– Это очень дорогая больница. Забирайте выписку и поезжайте в G.M.C. hospital. Я поговорил с врачом, он знает свое дело и сделает операцию за символическую сумму.
В тот момент транзакция по карте уже прошла, операция была оплачена, и, как я думала, должна была начаться с минуты на минуту, а может, уже и началась. Но Хабиб вышел во двор на своих ногах, выкурил сигарету. Решение ехать в другое место было принято. Забирая вещи из больницы, мы столкнулись в коридоре со знакомой Хуссейна – Хелен.
– Ты что здесь делаешь? – расспрашивал Хуссейн, быстро обняв ее.
– У меня брат разбился, – коротко бросила она. – Столкнулся с байком. Оба скутера вдребезги, водитель второго умер на месте. Брат лежит в левом крыле, у него повреждено лицо.
Узнав, что мы собираемся в другую больницу, Хелен заволновалась:
– Перевести его туда – очень плохая идея. G.M.C. hospital – худшее место на свете, я была там на днях.
– Там свой врач.
– Ну, смотрите сами. И берегите Хабиба. Рада была познакомиться, Энни.
Мы сели по машинам и снова поехали по Панаджи. В G.M.C. hospital пошел старший араб с женой, я и толстый Ахмад остались в машине на парковке. Я умирала от недосыпа, но заснуть было невозможно: Ахмад включил кондиционер на полную мощность, я мерзла; хотелось есть. Все ждали. Хуссейн принес мне стакан густого сладкого сока с миндалем – бадама. Наконец в третьем часу ночи двери машины хлопнули. Я не поверила своим глазам: на переднее сиденье сел Хабиб.
– Что происходит? – спросила я Хуссейна.
– Хабиб испугался операции. Год назад у него в больнице умерла мама. Он надеется, что если будет пить больше воды и принимать медикаменты, то камень выйдет сам.
Я не поверила ушам. Поднять всех на ноги, обо всем договориться и в конце концов отказаться, так рисковать?! А что, если боли возобновятся? Но это было его решение, все остальные пожали плечами. Хабиб завертел головой, обернулся ко мне, заулыбался.
– Он благодарит тебя за сегодня, – перевел с арабского Хуссейн. – Что ты была с нами, что не ушла.
Я промолчала; я была рассержена таким легкомыслием.
В Калахару мы приехали под утро. Перенервничав за ночь, я и Хуссейн не могли спать: Хабиб ушел в комнату, а мы остались сидеть на кухне, освещенные лампой. Напряжение медленно спадало. Мы коротали время, разбирая арабский алфавит. Хуссейн учил меня писать буквы, расчертив листочек в тетради на строки, чтобы я могла тренироваться; он улыбался. В шестом часу, на рассвете, я поднялась к себе. Мне показалось, что лысый смотрел вслед с едва уловимым разочарованием.
Следующие дни Хабиб выглядел прилично, оживленно болтал с приятелями и часто появлялся на балконе. В один из вечеров он, неожиданно встав передо мной, спросил:
– Я еду в Арамболь на байке. Хочешь со мной?
Я не стала спрашивать зачем, натянула толстовку и спустилась во двор. Хабиб был уже в седле, протянул мне наушник от плеера, я устроилась у него за спиной, и мы выехали из ворот. Хабиб оказался трезв и ненакурен, поэтому вел аккуратно и бережно, но мы все равно неслись рискованно быстро: арабу нравилась скорость и ветер, бьющий в лицо. Ночь стояла такая, какие бывают только в Индии, перед нами вилась бесконечная дорога с битым асфальтом, по обеим сторонам топорщились кусты, попадались безмолвные улицы с закрытыми ставнями магазинов, золотистый месяц висел рожками вверх, над дорогой летел запах жасмина, а воздух был теплым, как остывающий чай. Через час пути под звездами мы вырулили в Арамболь, где высадились на пляже, и Хабиб пошел искать драг-дилера.
Простота отношений людей с наркотиками в Гоа поначалу вызывала у меня шок. Отправляясь в путешествие, я не знала, что штат является последним прибежищем хиппи с их «Sex, drugs and rock&roll». Мода на этот образ жизни, казалось, давно отошла, но в гоанских барах можно было встретить немало постаревших, поседевших мужчин и женщин c пирсингом и тату и в драной одежде. У них были и молодые последователи, которые били в барабаны на закате, плели косички и дреды, курили марихуану и гашиш. В каждом шопе можно было найти полотенце или покрывало с Бобом Марли: употребляя вещества, многие считали, что становятся таким образом ближе к легенде регги. Ароматом гашиша, навязчивым и резким, были полны пляжи: дым плыл над столиками, за каждым углом смешивали, скручивали и предлагали. Попросить косяк было так же просто, как обычную сигарету. Труднее отказаться: сразу за «нет» начинались расспросы: не хочешь гаш, тогда ЛСД? Кислота? Кокаин? Марихуана? На trance party тела танцевали, двигаясь странным, дерганным образом. Наркоманов можно было опознать по глазам: белки наливались кровью, и выражение лица становилось бессмысленным. Из-за веществ на Гоа происходило много печального: ДТП, травмы, драки, секс не всегда по взаимному согласию. Это никого не учило, и, оправившись от травм, мужчины и женщины приходили на любимые настилы с подушками в шеках и устраивались «to relax». Я первое время дико пугалась, потом привыкла. Гашиш стал элементом обычной жизни, в Калахара Residency курили почти все, и из-за повседневности зрелища его острота сгладилась.
Дилером оказался полный молодой мужчина, по виду африканец. Он сидел в компании других темнокожих и арабов. Над пляжем и столом, где расположилась компания, витало характерное облачко. Обмен был быстрым – продавец вытащил из кармана два комочка, Хабиб повертел их в руках.
– Маленькие. В прошлый раз больше были. Давай еще один.
После короткого спора на ладонь Хабибу лег еще один комочек. Он был похож на смолу, коричневый, пластичный и немного липкий, с запахом специй. Завершив обмен, нас усадили за стол, тут же скрутили «заряженную» сигарету, чтобы клиент убедился в качестве продукта. Хабиб сделал несколько затяжек. «Нам же домой ехать», – подумала я с испугом; меня даже испарина прошибла. Я поднялась со стула, подошла к Хабибу сзади, показательно обняла его за плечи:
– Поехали. У меня вечером планы на этого мужчину…
Это был единственный способ вытащить Хабиба из-за стола легально. Все с пониманием ухмыльнулись и задерживать не стали. Доехав до дома и спрыгнув с байка, я зареклась когда-либо еще с ним связываться. Рядом с этим парнем было опасно.
В школе интересовались здоровьем Хабиба. Институт был местом, куда стекалась информация из всех студенческих домов, таких, как наш. Студенты-арабы селились группами, занимая виллу или этаж целиком, и так же вместе выезжали на учебу, закупали продукты на всех и готовили сразу на компанию в одной-двух-трех кастрюлях. Если среди своих становилось скучно, то из одного дома ездили в другой в гости. Когда что-то случалось, слухи и сплетни передавались с немыслимой скоростью и в учебном заведении становились всеобщим достоянием. На вопрос Кейт, что с Хабибом, друзья в классе во всеуслышание заявили: «He can’t pee»[57 - Он не может писать (англ.).]. Я, услышав это посреди урока, захлебнулась водой, которую в тот момент отпивала из бутылки. По мне, такая откровенность не лезла ни в какие ворота, но арабы были людьми, близкими к земле, натуралистичными, им обсуждение деликатных моментов не казалось делом интимным.
Из школы домой и обратно перетекала не только информация, но и личные отношения. Поругавшись из-за того, чья очередь мыть посуду, парни могли не общаться на уроке либо, подружившись в классе, проводить вместе свободное время после занятий. Многие, присмотревшись к соседям или одноклассникам, начинали с ними встречаться, а попытки к сближению делали почти все. Как-то Мирза пришел на занятие без Ясмин – она была нездорова. Я в тот день собиралась в Central Library[58 - Центральная библиотека (англ.).], крупнейшую библиотеку штата Гоа, расположенную в Панджиме. Побывав там однажды, я влюбилась в нее без памяти: белое здание с блестящими металлическими перилами и новенькими пластиковыми окнами высилось в шесть этажей, внутри было украшено скульптурами. В комнатах на первом шли workshops[59 - Практические семинары (англ.).] по искусству, студенческая столовая была оформлена гравюрами Марио Миранды, индийского карикатуриста. Проблема имелась только одна, но серьезная: транспортная доступность. Чтобы добраться до библиотеки, мне нужно было дойти до остановки в десяти минутах ходьбы от школы, поймать бас, проехать до Central bus-station[60 - Центральная автобусная станция (англ.).] Панджима и там пересесть на еще один автобус. Поэтому, когда Мирза после уроков предложил подбросить меня, я восприняла это как подарок судьбы. Мы поболтали в пути, и, спустившись с байка, я забыла о Мирзе быстрее, чем поднялась по лестнице. Каждый этаж библиотеки был посвящен своей категории книг, шкафы образовывали бесконечный лабиринт, можно было найти пособия по всем наукам и на всех языках. Я пришла со своими учебниками, отыскала Оксфордский словарь и уселась в конференц-зале, солнечном помещении с открытыми окнами, через которые залетал теплый ветер и виднелись колышущиеся вершины деревьев. За большим столом занимались студенты-инжеры, при виде меня они зашептались и, поднявшись по одному, воспитанно представились. Переполненная новыми и приятными переживаниями, я чувствовала чуть ли не эйфорию. Сообщение от Мирзы вернуло меня с небес на землю: в эсэмэс недвусмысленно говорилось, что он будет рад забрать меня из библиотеки и продолжить знакомство. Я открывала рот, как пойманная рыбина: а как же Ясмин? Я напрочь забыла что Мирза хотя и перс, а не араб, но тоже мусульманин, а значит, для него не предосудительно хотеть еще одну женщину помимо жены. Я резко отказалась и впредь обходила Мирзу стороной, даже в классе не разговаривала без острой необходимости. Один его вид вызывал у меня раздражение.
Казалось, что проблема с почками окончательно забыта. Но выяснилось – Хабиб снова в hospital, уже третьем по счету. Мы приехали туда в самом начале операции, когда Хабиб уже находился в стерильной зоне. Персонал вытеснил нас в предбанник, где сидели вповалку усталые индусы и женщины в сари с детьми на руках. Я и Хуссейн встали на лестнице в сторонке, он небрежно приобнимал меня, а я водила пальцем по его бородке. Мы давно друг к другу присматривались. Когда Хабиб в моих мыслях отошел на второй план, мы стали проводить все время вместе и сейчас стояли, рассматривая друг друга и улыбаясь. На лестнице появился Азиз, он хмыкнул и, глядя на нас, понимающе ухмыльнулся. Я покраснела.
Операция прошла настолько быстро, что мы даже не успели заскучать. Полчаса – и двери операционного блока открываются, и оттуда вывозят Хабиба на каталке. Он что-то трещит, обращаясь к медбратьям, вертит головой и широко улыбается. В палате парни обступают его и целуют в макушку.
Мы навестили его на следующий день. Хабиба поместили в «VIP» -палату – старую, унылую комнату с многочисленными потеками на потолке и стенах. Наша компания явилась, громыхая коробками с пиццей, шаурмой, шурша пачками с сигаретами и бренча бутылками с пивом. Я растерянно смотрела, как парни затыкают простыней зазор под дверью, чтобы в коридор не просачивался запах гашиша. Но он все же просочился, поэтому сначала пришли медсестры, потом охрана.
– Курите?!
– Нет, ну что вы…
Из больницы мы вышли за полночь. Над переулком деревья с раскидистыми кронами переплелись так, что закрывали небо. Из зарослей порхнула стайка летучих мышей, тяжело и бесшумно пролетела сова. Я уже знала, что по-арабски летучая мышь – «хофаш», а сова – «бума». Хуссейн притянул меня за плечи, прижал к себе на секунду, а затем аккуратно усадил в машину. Мы приехали в Калахару, припарковались под его окнами, устроились за столом на пластиковых стульях. Хуссейн провел ладонью по моей щеке:
– Я очень хочу тебя поцеловать. Можно?
– You don’t really want if you ask…[61 - Ты не хочешь по-настоящему, если спрашиваешь (англ.).]
И Хуссейн начал меня целовать. Это было мило и немного смешно – мы целовались нежно, и нам мешали носы. Руки у Хуссейна были ласковые и теплые.
– Я пойду, – попыталась встать я.
Хуссейн был проворнее: он поднял меня на руки и понес в спальню.
О чем я думала, сдаваясь так легко? Да ни о чем, собственно, не думала. За дверью была ночь, живая и полная чувственности, и я была такой же. Отошли в сторону сомнения, правила, угрозы и страхи. Не было обещаний, планов и надежд. Хуссейн оказался хорошим любовником, горячим и внимательным, мы любили друг друга просто и открыто. После он завел меня в душ и вымыл как девчонку – намылил гелем, помог смыть мыльную пену, протер мои ушки салфеткой. Сам он оказался чистоплотен и любил воду, как енот-полоскун, – помылся, побрился, натерся кремом, надушился парфюмом. А потом мы сели на байк.
Мы были просто обязаны сесть на байк, потому что к четырем утра оказались зверски голодны! Хуссейн засунул меня в собственную куртку, заботливо нахлобучил на мои мокрые волосы капюшон, и мы вылетели на темную побитую дорогу. У винного он взял нам по банке пива, поцеловал меня мокрыми губами в замерзший нос:
– Зови меня habibi, я теперь твой, а ты моя!
– Вот еще! – фыркнула я и шмыгнула носом. И заулыбалась.
Съев в каком-то баре на двоих огромный бирьяни, мы закутались дома в одеяло и заснули в обнимку. На кухне играла музыка, а я лежа на груди Хуссейна, смотрела на четко очерченную линию его губ и думала, что в жизни не видала ничего красивее.
На следующее утро я уходила огородами. Это был великий позор – собрав по разным углам одежду, мятая, недоодетая, я была очевидно падшей женщиной и кралась по лестнице, молясь, чтобы никто не увидел. Саня, услышав звонкое щелканье ключа, заворочалась в кровати, проснулась и потребовала подробного отчета.
В школе я страдальчески пялилась на доску и на учительницу. Конца мучениям не предвиделось: я две недели назад обещала Сане поход в Goa Trade Center, и был день исполнения обещания.
Goa Trade Center построили меньше года назад на трассе Панджим – Мапса, собрав в нем все, что нужно современному человеку: отделы известных брендов типа «Marks&Spenser», парфюмерию, фудкорты KFC и «Macdonalds». Тут были и индийские марки, AND и «Big Bazar», и гигантский продуктовый, куда в выходные съезжались жители Панджима, Пурима, Мапсы и небольших деревень, чтобы по дешевке закупиться рисом, фасолью, кофе, чаем и сахаром. Незнакомых товаров типа острого маринованного манго или муки из дала была уйма, и мы с Белкой могли часами изучать полки, заполненные посудой, крупами и шуршащими пачками со снеками. Главными достопримечательностями центра были аквариумы с рыбками, которые делали foot massage – ощипывали кожу с опущенных в воду ног клиента. И еще был кинотеатр. Саня хотела в кино, и мы взяли билеты на «Моану». Кинозал оказался неожиданно продвинутым для Индии – с раздвигающимися креслами, подставками под напитки в подоконниках и экраном во всю стену. Единственный минус – адский холод: индусы не знают меры в кондиционерах и везде, где могут, создают холодильник. Пришлось вытащить из рюкзака синий плед, купленный на Найт Маркете, и укрыться им. Плед, платок и бутылка с водой стали вещами, без которых я не выходила из дома.
Перед началом показа зазвучал гимн Индии, при первых же звуках зал готовно встал и начал петь. Мы оглядывались – с кресел поднялись все и выводили слова гимна серьезно и уважительно. Допев куплет до конца, посетители так же дружно расселись по местам.
«Моана» оказалась чудесной сказкой для девочек. Она шла на английском с субтитрами – нечастый случай, большинство фильмов в кино все-таки на хинди. Я как могла переводила Белке, но картинка была так хороша – прелестная героиня, цветы, море, корабли, зелень! – что смысл не имел особого значения. Мы вышли из кино совершенно примиренными с собой и миром. Все было прекрасно – все, кроме одного момента: Хуссейн не звонил. Я надулась, а надувшись, и сама писать ему не стала, вернулась домой и мрачная легла спать. Сообщения в воцапе посыпались около часа ночи: «Где ты? Как день?» «Приходи пожелать мне good night[62 - Спокойной ночи (англ.).]», – написала в ответ я. Хуссейн пришел и встал в коридоре под нашей дверью, на всеобщее обозрение.
– Неужели обязательно устроиться так, чтобы всем было видно? – негодовала я. Понимая, как быстро разнесутся слухи, я все еще пыталась скрыть что-то от общественности. – Пойдем на крышу!
На крыше мы уединились, защелкнув за собой дверь на замок. Площадка поделена на две части: на большей половине стоят солнечные батареи и водонапорная башня, там просторно, и сверху видна половина деревни. Я больше любила маленькую, уютную, край которой заслоняло манговое дерево. Его ветви переваливались через перила, по бордюру выхаживали вороны и бегали белки. Под открытым небом, казалось, можно целоваться часами, но Хуссейн был нетерпелив, и потянул вниз, к себе в квартиру. Я предвкушала томный вечер со своим новым любовником, но тут началось паломничество! Мы едва успели скинуть одежду в угол, как раздался первый звонок в дверь, за ним еще один, еще. Хуссейн натянул штаны, вышел, вернулся, снял их… звонок. Так повторялось раз за разом – Хуссейн вскакивал, подходил к двери, что-то кричал и возвращался. Оказалось, мой араб был душой и центром тусовки, и, заскучав этой ночью, вся школа парами, тройками и по одному приехала к нему. К утру, когда я, устав от шума, уснула лицом в кровать, в кухню ввалилась целая компания. Хуссейн поцеловал меня в ухо и прошептал:
– Я поднимусь с ними наверх к Ахмаду и вернусь.
Когда я проснулась, его не было. Меня распирало от раздражения. В эту ночь я столкнулась с типичными чертами арабского мужчины: с любовью к бесконечным посиделкам и с «уважением» к друзьям, которые могут прийти когда захотят и делать что хотят и выставить которых ты не имеешь права. Еще одна черта была исключительно Хуссейновой – он мог уйти на пять минут, заблудиться в голубой дали и вернуться через полсуток, а то и не прийти совсем. Я собрала вещи и, не закрывая квартиру, ушла. Хуссейн объявился на пороге студии как ни в чем не бывало, когда я уже приняла душ, переоделась и была готова к выходу в школу. Его глаза были круглыми и невинными.
– Я пришел поцеловать тебя, как ты?
А я устроила разнос. Я возмущалась, размахивая руками на том же самом месте, где вчера требовала не привлекать к нам внимания. До меня дошло, что слово «личная жизнь» можно исключить из лексикона. Хуссейн похахатывал, он был неистощимо добродушен. Дождавшись, когда я закончу ругаться, он нежно чмокнул меня в щечку:
– Ахмад спит. Я тебя сам отвезу.
И, прикурив сигарету и прихватив стаканчик с масала-чаем, посадил меня в машину.
В тот день я собиралась в hospital, и походу предстояло быть тайным. Дело было вот в чем: после секса в интимной области появилось раздражение, и половой акт стал причинять существенный дискомфорт. Помятуя, что мы живем в Индии, а Хуссейн отнюдь не девственник, я решила не искушать судьбу и пойти на осмотр к гинекологу. После школы мы с Саней собрались в Galaxy hospital, одно из лучших лечебных заведений Гоа, к тому же находящееся совсем рядом с Мапсой – то есть предполагалось, что добраться туда легко. Стояла палящая жара – еще бы, три часа дня! – когда мы выползли на автобусную остановку на повороте. Автобусы, как назло, не шли, мы обливались потом добрых полчаса, когда рядом затормозила «ауди». Ветровое стекло опустилось, показав нам два породистых и ухоженных мужских индийских лица.
– Вы стоите уже давно, нам показалось, что нужна помощь, – на безупречном английском заявил один из них. – Вас подвезти?
– Да, нам нужно в Galaxy hospital.
– О, кто-то из вас нездоров?
– Сильная простуда, – расписывала я, устраиваясь на заднем сиденье. – Так много кондиционеров, она не проходит, и я решила провериться…
Разговорчивого молодого мужчину звали Нельсоном. Он был наполовину индус, наполовину бразилец, холост, брутально красив, состоятелен: бизнес в Дубае, фабрика в Китае, дома во Франции и Бразилии. Его британский акцент был идеален – Нельсон получил хорошее образование и стажировался за рубежом. Крутя руль, Нельсон успел мимоходом пожаловаться на одиночество и на то, что его бросила русская girl-friend[63 - Подружка (англ.).], я утешила, что он еще успеет найти настоящую любовь, и мы затормозили у шлагбаума медицинского центра. Я вылезала из машины, когда Нельсон протянул мне толстую пачку денег:
– Возьмите, вдруг будет необходимость в лечении…
– Э, нет. – Я насторожилась и ощетинилась. – Спасибо, не стоит.
– Я не имел в виду ничего плохого! Только хотел помочь. Вы не местные и многого не знаете. Две привлекательные девушки в Индии, без сопровождения – это может быть небезопасно… Запишите мой номер и, если что-то будет нужно, обращайтесь!
Мы попрощались и вошли в стеклянные двери госпиталя. Гелакси, в отличие от старого G. M. C., был чистым и прекрасно обустроенным: светлые каменные полы, сверкающие металлом лифты, ресепшен с англоговорящим персоналом. Впрочем, это оказалась лишь блестящая упаковка: внутри он все равно работал по-индийски.
– Специалиста нет, – огорошила нас девушка-администратор, роясь в документах. – Приходите завтра, после часа.
Но когда на следующий день, запыленные и усталые (в этот раз «ауди» по дороге не попалась, и пришлось ехать автобусом), мы пришли к hospital, его тоже не было.
– Ушел уже. Приходите в понедельник!
– Индийская медицина, – злобно бормотала я, бредя под горку обратно к бас-стейшн. – Хороша, если удастся поймать врача…
У меня было подозрение, что недомогание – только реакция на суровые индийские средства контрацепции и внезапную активную сексуальную жизнь и все пройдет само собой. Я хотела некоторое время попрактиковать воздержание, чтобы не усугублять ситуацию, но это было не так-то просто: когда мы с Хуссейном вернулись с Арамболя и нашу комнату покинул последний гость – вечно одинокий Ахмад, – Хуссейн начал подбираться ко мне.
– No condoms![64 - Без презервативов! (англ.)] – твердо заявила я. Тогда мне показалось, что, если отказаться от индийских презервативов, дела наладятся.
– Нельзя. – Хуссейн улыбался. – Нет, ну правда. Мне еще, когда я женат был, врач сказал: у тебя очень активная сперма, предохраняйся.
– Так ты был женат?!
– Был. Мы были несчастливы вместе и давно развелись. Иди ко мне.
– Но я так не могу, мне неприятно, тогда секс не сегодня. Tomorrow!
– Why tomorrow?[65 - Завтра! – Почему завтра? (англ.)]
Это был поистине интернациональный диалог. С помощью двух переводчиков – русско-английского и англо-арабского – я объясняла, что не так, потрясая для наглядности школьным учебником, в котором была глава про медицину. В перерывах мы ржали так, что слышал, наверное, весь дом. В конце концов Хуссейн сдался, скорбно покачал головой и пообещал в понедельник лично отвезти меня в hospital. Исполнился ровно месяц, как мы с Белкой прилетели в Индию.
Саня пыталась найти работу и преуспела. Она не скрывала любви к клубной жизни и получила то, что ей по душе: стала выходить в рестораны как party-girl. Компания девушек-россиянок и украинок, молоденьких и хорошеньких, была востребованной. Общаться с ними было и интересно, и престижно, а от девочек не требовалось ничего особенного: сиди себе, пей за счет клуба или мужчин-ухажеров, заказывай самое дорогое из еды, танцуй – то есть то, что Белка и так делала для удовольствия, а в ресторанах за эту «помощь» еще и платили. В итоге заведения делали высокие чеки, мужчины наслаждались вечерами, а девушки оставались сыты и при деньгах – всем выгодно, бизнес цвел. Таких девушек в Гоа была целая компания, работодатели оповещали по WhatsApp, сколько народу требуется на сегодня, – и со всех окрестных деревень съезжались девчонки – условно говоря девчонки, так как возраст варьировался от восемнадцати до сорока. Иногда случались тематические вечеринки, иногда pool party, в целом тусовщицам было интересно и весело, и на жизнь никто не жаловался. Работа появлялась неожиданно, заканчивалась поздно, и Белка, устав каждый раз искать того, кто привезет ее домой, сняла байк. Она въехала во двор Хэппи Резиденс на новенькой синей «ямахе», вызвав приступ восторга у всех арабов двора. Хуссейн и Ахмад дали ей несколько уроков, и Саня начала потихоньку выезжать на гоанские дороги. Свою «Ямаху» она вылизывала, как кошка новорожденного котенка: протирала от пыли, поливала из шланга и ставила под козырек, чтобы не перегрелся.
Мне вождение не давалось: выехав с Азизом в темный пустой переулок потренироваться, я ухитрилась свалиться со скутера в кусты, расцарапать коленку и еле подняла 120-килограммовый байк с земли. Попробовав пару раз, я сдалась – это явно была не моя стезя. Всюду, куда нужно, меня возил Хуссейн. С работой дело тоже шло вяло – я вышла на один день хостес в новый ресторан на Баге, перезнакомилась с официантами и поварами, посовала нос в кастрюли на кухне, разобралась, как платить картами, если нет интерната (в Гоа обрывы электричества – обычное дело), и мне преподнесли неприятный сюрприз: русский хозяин Станислав решил сэкономить и упразднил должность. Мы с Саней отметили это в знаменитом клубе Кубана в тот же вечер, напившись и протанцевав до утра, а на следующий день я стала искать другую подработку. Мне попалась вакансия бармена. На Баге готовился к открытию новый бар, я всегда любила работать с напитками и общаться с гостями и подумала: может, это мой шанс?
Субботним утром я проехала восемь километров на басе, прошла часть пути по берегу, запуталась в рыболовных сетях, испугалась бездомных собак и наконец-то вышла к зданию новехонького отеля, где под зонтиками отдыхала компания – две девушки (одна из них с пирсингом и в дредах), женщина постарше, аккуратно накрашенная и стильная, и пара индусов в деловых костюмах. Напротив них стояли столы, за которыми сидело два десятка парней и девушек – соискателей на позицию. Почти у всех, в отличие от меня, был опыт. Собеседование шло на английском. Я отбивалась довольно бойко, пока один из инвесторов, посмотрев мне прямо в глаза, не спросил в лоб:
– Сколько вам лет?
– Тридцать.
– Простите… – пробормотал индус и опустил глаза, словно услышал нечто постыдное.
В Индии вырастают рано: малыши, едва встав на ноги, перебирают дома крупы, в пять-шесть лет помогают родителям в поле или в магазине, в двадцать женятся. Тридцатилетняя женщина в Индии – мать нескольких детей и управительница дома, увидеть женщину того же возраста соискательницей на барменство – как столкнуться с кем-то несчастным и ущербным.
Нас угостили завтраком, пообещали сообщить ответ, и, выбравшись из отеля, я позвонила Хуссейну. Он примчался, немного поплутав по Баге, и, увидев меня на парковке, бурно замахал руками. Забравшись на запыленное сиденье синей «сузуки», я сразу почувствовала себя лучше – не нужно больше ни продавать себя, ни убеждать никого, что я лучше, чем есть. Хуссейн завращал рулем, и мы поехали в Моджим.
– Как прошла встреча? – Хуссейн бросил мне банку ледяного пива. – Понравилось?
Мы катили под солнцем, щурясь от бликов и любуясь пейзажами. Хуссейн подкручивал ус и улыбался, слушая, как я пересказываю события утра.
– Итак, ты в Индии, у тебя есть учеба, дом, возможно, уже есть работа. И у тебя есть Хуссейн… Ты счастлива?
Я на секунду замолкла, задумавшись, а потом попросила его заглушить мотор. Мы съехали на обочину и стали медленно, долго целоваться влажными и прохладными от пива губами.
Я уже была в Морджиме с Белкой и Митуном; в темноте он не произвел на меня особого впечатления. В дневном свете Морджим оказался широким пляжем с белым песком, он был почти безлюдным, чем отличался от остальных, где в выходные не протолкнуться от загорелых тел. Мы кинули полотенца и, взявшись за руки, побежали в воду. На большинстве индийских пляжей волны сбивают с ног, но Морджим походил на синюю морскую колыбель. Вода слегка покачивала, давая нам возможность стоять в ней по пояс и обниматься. Краем глаза я заметила, как волна слизывает с берега полотенца, и мы бросились ловить пропажу, а потом вместе разлеглись сохнуть. Хуссейн перебирал пальцами мои мокрые волосы, я уткнулась носом ему в плечо, глядя на горизонт.
Телефон звонил. Бесконечные звонки Хуссейна друзьям и друзей Хуссейну начинали меня понемногу бесить. Мне хотелось побыть вдвоем. Наступали сумерки, солнце клонилось к закату, мы перебрались на лежаки под зонтики, и я видела в мечтах томный вечер наедине, но…
– Ахмад, это Морджим! Да, да, приезжайте!
Я представила толпу, которая разнесет наше уединение вдребезги, и отчаянно замотала головой: «Никого не зови! Не надо!!» Мой мужчина то ли не понимал, то ли не хотел понимать, для него присутствие приятелей было естественным, как воздух. Он пригласил всех, но недаром говорят, что Индия слышит просьбы: странным образом молодые люди заблудились в пути и не добрались до пляжа. Мы ехали домой вдвоем, распевая во все горло стоя в трафике. На подступах к Калахаре свернули в Мапсу на ночной рынок: Хуссейн купил себе и друзьям шаурмы, а мне – килограммовый мешок бирьяни с паниром, и этот «вегетарианский плов» я ела руками, сидя в машине. Дома мы направились прямиком в постель, и в эту ночь в дверь никто не звонил и не стучал.
Наутро я проснулась в эйфории: мне снились заснеженные Альпы и серебристо-серый северный олень, фоном звучала приятная мелодия. Таких счастливых снов я не видела даже в детстве. Открыв глаза, я поняла, что музыка течет из кухни: Хуссейн сидел за компьютером, слушая какую-то из симфоний Бетховена. Все мое тело было теплым, расслабленным, мягким, как бывает после глубокого радостного сна. Я благодарно поцеловала Хуссейна в лысину и поехала с Хабибом в школу.
Мы зашли прихватить кофе возле Englaterra. Двухэтажное кафе жило, по сути, за счет стабильного потока преподавателей и студентов: они забегали позавтракать, перехватить что-нибудь на перемене и основательно поесть после уроков. В прохладных залах было полупусто, большинство гостей предпочитали сидеть за столиками на улице, напротив парковки, на которой всегда что-нибудь чинили. Менеджеры знали учеников в лицо, как и мы их: молодой мужчина всегда приветливо мне улыбался и помнил, что я беру капучино без сахара, другая служащая – женщина лет сорока с вечно недовольным лицом – обслуживала так медленно, что под конец я начинала нервничать и пару раз почти опоздала на занятия. В то утро мне навстречу, вскочив с железных стульчиков, бросились Падма и Парвати: Рати ушла в класс, оставив их в кафе под присмотром персонала.
– Энни! Hi, Энни!
Я погладила их по темным головкам. Хуссейн прав: у меня есть все, даже дети, разве еще что-то нужно?
