– Нет, мистер Вермеер. Это я тебя сняла. Я тебя первая выбрала.
– Вдруг это тоже часть моего коварного плана? Чтобы ты думала, будто привязала меня. А на самом деле всё наоборот.
– Нет, не наоборот, – Мира откинулась в кресле, демонстрируя, кто здесь хозяйка положения. – К тому же, именно ты сейчас сидишь передо мной на коленях и массируешь мне ступни. Кто ещё кого приручил?
Теодор рассмеялся с долей восхищения. Больше пояснений он не дал. Ему не нравилось говорить о себе. У него стойкая аллергия на вопросы. Он раскрывается только если сам хочет. Выдаёт механизм своей сложно устроенной натуры по деталям, винтикам и пружинкам. Без инструкции. И собрать его обратно – большая наука.
– Ты не похож на людей, что я обычно встречаю, – начала Мира издалека.
Теодор заинтересованно прислушался.
– Продолжай.
– Не знаю, стоит ли. Я уже однажды назвала тебя щепетильным. Хотела сделать комплимент, но не вышло.
– Я не стану больше реагировать агрессивно.
– Не агрессивно. Тебя это, скорее, обидело. Задело? – Мира суетливо заправила за уши свои влажные после душа волосы. – Не то чтобы мне не нравилась твоя щепетильность. Тебе это даже идёт. Она очень трогательна и красива, и… Не знаю, зачем я затеяла эту тему.
К счастью, Теодор уловил суть в путанном потоке слов.
– Я до сих пор не понимаю, что тебя так удивляет. Я не делаю ничего особенного. Это лишь проявление уважения.
– Я тоже уважаю своих друзей, например. Но у меня нет потребности окружать их постоянным комфортом. Это уже не уважение, а какое-то превозвышение…
– Так и есть. Ты ведь женщина. Как мне ещё себя вести с тобой?
Вот ты и завёл себя на скользкую дорожку.
– Женщина, значит?
– Нежная женщина, – он улыбнулся.
– Нежная женщина. Что ещё за гендерные шаблоны?
Теодор мечтательно засмотрелся куда-то вниз.
– Ты современных взглядов и против неравенства полов, – констатировал он спокойно.
– Конечно. А ты нет?
– И не возьмёшь фамилию мужа, как это модно сейчас?
– Возьму, но только если она будет красивой, – Мира решила повторить вопрос: – А ты нет?
– Возьму ли я фамилию мужа?
– Ты не современных взглядов? – она выделила издевательской интонацией последние два слова.
– Отчего же нет. Но не назову себя профеминистом. Я ведь ничего для этого звания не делаю.
– Не обязательно что-то делать. Достаточно иметь общие с идеологией движения взгляды. И не поступать с ними вразрез.
– Изначально это не моё пространство, и моего мнения там не спрашивали.
– Не скромничай. У каждого человека сложится отношение к любому социальному течению.
– Разумеется, я против гендерного шовинизма. Но мне не нравится, как люди всё сейчас извращают. Как они понимают значение понятия «мы равны». Но высказываться негативно об этом – дурной тон сегодня.
– То есть, ты из тех, кто считает стеклянный потолок – пережитком прошлого? Или, может, толпу женщин, которые выходят на улицу и не боятся ни тюрьмы, ни драки? – Мира поймала кураж, начав говорить ораторским голосом Ричарда Львиное Сердце. – Суфражистки вчера выбивали гражданские и политические права, бунтовавшие против патриархальной тюрьмы. А сегодня борются со снисходительной и уничижительной манерой разговора с женщинами. С теми, кто использует в разговоре с ними упрощённые формулировки и игнорирует дискриминацию по половому признаку. Ты против людей, которые шли и продолжают идти наперекор течению? Ты против людей, которые каждый день доказывают, что женщины – стихия?
Под цунами её выступления Теодор завис.
– Разумеется, нет.
– Но?..
Теодор не понимал, всерьёз ли Мира наседает на него. Он то скованно улыбался, то становился серьёзным.
– Но ты видишь разницу между мужчиной и женщиной, – с нетерпением подсказала Мира.
– Если честно, то да, – признался он немного напряжённо. – Исключительно в одном моменте.
– И в каком же?
– Измены. К женской и мужской я отношусь по-разному. Мужчина делает это от скуки. Женщина же изменяет сердцем. Она принимает это решение не просто так. Значит, ей что-то не нравится.
– И при этом вас всё равно назовут ловеласами, а нас – шлюхами.
– Это в корне неправильно. Но речь не об этом же сейчас.
– Ага, речь о том, что ты только что почти признал, что мужчина – это слабак и флюгер, не способный к самоконтролю. Зато женщина всегда сердцем и головой всё решает.
– Да, я думаю, это так.
– Откуда ты знаешь?
– Я не знаю. Я не был женщиной. Я могу только предполагать. Как чувствую.
Ещё бы чуть-чуть, и от тяжёлого вздоха Миры сползла бы краска со стен.
– Что для тебя измена? Оральный секс? Поцелуй? Интимная переписка?
– Всё перечисленное.
– Ты бы больше расстроился, если бы тебе сказали: «Я тебе изменила, но я влюбилась»? Или: «Я изменила, но для меня это ничего не значило»?
– В обоих случаях.
– Значит, неважно, чем тебя предали: сердцем или телом. Вот поэтому твоё суждение об изменах нежизнеспособно. Какое-то вакуумное нелогичное упрямство, которое на практике не работает.
– Я подумаю над твоей позицией, – быстро вставил Теодор. – Серьёзно. Я в подобной плоскости не рассуждал.
Мира наслаждалась триумфом.
– И знаешь. Современный взгляд на вещи ты используешь как-то выборочно. С одной стороны, ты за равенство. С другой утверждаешь, что измены – это не про женщин, ведь им просто нельзя.
– Двойные стандарты обычно касаются всего на свете. Кто-то считает себя борцом за социальную справедливость, но при этом поддерживает режимы, предполагающие разделения на классовые слои. Кто-то спасает экологию, а потом вливает деньги в отрасли, которые её напрямик или косвенно разрушают. Кто-то выступает против насилия, но одобряет порно или слушает рэп.
– Я люблю рэп. Особенно рэп нулевых.
– А это сексистский жанр, изображающий похоть и унижение женщин как высшие жизненные цели. Не напрямую, но всё же ты поддерживаешь эти взгляды.
Мира усмехнулась.
– Я подумаю над твоей позицией. В этой плоскости я ещё не рассуждала.
С хмурым лицом Теодор долго что-то анализировал, подбирал более убедительные слова. Он явно не желал выставиться латентным женоненавистником с зашоренными взглядами.
– Расширение политических, экономических, личных и социальных прав женщин – это прекрасно. Конечно же я поддерживаю всё это. Но то, как некоторые современные люди трактуют гендерное равенство – вот, что меня возмущает. Иногда мужчины пользуются критерием равноправия, чтобы утереть женщине нос, «вот, получи, что хотела». Этим всячески демонстрируя своё превосходство, что у них эти женщины когда-то «отобрали». Крайне мерзкое зрелище. В этот момент он не разговаривает с тобой на равных. Он разговаривает с тобой как с мужчиной. Я же считаю, рамки всегда нужно соблюдать. Хотя бы просто потому, что перед тобой женщина.
– Тогда это не равенство. Такой расклад предполагает, что женщины всё равно должны получать поблажки. Получается, они привилегированы.
– Пусть лучше так.
Мира осуждающе уставилась на него. Галантные манеры Теодора ещё могли быть отголосками джентльменского воспитания, а позже перерасти в привычку превозвышать женщин. Но вот категоричная позиция насчёт измен – это результат чего-то личного. Самовоспитанного. Теодор даже готов выставить себя узколобом со стереотипным мышлением, лишь бы не допустить даже в теории, что женщина может изменять.
Тишина затянулась, и Теодор понял её неверно.
– Мира, я не хотел тебя обидеть. И, называя «нежной», не подразумеваю твою слабость. Или что ты хуже меня.
– Я и не думала обижаться.
Наверное, она тоже показалась ему странной, когда остро отреагировала на цветы и ласковое обращение.
Теодор хотел что-то сказать, но осёкся и добавил уже напряжённо:
– Хорошо.
Мира погладила его по щеке, давая понять, что всё в порядке. Со взглядами людей, которые нравятся, всегда находишь перемирие. И даже пытаешься отыскать в них зерно истины, просто потому, что это мнение принадлежат небезразличному тебе человеку.
– Уже поздно.
– Останешься?
– На этой неделе я была здесь четыре дня из семи.
– И?
– Большую часть недели я провожу у тебя.
– Вопрос всё ещё висит в воздухе.
Мира убрала волосы со лба Теодора, чмокнула в губы.
Не знаю, что я хочу этим сказать. Для того, кто слишком рьяно охранял свои границы, ты слишком часто жаждешь моего присутствия рядом.
– Ты сторонишься меня, – было заметно, он не хотел это озвучивать.
– Ты разве не предпочитаешь уединение?
– Я никогда его не любил. И никогда тебе об этом не говорил. Ты сама это придумала.
– А то, что твой дом находится в самом тихом районе из всех, что я знаю, ни о чём не рассказывает?
– Это дом моего отца. Какой есть, в таком и живу.
– А сам отец где?
– В Лос-Анджелесе.
– А ты, значит, здесь. Один. В большом доме, – Мира закусила губу. – Хотела бы я иметь дом отца, в котором он не живёт.
– Твоя ирония очень возмутительна. На что это ты намекаешь?
Мира захихикала. Теодор поцеловал её ключицу, подбородком поддевая край полотенца. Потерпев неудачу, он развязал узел уже руками.
– Ты знаешь, что манипулируешь мной?
– Мира. Перестань выдавать своё желание поддаться мне за манипуляцию тобой. Никто не манипулирует, тебе просто хочется остаться, но не хочется этого признавать.
Теодор поцеловал чувствительное местечко под челюстью у самого уха.
– У меня скоро начнутся экзамены, сдача работ, проектов и… всё это универское дерьмо… – предупредила Мира не слишком уверенно. В промежутках между атакой губ она торопилась сказать ещё что-то. Но поцелуи Теодора становились настойчивее и глубже. – Хорошо, хорошо. Если тебе моё присутствие не мешает, то проблема улажена…
– Спасибо, – он бодро поднялся. – Пойду сменю простыни.
***
Теодор завладел всем личным пространством Миры. Даже практически пролез ей под рубашку. Впрочем, это была его рубашка, которую он любезно одолжил.
Вскоре его объятия ослабли, дыхание выровнялось. Мира тоже чувствовала себя уютно в тёплом пространстве одеяла, подушек и мужских рук.
Именно так, тело к телу, и неясно, где кончаешься ты и начинаюсь я.
Пока за окном шипел ливень, в спальне горело их крошечное яркое солнце.
