИИ, где еще в незапамятные времена и познакомился со своей супругой. У Ивана Васильевича никогда не было тяги к переменам, его всегда все устраивало. Он боялся потерять то небольшое, но надежное и постоянное, чем ему доводилось обладать. Кто-то подумает об ущербности, кто-то о мудрости – Бог весть, такой уж характер.
В незатейливой жизни Ивана Васильевича, однако, существовала тайна. О ней не догадывался никто, даже покойная супруга, от которой он никогда и ничего не скрывал. Тайна эта имела свою предысторию.
Еще будучи школьником – кстати, весьма посредственным, – Иван Васильевич как-то на уроке истории получил жуткий разнос. Все даты, страны, полководцев перепутал – в результате побежденные оказались победителями и весь ход истории пошел совсем в другую сторону. Учитель так возмутился, что выгнал его с урока, направив прямехонько в библиотеку. Библиотекарша слыла человеком мудрым и любила детей. Выслушав понурого подростка, она решила выдать ему не скучное учебное пособие, а книгу, которая может зажечь и заинтересовать даже самого безнадежного школяра. Так Иван Васильевич познакомился с Гомером.
Книга и события, в ней описываемые, настолько потрясли воображение школьника, что на некоторое время он лишился сна. Пытался закрыть глаза, но не помогало. Перед внутренним взором вставали герои, боги и их невероятные приключения.
С тех пор Иван Васильевич начал бредить Грецией. Он постоянно искал литературу об этой стране – документальную и художественную. Причем, даже если он читал примитивный детектив, то и в нем должна была присутствовать Греция. Иначе он книгу не брал. Никакие другие страны его не интересовали, пусть хоть трижды Америка…
Почему он ни с кем не делился своим сокровищем, Иван Васильевич и сам не мог объяснить. Наверное, слишком глубокой оказалась любовь. Не мог он между прочим расплескать чашу и заболтать сокровенное. С годами трепетное отношение к Греции не угасало, напротив, только росло.
Своей супруге он, конечно, бы все рассказал, но боялся понапрасну ее огорчать. С молодых лет она была очень болезненным человеком. Ей бы захотелось, чтобы он увидел эту страну, захотелось бы самой поехать с ним. Однако жаркий климат и тяготы самого путешествия могли губительно сказаться на ее слабом здоровье. Иван Васильевич молчал.
Тяжело пережив потерю супруги, спустя длительное время Иван Васильевич начал осторожно мечтать. Однако постоянно отбрасывал идею о поездке как нереальную. Но Греция продолжала ему сниться. «Проклятые деньги, откуда я могу наскрести необходимую сумму?» – эта задача казалась неразрешимой. Кроме небольшой пенсии, других источников дохода у Ивана Васильевича не было. Кредит? Нет, это не его путь. Он слишком хорошо умел считать и понимал, в какую кабалу мог угодить. Значит, придется или что-нибудь закладывать, или продавать.
У них с женой имелась одна реликвия. Поистине бесценная. Подлинная ваза Фаберже. Перешла она к ним по линии родственников супруги. Однако такой шаг казался Ивану Васильевичу кощунственным. Память близкого человека была для него священна. Кто знает: благородство души этого скромного человека, возможно, спасло ему жизнь. Ваза Фаберже, в наше-то время! Как только узнали бы о ее существовании…
И тут Иван Васильевич вспомнил о коллекции монет, которая досталась ему от деда. Не очень ценная коллекция, но можно было попробовать. Закрытый мир коллекционеров принял его насмешливо. «Таких у нас самих, дедушка, полно, вот если бы что подревнее…» Однако, покочевряжившись, монеты они все-таки купили. Иван
Васильевич выручил сумму, которой было достаточно для поездки.
Прозрачные двери аэропорта бесшумно разошлись перед ним. Он поставил тяжелый чемодан и осмотрелся. Огромный зал подавлял. В этом аллюминиево-хромированном царстве он чувствовал себя случайной песчинкой. Снующие в разные стороны люди пугали.
Иван Васильевич приехал в аэропорт раньше, чем советовали в турагенстве: не за 3, а за 6 часов до вылета. Не спал ночь, боялся опоздать. Оправившись от первого потрясения, он направился искать регистрационную стойку.
Вежливая блондинка за стойкой улыбнулась.
– Вы слишком рано приехали. В Грецию регистрация начнется через несколько часов. – Затем внимательно посмотрела на бумагу, которую ей протянул Иван Васильевич, и добавила: – Имейте в виду, что при регистрации нам нужен не договор с турфирмой, а билеты, загранпаспорт и виза, если она требуется. Для Греции – требуется.
Иван Васильевич засуетился и начал неловко расстегивать булавку, которой заколол карман брюк, куда он спрятал все документы.
– Вы знаете, у меня только паспорт. В турфирме сказали, что билеты и визу они сами подвезут к регистрации.
Девушка пожала плечами.
– Тогда вам в любом случае нужно ждать. Без билета и визы вас нельзя будет зарегистрировать. Да вы не волнуйтесь, садитесь вот там и отдыхайте, времени еще вагон.
Иван Васильевич закивал головой и поплелся в указанную сторону. Сиденье оказалось удобным, он мало-помалу успокоился и начал мечтать.
Неужели он сможет увидеть Парфенон и дотронуться до его теплых камней? Неужели сможет побродить по тем местам, где свершал свои подвиги Ахилл и где строил свои козни коварный Терсей? Перед его мысленным взором перелистывались страницы «Илиады» и «Одиссеи». Все события, описываемые в них, он знал наизусть. В сладкой дреме Иван Васильевич полностью утратил связь с действительностью.
Из этого блаженного состояния его вывел громкий женский голос, похожий на визг.
– Сейчас начнется регистрация, где туроператор с нашими билетами и визами?! Она уже должна была подойти.
– Вот именно, что она себе думает, какое легкомыслие! – вторил мужской бас.
Иван Васильевич встрепенулся и с удивлением оглянулся. Между ним и регистрационной стойкой скопилось много людей. Всех роднило пестрое летнее одеяние. Их окружали холмики из спортивных сумок и чемоданов.
Иван Васильевич привстал и робко спросил у дамы, которая находилась ближе остальных:
– Простите, а вы не в Грецию?
– Туда. Тут все на греческий рейс.
– Спасибо. А что, какая-то заминка?
– Туроператора с билетами и нашими документами пока нет.
Иван Васильевич улыбнулся.
– Ничего страшного, сейчас подойдет. Вы знаете, там такие милые люди, так со мной хорошо разговаривали. Наверное, пробки…
– Какие пробки?! Самолет на носу! Они должны приезжать заранее! – отрезал грозный голос полной дамы в сарафане, украшенном бесчисленными тюльпанами.
Иван Васильевич втянул голову в плечи.
Прошло еще 15 минут. Напряжение нарастало. Кто-то пытался атаковать дежурного регистратора. Но девушка была ни при чем, она только развела руки.
– Есть у кого-нибудь телефон турфирмы? – метал гром и молнии солидный господин в роговых очках и полосатых штанах.
– Я только что звонила, – пискнула миниатюрная дама, похожая на актрису Ахеджакову. – Странно, но связи нет, абонент, говорят, недоступен.
– Господа, тут что-то не так! – снова включился грозный бас.
Ивану Васильевичу вдруг показалось, что он находится в центре птичьего базара. Туристы, словно птицы в разноцветных опереньях, голосили все одновременно. Один он молча улыбался про себя. «Почему они так волнуются? Путевки продавали милейшие люди. Ну задержались немного, сейчас приедут».Однако никто не приезжал.
Внезапно гул встревоженной толпы перекрыл голос из динамика: «Заканчивается регистрация на рейс Санкт-Петербург – Афины».
– Негодяи! Они нас кинули!
– А что значит «кинули»? – встрепенулся Иван Васильевич.
