К Сенному рынку потоками стекался праздный люд. На повороте засигналил трамвай, крашеный бордовым, с желтой деревянной окаемкой по всему борту да с золотистыми нумерами. За трамваем сворой бежала ребятня; крики, посвисты, гул да гам, и скоро все это слилось с собственным трепетом воскресного рынка Сенного благостного часа одиннадцатого по утру. И только извозчики, на козлах ваньки, кто побросав игру в карты, а кто чрез дремоту, заругались да замахали кулаками с облучка своих расшатанных телег вслед уходящей машине.
С улицы по направлению к мясным рядам ковыляла повозка, груженная говядиной в кадках. Мясо отпускали здесь же, прямо с лотков, утром есть шанс купить свежим. Густой мясной стоит запах, посему вокруг лотков давка, ругань, толкучка. Новенькие китнеровские павильоны хоть и крытые, хоть и на морозе не толкаться, а не вместят полностью всех участников воскресного торгового оборота. Долго еще отпускать будут с лотков. Господские продукты, те качеством выше, выставляли под железный свод; «сорту» – всегда было место в рядах. И рубят здесь же.
Мясные ряды сменялись молочными. Уже к ранехонькому утру полногрудые финские бабы с обветренными круглыми лицами подвозили молоко, заполняли прилавки деревянных киосков пузатыми банками. По степени свежести брали по-разному; просроченное напрочь охотно скупали дельцы, производители грошового мороженного, что выставлялось в палатках неподалеку.
Рынок жил жизнью скупки, сбыта, предложений; спроса, веса, цен, услуг. Рынок – место с историей, в особенности этот, Сенной; он с собственным кодексом, со своею иерархией постояльцев, чужих и своих, люда пришлого, люда проходящего. Шум, галдеж, споры, выкрики зазывал, разносчиков газет, глашатаев свежих новостей, что тут же подхватывались в рокот толпой, сновали всюду беспризорные мальчишки. Услужливые извозчики помогали самодовольным толстякам грузить свертки, отрезы, ломти да куски, пока жены тех, жены и любовницы, что верно – все в дорогущих шубах до земли, оканчивали с покупками обязательным проходом по кондитерским или лавкам с блестящей на солнце бижутерией.
У мясного прилавка молодой человек в черном пальто суетливо перебивался с ноги на ногу, смотрел он кусок за куском; одни ему казались слишком крупными, другие – слишком жилистыми. Он подымал один с замерзшего лотка, подносил к самому своему лицу, рассматривал со всею внимательностью, взвешивал рукою.. клал обратно.. Кусок примерзший, залежалый, но и такой уходил в похлебки бедняков. Бабы в очереди ворчали, им надо было поспеть к обеду.
Он отошел, так ничего не отвесив. Вдогонку ему доносились смех и улюлюканье, да старухи заворчали по новой, дескать, такой-сякой, ни себе, не людям, чего стоишь, выбираешь, чего трогаешь, коли брать не будешь. Не обернулся он, он пропустил несколько лотков, где рядом телятину отбирали, и подошел к другому.
– Пожалуйста, вот этот.. если хватит.. На сколько он потянет? Хорошо.. Заверните, прошу вас, в бумагу, – девушка в широкополой шляпке и черном саке под стать худощавой фигуре указала продавцу за прилавком на самый скромный кусочек голяшки.
Расплатившись, забрала она бумажный поверток, обернулась, она искала проход сквозь кишащую толпу чрева рыночной площади. И глаза их встретились. Карие миндалины ее огромных глаз, страсть и потухшая смиренность, и усталость какая-то смолоду – много чего он мог бы в них прочесть, если б читал по глазам. С черной шляпки ее спадала короткая вуаль с крупными, таким же черными, что капли, траурными мушками.
Вверился он случаю, ах, будь что будет, бывает, и случай сыграет на руку, и лучше так..:
– Позвольте, сударыня.. Я несказанно рад нашей случайной встрече! Пусть даже и здесь, пусть и так, – он молод был, и ничего сокрыть не мог в срывающемся на нервозность голосе.
– Прошу прощения.. вы, верно, меня с кем-то путаете.. – грустно ответила она, отведя взгляд.
– Нет, сударыня, нет.. Я заходил к вам.. Вы помните..?
– Нет, нет.. Нет. И что это вы? Не сударыня я.. теперь и боле.. Вы меня, верно..
– Я вам писал. Я несколько раз вам писал. Я передавал эти записки старику, дворнику вашему. Вы их получали? Они так и остались без ответа.. Что ж, раз так, может..
Почему ее глаза такие строгие? Ведь красота для радости создана. Она молчала, она смотрела на него, и молчала. Чернота ее бровей, подведенные губы, а лицо белое-белое и будто сходило до голубизны, казалось, в свете лунном больше жизненного тепла, чем в лице моей траурной красавицы.
– Вы так бледны.. Вам нездоровится? Вам сейчас не.. Простите..
– Благодарю вас, я в порядке.. – она голодна, ее глаза выдают, подумал юноша, должно быть, что-то сталось.., недорого найдем если, то хватит..
– Вы.. вы управились с покупками? Если не угодно.. не сочтите за.. – а сам рассматривал носок своей же собственной стоптанной туфли; и наконец собрался, – не угодно ли.. только не сочтите, прошу вас, мое.. Я как раз собирался отобедать.. Пойдемте со мной.. Вы мне.. вы мне составите компанию?
– С радостью.. – тихонько ответила она, сжимая в руках единственный сверток – все ее покупки. У него и того не было, впрочем.
– Замечательно, – обрадовался юноша, – знаю здесь неподалеку трактир, где мы найдем и стол и уют. И недорого.. – в кармане его позвякивала мелочь, которую он наспех пересчитывал на ощупь, – с площади выйдем на Гороховую.. А там уж рукой подать, – загорелись ее глаза, ожили, она согласна.
Вот только выбраться с площади в рыночный воскресный день не так-то просто, – толпы покупателей, злые пьяные носильщики, крикливые торговцы, строгие, вечно спешащие, служащие, своры проходимцев и зеваки разных мастей, мельтешащие струями и порознь, толпы, наплывы обходительных с учтивостью, но большинством – хамовитых, они пробирались сквозь толпы.
Наконец они протиснулись к последним рядам, там выставлялись сласти: пышные одутловатые лотки были увешаны бубликами и баранками, медовыми пряниками, ломились от пестроты конфет, от разноцветного сахара кусками, от маковых булок и румяных пирогов всякой и всевозможной начинки. И как раз за рядами был выход на Гороховую.
Трактир представлял собой затемненную залу в тусклом свете керосиновых люстр, которые зажигались с раннего утра, с открытия, иначе неприглядное помещение его и в божий день тонуло бы в сумраке; место из простых – на то говорили несколько больших грубо сколоченных столов, не убранных ни скатертью, ни салфеткой, с приставленными к ним стульями, отдельной гардеробной не было, одежду вешали на спинки. В подобных заведениях публика обычно весьма разнообразна, но одинаково неприметна, в основном своем небогатые мещане, те же торговцы с рынка, студенты, солдаты, низшие офицерские чины.. Вечерами здесь могли выступать проезжие цыгане, игравшие за стол и ночлег.
До обеду трактир пустовал. Хозяин и длинноволосый половой скучали у резной стойки, покончив с утварью, тарелки, миски, бутылки, кувшины намыты были и расставлены с утра, занимали они сейчас время обсуждением газетных сводок.
Одинокий посетитель был давно и вусмерть пьян. На столе его сиротела бутылка, рядом стоял стакан да грязная тарелка с селедочными ошметками, кусок хлеба. И большего, даже при всем желании и умении, при недюжинном-то хозяйском искусстве и мастерстве, выудить из него было бы невозможно; половой, у него на то глаз и чутье, и не старался.
Прикончив завтрак, солдат дремал, положив голову на стол. Или же сидел так с ночи. Серая шинель его утирала заплеванный пол.
Они вошли в залу и устроились в ее самом углу, подле низенького косоватого окошка. Молодой человек помог спутнице снять сак, та повесила шляпку на спинку стула.
Гостям половой оживился, всяко лучше, чем тараканов за печкой считать, поди-да перепадет копеечка, а газету уже все равно читали по второму разу, тогда оттянул он ворот рубахи, прихорашивается, рукой откинул засаленные волосы со лба, приосанился да вытянулся и с важным видом направился к столу.
– День добрый. Изволите сразу заказать-с? – обратился он к юноше.
– Пожалуйста, на двоих.. вареной буженины ломтями с хлебом.. и борщ.. У вас борщ сегодня с капустой соленой и огурцами?
– Именно так-с, с капусткой, – отрезал половой с пренебрежением, оценивая более чем скромный заказ.
– Хорошо. И водки.. Хоть согреемся, если вы не против.. – повернулся юноша к своей спутнице; та промолчала.
Молодой человек дождался, когда официант отойдет, и продолжил:
– Я так рад вас снова видеть.. Та встреча.. если можно б.. Я.. только не обессудьте, прошу вас.. я не ожидал вас.. такой.. – запнулся..
– Пожалуйста, не надо.. не надо.. не сейчас..
– Вы не подумайте, что.. я вас совсем не.. Я же.. я вам писал.
– Не надо, прошу вас..
– Я вам писал! Почему вы мне не отвечали? – тогда вспыхнул юноша, – мы могли бы.. как-то.. Я приходил еще и еще, и не застав вас, оставлял записки дворнику. Он передал их вам? Он говорил, что я заходил? Или он пьет только..
– Не надо.. прошу вас.. умоляю..
– Как это не надо? Да он, спьяну позабыв, верно, ничего и не передавал.. А я ждал ваш ответ.. Я ждал!
– У вас нет сердца.. – она разрыдалась, тяжелые слезы прыснули, потекли по бледным ее щекам, – он.. он.. дедушка мой.. бедненький.. повесился он.. Вы за тем спрашивали? Повесился он.. когда прознал.. С петли намедни бездыханного сняли..
– Царствие небесное.. сам, и пусть.. а все ж царствие небесное.. – дальше он говорил вслух, – что ж он.. что ж он прознал..? Не говорите.., нет.., и я не дол..
Воротился официант с подносом. Девушка не успела утереть слезы.. Халдей выставил на стол скудное заказанное, развернулся и ушел, выказал в гримасе молчаливое «фи», страсти Христовы выяснять тут будете, еще б заказали-то по-людски, а то..
– Если знать мне можно.. что он..
– Откуда деньги.. Из казаков он. Он позора не выдержал.. Я не должна была вам говорить.. Своих проблем у каждого, еще о чужие..
– Господь не простит мне те записки.. – проговорил юноша про себя, – Боже мой.. он не передавал.. а все в себе.. Я могу вам.. хоть и нет прощения.. но я могу.. вам.. Денег у меня нет.. я сделаю все, что вы скажете..
– Вы ни при чем.. Путь каждому начертан свой..
– Прошу вас, возьмите.. если не побрезгуете взять.. из рук.. – из кармана пальто достал он круглую жестяную коробку монпансье, протянул ее спутнице и сбился, подбирая слова, – ах, да.. обед.. Вы же очень голодна.. Прошу вас.. ешьте.. если..
Девушка спрятала коробку и, поблагодарив, призналась:
– Со вчерашнего утра, правда.. ни маковой росинки.. А здесь такой стол.. Не нужно вам моих проблем.. Все хорошо будет.. Давайте обедать.
Они приступили к еде. Она жадно набросилась на скудные яства, ниспосланные незнакомцем, который больше смотрел на нее, чем ел сам. Чтобы ей осталось больше. Смотрел, а про себя тяжко думал..
Переполох из прихожей трактира, там затоптали сапоги, доносилась оттуда ругань и брань, половой о чем-то оправдывался, снова брань, и идиллия трапезы двух отверженных была порушена. И вот в обеденную залу ввалился краснолицый торговец, запыхавшийся до одышки, в шубе поверх прилавочного фартука и в сопровождении усатого городового:
– Так-так-с, ну показывайте, Христофор Карлович, кого-сь тут брать..
– Его! Вот он да и сидит! Вор! – прохрипел толстяк сбитым голосом, перстом добротным, купеческим, златом окованным, указывая на юношу, – держите вора! Тать его! Теперь-то не сбежишь. Он! Он-то и украл!
Полицейский подошел к столу, взял под козырек да отрапортовал казенно: мол, присутствующий здесь молодой человек обвиняется в краже на Сенном рынке, совершенной около часу тому назад. Пострадавший – уважаемый в городе господин Х. К. Люпшин, содержатель кондитерской лавки на этом самом же Сенном рынке. Обвиняемому, дескать, было наказано незамедлительно следовать в участок на допрос, в противном случае он будет все равно доставлен туда, однако ж с применением силы.
Он не отрицал, он не оправдывался, тогда ему повязали руки и повели наружу. Девушка незаметно вышла следом.
– А за стол платить кто будет, когда вы его берете?
– В участке вычтем, сочтемся.. Дело-то важное, уголовное..
Уже в дверях, в общей суматохе, они шепотом перекинулись парой слов:
– У меня ничего не найдут.. меня отпустят.. а вы.. бегите.. бегите и прячьтесь под лестницей дома с ротондой.. Встретимся там.. Как ваше имя, красавица?
– Анастасия..
А его вытолкнули из трактира и повели в сторону участка. Полный, потный жаром торговец скакал рядом, бранился, тыча пальцем в золоте в пойманного им же вора, и злорадствовал по чем свет стоит. «Вор! Вор! Смотрите, вор!» – созывал он к соучастию случайных прохожих; городовой, которому, верно, щедро перепадет, удерживал юношу под руку, церемонно и чинно чеканил шаг. Девушку они упустили, всецело занятые каждый своим, казалось, так она и ускользнула.
Дом с ротондой, что вниз по Гороховой.. И шла она медленно, дабы не было к торопливости ей лишнего внимания, и быстрее, быстрее..
Вот он дом.. Девушка вбежала внутрь и спряталась под лестницей, как и уговорились. Сердце ее ошеломительно билось. Подождать здесь, и он придет, обязательно и непременно придет.. Все позади.. Обошлось все.. Самой б не отвертеться.. если б городовой.. а еще.. Ладонь ее в кармане сака холодила коробка монпансье. Шаги..? Шаги.. Удары тяжелых шагов с грохотом эха возносились под купол. Сердце ее забилось сильнее. Ближе и ближе.. удары шагов.. топот кованых полицейских сапог..
Анастасия скрылась в темноте подвала.
<>
Ночной визит санэпидемстанции ознаменовался появлением тараканов.. То тут, то там я отлавливал коричневых паскуд, то спускающихся внаглую по обоях, а то хоронящихся где-то под кровать.
На любопытный момент я наткнулся, когда обратился к сети, мол, как их локально травить.
А предки-то наши по-разному их трактовали. Лоснящихся черных чуть ли не подкармливали, они – про сытость, про достаток, в доме хлеб да соль.. Как все поменялось.. а хотя нет, вот дальше читаю.. так с дохлыми рыжими не церемонились и тогда – изводили их, гнали как чумную весть..
Следуя заветам мудрых предков, я двинул в хозяйственный, купил дихлофос. К процедуре травли я подготовился сознательно и в точности с указаниями на красном ударном баллончике с молнией, а именно: пооткрывал форточки по всей квартире, размял руки, на «Регу» опустил классику джазовых импровизаций – записи «Steamin’» Майлза Дэвиса.
