ISBN :
Возрастное ограничение : 18
Дата обновления : 25.07.2023
Андрей кивает. Она трогает его лоб: вроде негорячий. Пытаясь напрячь остатки разума, еще не тронутого алкоголем, Жанна выдает аргумент за аргументом: в Michelle у него солидные доходы; он впечатлительный и принимает все близко к сердцу, и, наконец, она не хочет хоронить его в 22 года.
Парень объясняет, что не может поступить по-другому: в этот странный день он отчетливо осознал, что терпеть не может свою нынешнюю работу и его раздражают политики, которые могут часами переливать из пустого в порожнее, так и не приходя ни к какому решению. Он считает вторжение США в Ирак чудовищной ошибкой и хочет внести свой вклад в то, чтобы остановить это безумие.
По щекам Жанны текут слезы, и Андрей, обняв ее, обещает быть предельно осторожным.
– Я люблю тебя. Так, как никого не любила до тебя и, скорее всего, не полюблю после тебя. Можешь позвонить Мари, она подтвердит, что это реально так. Чтобы ты не думал, что я это все придумываю только для того, чтобы тебя остановить, – говорит она.
Какое-то время он колеблется, а затем неожиданно для самого себя обещает никуда не лететь, если она действительно хочет этого. Жанна просит, добавив, что можно помогать и здесь. Например, пойти в какую-нибудь НКО волонтером-переводчиком, ведь будет много беженцев. Андрей соглашается.
Подруга звонит ему через несколько часов, когда они уже разошлись по домам. Пультом отключив звук в телевизоре, Андрей, лежа на кровати, берет трубку.
– Не спишь? – спрашивает девушка только для того, чтобы потянуть время и оставить себе шанс к отступлению.
– Новости смотрю, – отвечает он. – А ты что делаешь?
– Макияж снимала, – чуть привирает она, пользуясь тем, что он ее не видит.
На самом деле хаотичные остатки косметики все еще зияют на ее заплаканном покрасневшем лице, как молчаливое подтверждение, что ничто на Земле не проходит бесследно.
– Я сказать хотела… – нервно начинает она. – Если хочешь, если ты действительно хочешь этого, если ты считаешь, что действительно принесешь там какую-то пользу, я не буду тебя отговаривать, я не могу обрезать тебе крылья, – Жанна рыдает.
Повисает пауза.
– Не волнуйся, я буду очень аккуратным, клянусь, – как можно более убедительно обещает Андрей. – Может, фильм посмотрим какой-нибудь? Придешь ко мне или мне зайти?
– Нет, лучше ложись спать, а то будет обидно, если после выпивки и бессонной ночи, ты не пройдешь медосмотр.
– Ок, спокойной ночи!
– Сладких, – всхлипывая, девушка вешает трубку.
Ей хочется думать, что это звучит великодушно, но на самом деле это расчет. Выбор меньшего из зол. Если Ирак неизбежен, то пусть он лучше полетит туда от редакции: с опытными коллегами, после пройденного инструктажа, с бронежилетом и со страховкой… Если его не возьмут, он может рвануть туда один: с сомнительными провожатыми или даже без них в гордом одиночестве и без должной подготовки.
***
Жанна стоит в ванной перед зеркалом с подводкой в руках. Терпеливо дождавшись, пока тремор рук уйдет на перекур, она открывает колпачок и, словно первый раз в жизни, собирается рисовать стрелку. Линия почти идеальна: уцелели щеки, волосы были вовремя откинуты на спину, так что для пятилетней девочки, познакомившейся с маминой косметичкой, макияж чуть ли не безупречен. Девушка в пятый раз смывает все, с досадой думая, что это искусство, которым она овладела еще лет 10 назад, сегодня представляется сущей пыткой. Почти отчаявшись, она направляется на кухню за подкреплением.
Запихнув в рот ломтик сыра, девушка замирает у холодильника. Давит в груди. Если бы Андрей ушел в Сопротивление, то было бы, наверное, еще страшнее, но когда это было-то? Она надеялась на то, что все беды остались в минувших столетиях, а на ее веку все будет безоблачно. На контрасте с Францией времен Виши[3 - Коллаборационистский режим в Южной Франции, появившийся после поражения Франции в начале Второй мировой войны и падения Парижа в 1940 году.] и немецкой оккупации должно было стать легче, но почему-то по-прежнему сводит живот, и Жанна почти не чувствует ног.
Чуть успокоившись, она возвращается к зеркалу, удаляет подводку и решает ограничиться тушью, причем только на верхних ресницах. Не особо всматриваясь в результат, – боится и в нем узреть огрехи – девушка, убрав косметику, выходит из ванной.
До спецрейса еще пять часов, но сидеть дома невыносимо и бессмысленно. Посуда валится из рук, музыка раздражает, новости вводят в уныние, латинские буквы в книгах и газетах расплываются и перемешиваются друг с другом в хаотичном порядке, превращаясь в иероглифы, которые она не изучала. Она звонит Андрею и просит выехать пораньше.
Только там становится чуть легче. Харизматичный персонал в униформе, при котором можно говорить все, что хочется, не опасаясь концлагеря или депортации. Подлинные документы на собственные имена. Коммерческая реклама вместо свастики. Привычный гул самолетов и обжигающий нёбо капучино. И даже круассан один на двоих только потому, что есть не хочется. До боли знакомый дружественный мир, в котором нет места смерти.
Андрей выглядит спокойным и бодрым. Несколько лет назад он почти не умел притворяться, но теперь поднаторел, и что он думает и чувствует на самом деле одному Богу известно. Он говорит, что с ним все будет хорошо. Жанне хочется кричать, что все хорошо с ним может быть только за пределами горячих точек, но ситуацию спасают вовремя подошедшие Дэниэль и его родители.
Дэниэлю 27, он холост, мускулист и уверен в себе. Майкл приезжает один. Ему хорошо за 40, он разведен, за его плечами множество ранений и несколько неизвестных за пределами журналистской среды премий. С родителями Дэниэля он на «ты», и, по-видимому, уже далеко не в первый раз успокаивает их, пересекаясь с ними в аэропорту. Постепенно подтягиваются и остальные: в основном, журналисты, врачи и наблюдатели – обладатели пропусков в самое сердце пепелища. Мать Дэниэля крепко обнимает сына, и он, не особо вникая, выслушивает ее дежурные напутствия.
Слезные проводы продолжаются около получаса, и Дэниэль решает, что надо закругляться. Майкл тоже рвется на регистрацию. Жанна стесняется плакать, потому что понимает, что Андрею хуже. Она слишком хорошо знает его, чтобы в этом сомневаться, но отпустить его просто так тоже как-то не по-людски. Она крепко обнимает его, а затем чмокает в губы. К ее удивлению, он принимается целовать ее по-настоящему, долго и с языком. В течение 15 минут. Он не может от нее оторваться и, убедившись, что коллеги отошли от них на приличное расстояние, признается, что очень боится. Его слова разрезают ее сердце на две части, но коллеги издали дают понять, что пора идти на рейс.
Когда Андрей удаляется, девушка ревет навзрыд, трясясь всем телом. Мама Дэниэля подходит к ней и с горечью в глазах замечает, что горячие точки – это навсегда.
***
На следующий день в обеденный перерыв, который, к счастью, длится больше часа, Жанна решает отправиться на улицу Риволи, надеясь на то, что беззаботно отдыхающие парижане и гости города подействуют на нее как успокоительное. Разместившись в тени аркады на летней террасе кафе с луковым супом, девушка увидела группу китайских туристов, заходящих в сад Тюильри, находящийся через дорогу, а левее на той же стороне улицы, на которой сидела она, – русскоговорящих путешественников, сгрудившихся у мемориальной доски в честь Льва Толстого. В том доме, на Риволи, 206 в середине 19 века располагался пансион, проживая в котором Иван Тургенев начал писать «Отцов и детей», а потом и посоветовал именитому соотечественнику сие заведение. В честь автора «Муму» там тоже сохранилась мемориальная доска. Гид что-то долго вещал путникам, но от созерцания их расслабленных, открытых апрельскому солнцу лиц девушке стало только тяжелее, и она быстро пожалела о том, что пришла сюда. Сограждане Андрея, да и еще в таком концентрированном виде – кажется, на улицу высыпал целый автобус – всем своим видом напоминали о друге, который, возможно, больше никогда не устроит пикник на траве Марсова поля у самого основания Эйфелевой башни. Наконец, туристы двинулись в сторону площади Согласия, а Жанна в сотый раз с вожделением взглянула на мобильник, который предательски молчал. Умиротворяющая атмосфера бесила, а не успокаивала. Раздраженно закончив трапезу, она пошла в офис, не сводя глаз с сотового.
Вечером Жанна приехала в Булонский лес – один из крупнейших парков. Там стало чуть веселее, чем в центре, но Андрей по-прежнему не звонил, а его телефон был выключен. Она знала, что так может быть, но время тянулось невыносимо медленно. Мимо нее проезжали велосипедисты, проносились бегуны, возможно, готовящиеся к ежегодному марафону, который не за горами, неторопливо прогуливались пешеходы, и лишь белка – на удивление смелая – остановилась на обочине асфальтированной дороги и с сочувствием посмотрела Жанне в глаза. Девушка присела на корточки рядом с ней, и их взгляды встретились. Когда зверь нежно дотронулся лапкой до ее руки, Жанна уже не могла точно сказать, случилось это в самом деле или ей это только причудилось, так как в кармане завибрировал телефон. Судорожно ответив, она поднесла мобильник к уху. Жив, вроде здоров, хотя она так растерялась, что в подробностях ничего не спросила, даже чего-то поел. Говорил он странно: каким-то отрешенным, слегка роботизированным голосом, но она слишком хорошо знала Андрея, чтобы не узнать, так что это был он собственной персоной. Коротко переговорив, он быстро закруглился, но обещал позвонить завтра. Чуть успокоившись и потерянно побродив еще немного по парку, она поплелась к машине. Когда девушка села за руль, из глаз прыснули слезы, поэтому ей пришлось дожидаться, пока мутная пелена не уйдет на кофе-брейк, и только тогда жать на газ.
***
В Париж Андрей возвращается с нервным тиком глаз. Сонный и непрестанно повторяющий, что там все ощущается совсем не так, как в кино. Как будто Жанна сомневалась. Они останавливаются у неизбалованного туристами и верующими собора в стиле неоготики, и парень ложится на ступени у входа. Словно успокоительное льет дождь. Жанна присаживается рядом, и он кладет голову ей на колени, закрыв глаза. Он спит двенадцать часов, отказавшись переместиться в машину. Вдоволь отдохнув, молодой человек предлагает заехать домой, переодеться и сходить в бассейн. Они плавают бок о бок, но Андрей чаще обычного уходит под воду, словно это убежище, в котором можно спрятаться от реальности. Когда всплывает, то рассказывает ей об Ираке и рингтоном звучит такая желанная ее слуху мысль: никогда снова. Но вскоре оказывается, что все это было только предысторией, а вывод куда жестче: теперь парень мечтает стать военным журналистом. Он уже отправил собственную статью в редакцию, от которой ездил, и завтра ее опубликуют. Если она понравится аудитории, то его возьмут. А если нет, то он поступит в магистратуру на журналиста.
Когда они приезжают домой, он показывает Жанне материал. Уже ранее обнародованные факты, неоригинальные метафоры, наполовину позаимствованные у Ремарка и банальная истина, понятная даже дошкольнику. Девушка с трудом верит в то, что это вообще могли опубликовать в не самом известном, но все же серьезном издании. Натуралистично, жестко и достаточно аргументированно. Да, есть парочка свежих деталей, но не более того. На Пулитцеровскую премию явно не катит.
***
Гладко выбритый и одетый в костюм Себастьян, поцеловав на прощание беременную Катрин, доедавшую завтрак, спустился на парковку. Сев в черный седан, он включил радио. Газеты мужчина читать не успевал и не очень любил, но в дороге чаще всего слушал новости. Рассказав об осаде Самавы, находящегося на юге Ирака, ведущий принялся за обзор свежей прессы. Процитировав отрывки из некоторых материалов, журналист поведал о тексте некоего Кристиана Руссо, который, побывав в Багдаде, очень искренне и точно передал мысли и чувства миллионов французов.
Катрин, решившая прогуляться по Булонскому лесу, присела на скамейку у нижнего озера в тени дубов. На соседней, обнимая друг друга, разместилась пожилая пара, жадно пожирающая глазами одну газету Lumi?re на двоих. В кармане раздался звонок мобильника.
Хронически безработная очень общительная Моника, чьей единственной суперспособностью являлось умение отличать оригинальный бренд даже от самой качественной и талантливой китайской копии, спросила, читала ли Катрин свежий выпуск Lumi?re.
От недоумения у женщины чуть не отвалилась челюсть. Моника даже Cosmopolitan не жаловала:
«Они там только фантазируют, я и так все знаю получше всяких журналюг», – любила повторять она.
– Это просто невероятно! – кричала Моника в трубку. – Обязательно почитай, я ничего в своей жизни лучше не видела… Хочешь расскажу?
Не дожидаясь ответа Катрин, Моника продолжила тараторить:
– Короче, обычный парень, который это все, как и все, раньше видел только в 3D. Эти политики – они вообще такие лицемеры, я вот раньше политикой не интересовалась, ну, типа они там люди грамотные, сами разберутся, но теперь я поняла, что это я зря… Он набрался смелости и полетел прям туда и описывал все это… Как американцы с британцами какие-то ракеты свои пускали по базам военным, а те, кто с ними рядом жил – так это так, не считается, сопутствующие потери… Например, девочка без двух ног осталась… Ну, то есть не девочка, а, – Моника на секунду замолкла, – то, что от девочки осталось. Жуть, в общем… Блин, я не знаю, как это сказать, но об этом надо знать… И написано так ярко и доступно, главное… Ну, это читать надо, там очень круто написано и не так коряво, как я сейчас изложила, правда, – подытоживает девушка.
Добившись от Катрин обещания, что та непременно, как только вернется домой, прочтет материал Кристиана Руссо, – он бесплатно доступен в интернет-версии издания – Моника принялась обсуждать более будничные вещи.
Наговорившись со всеми вдоволь, она отправилась в парикмахерскую, собираясь обновить образ и обязательно и там поделиться удивительной находкой, но оказалось, что с самого открытия заведения и без нее разговоров только об Ираке и Руссо. Привыкшие оценивать мужчин больше по внешности девушки и дамы в перерывах между записью с помощью компьютера уже обыскали весь Интернет в поисках хоть одной фотографии корреспондента, но ничего не нашли. Тем не менее, все семеро мастеров и их клиенток в тот обеденный час сошлись во мнении, что он теперь их самый любимый журналист.
Тем временем младшая сводная сестра Моники – ярко накрашенная Стефани, лежа на лужайке во дворе лицея, увлеченно разговаривала с кем-то по телефону. Повесив трубку, старшеклассница в ультраузких джинсах и расстегнутой кожаной куртке, из-под которой виднелось декольте, посмотрела на подошедшую к ней более сдержанно одетую Софию.
– С кем болтала? – спрашивает девушка, присаживаясь рядом.
– С папой, – признается Стефани.
– В смысле? Ты же его на дух не переносишь.
– Мы помирились. Ты читала Руссо?
– Эээ… А что именно?
– Не того Руссо, а другого, Кристиана. Ты что, не в теме?
София качает головой.
– Сегодня утром в Lumi?re этот новый Руссо опубликовал статью о Багдаде. Это просто гениально. Он буквально залез в мою голову и изложил мои мысли на бумаге так, что теперь каждый поймет, что натворили США. Я ее сегодня утром прочитала, – продолжает Стефани, – а потом мне папа звонит, начал заваливать вопросами, мол, как дела, как мама, нашла ли она кого-нибудь, как школа и прочее и прочее… Проявился вдруг… Я думаю: в чем подвох? А потом он говорит: если я правильно помню, ты вроде в детстве журналисткой хотела стать, так вот почитай, что такое настоящая журналистика, а не ваши глянцевые журналы. И скинул мне ссылку на статью эту на почту. Я ему, конечно, предъявила за то, что он меня дурой набитой, похоже, реально считает. Заявила, что я сама ее нашла и уже прочитала. Тогда я сразу выросла в его глазах, и он предложил встретиться, когда я буду свободна. Так что послезавтра мы с ним увидимся, – заканчивает она.
Когда обеденный перерыв подростков подходит к концу, русскоговорящая мама Софии – 35-летняя стройная ухоженная Кристина, выросшая в советской Москве, – размещается в кресле для маникюра у русскоговорящего мастера Наташи.
Фоном работает телевизор, почти без звука включен французскоязычный канал.
– Как по длине? – любезно спрашивает женщина, приступая к работе.
– Половину убираем, – отвечает клиентка. – Форму оставляем ту же.
– Окей. Lumi?re сегодняшний не читала? – интересуется Наташа.
– Ой, да у меня с французским не очень. Если честно, совсем слабо, – признается Кристина. – А что там? Что-то стоящее?
– Да журналист какой-то новый, никому неизвестный написал очень трогательную статью о вторжении в Багдад. Я в автобусе сегодня ехала, так половина пассажиров, не отрываясь, сидела, уткнувшись в газеты. У меня самой пока руки не дошли, тем более что я, к сожалению, не очень бегло читаю, но муж тоже очень похвалил, говорит, придешь с работы, обязательно почитай, если что, перескажу тебе статью более простым языком.
– А, ну, мне тогда, может, дочь переведет ее.
– Сколько ей лет?
– 15, родилась здесь.
– А ты как сюда переехала? Тоже замуж за француза вышла? Или ты рассказывала уже? Ты уж прости, у меня порой в одно ухо влетает, а в другое вылетает…
– Да нет, я вроде не говорила, но даже не знаю, с чего начать, – тяжело вздохнув, отвечает Кристина.
– Если не хочешь, можешь не рассказывать.
– Да нет, просто там долгая история…
– Так мы вроде никуда не торопимся.
– В общем, бабушка моя – еврейка, сидела в нацистском концлагере, чудом выжила, а потом, когда уже Советский Союз стал трещать по швам, ФРГ, пытаясь загладить свою вину, решила помогать с эмиграцией советским евреям и их потомкам. Родители, узнав об этой программе, тотчас подали документы, мне 17 было, меня, конечно, никто особо не спрашивал, да и не смыслила я тогда в этом ничего. Думала, что Запад – это манна небесная. Мне мерещились только джинсы, жвачка, качественная тушь, романтика, прогулки до утра, полки супермаркетов, ломящиеся от всего… Мурыжили нас года два: проверяли документы, собеседования, затем родители стали готовиться к эмиграции, распродавали имущество… Так мне стукнуло 19. Приехали, заселились на первых порах в общежитие. Комфортабельное, жить можно, но маленький городок, а в Союзе мы в Москве жили в трёхкомнатной квартире, друзей нет, поговорить, кроме родителей, реально не с кем. Изначально родители свято верили, что я быстро выучу язык, школу окончу в Германии и поступлю куда-нибудь, но все затянулось, поэтому, как ты понимаешь, я осталась ни с чем. Школу еще в Союзе окончила, поступить никуда не могу, на курсах немецкого для иммигрантов чуть ли не худшая в группе… Безнадега жуткая, родители ругаются, я в слезы… Голова раскалывается, в официантки не берут, в посудомойщицы тоже, ибо от дистресса все валится из рук, хотела пойти к психотерапевту, родители запретили, мол, узнают, что ты псих и депортируют всех. Я им объяснить пытаюсь, что к психотерапевтам не психи ходят, но все без толку. В общем, промучилась я так полгода, а потом села на поезд и рванула в Париж, город посмотреть. Родители упрекали, мол, ты на отдых денег не заработала, но как-то вырвалась… Я и сама виновата, наверное, но не могла я… Они сами работать здесь не собирались, жили на пособие, а я, молодая, должна была быстро освоиться и адаптироваться, но не давался мне это язык, хоть тресни, и все пошло наперекосяк… Ну не гений я, ну, отдохнула природа на мне, что тут поделаешь?
– Ой, да не наговаривай ты на себя, эмиграция – это всегда тяжело, но мы справились.
– Да повезло мне просто.
– Удача тоже важна. По цвету определилась? – она протягивает ей палитру.
– Да, молочно-розовый. Приехала я в Париж и аккурат у Эйфелевой башни познакомилась со своим будущим мужем – французом, пилотом, так все и закрутилось, как в сказке. Он немецкий немного знает, я его еще хуже, постепенно уже чуть французский освоила, а первое время языком жестов общались, но любовь, свадьба, все как в кино. Галантный, в постели прекрасен, симпатичный, не модель, конечно, но очень приятное лицо, появилась Софи, прожили еще два года и все… Страсть подутихла, духовной близости не возникло, – да и откуда ей взяться с языковым барьером? Развелись, но без ругани, с Софи каждую неделю встречается, алименты платит, все нормально. Когда мы разбежались, я думала в Россию вернуться, но послушала знакомых, оставшихся в Москве, мне все в один голос сказали: сиди там и не рыпайся, не до жиру быть бы живу, ну, работу ты там найти не можешь, тоже мне беда, а мы в России за «спасибо» теперь работаем. Так я и осталась. А сейчас обидно немного, но Софи уезжать совсем не хочет.
– Думаешь, там теперь лучше? Я сама из Калуги, безнадега полная, как уехала в 94-м, так и не была больше нигде в России. Никогда мысли вернуться не возникало, хотя да, здесь тяжеловато до сих пор, в тот же театр не сходить, половину не пойму, но в быту я освоилась, да и сын с мужем всегда помогут, если что. Здесь хотя бы стабильность и социальные гарантии.
– Слушай, ну у тебя другая ситуация, у тебя муж, у тебя язык все-таки есть, у тебя работа. Там сейчас набережные обновляют, школы новые открывают, моллы появляются, все те же самые магазины, что и у нас плюс-минус…Да, пока только в столицах, но я думаю, что скоро и до регионов очередь дойдет… Конечно, с доступной средой там полный ад, ни на одной станции метро нет лифта. Но большинство же не инвалиды. Может быть, когда-нибудь и до пандусов руки дойдут и будет еще лучше, чем здесь, но и пока весьма неплохо… Причем уже сейчас там уйма круглосуточных супермаркетов и гипермаркетов, и Интернет развивается семимильными шагами. Местные компании наравне с американскими конкурируют. А дочь моя говорит: «Зачем круглосуточные магазины, если в них еды нет?» Если бы они действительно пустыми были, так тут не поспоришь, конечно, – Кристина усмехается. – До сих пор не верит, что там полки теперь ломятся от еды на любой вкус и кошелек, только еще это все круглосуточно работает.
На телеэкране появляется Андрей, и Наташа, услышав, о чем речь, делает звук громче.
– Это и есть Руссо, – поясняет женщина. – Ты же не против?
– Да, слушай, только я ничего не понимаю.
– Ну, я тебе потом перескажу, что пойму.
В студии сидят Андрей и французский ведущий средних лет.
– У нас в гостях Андрей Ильяновский, именно он под псевдонимом Кристиан Руссо написал статью о вторжении в Багдад, которую сегодня обсуждает чуть ли вся Франция. Все 300 тысяч экземпляров газеты Lumi?re были раскуплены еще до полудня, а в Интернете соответствующий запрос стал вторым по популярности…
– Руссо этот, похоже, из наших, – поясняет Наташа. – Его на самом деле Андрей зовут.
– Да не может быть, как же надо язык знать, чтобы статьи на нем писать? – Кристина бросает скептический взгляд на экран.
– Вырос, наверное, здесь.
– Вообще он переводчик, – добавляет женщина, внимательно слушая ведущего, который, к счастью, как и большинство журналистов, говорит четко и разборчиво, так, чтобы даже иммигранты поняли.
– А, ну, тогда ясно. Способности у человека.
– Да, но все равно молодец. Я вот всегда знала, что наши – ну, соотечественники – лучшие… Сколько мы олимпиад и по математике, и по физике выигрывали, и в шахматах всегда лучшими были, а теперь еще и в журналистике, аж гордость берет, – восхищается Наташа.
***
Теперь, когда самое жуткое неизбежно, Жанна пробегает текст глазами еще раз: не так уж и плохо. Накануне она относилась к его творению очень предвзято, словно ее оценка могла повлиять на мнение остальных. Откровенное эссе пацифиста, который побывал за границей добра и зла, написанное с позиции того счастливого большинства, которое может ходить в школы и заниматься любовью, не опасаясь того, что в самый ответственный момент придется вскочить и искать убежище.
Его научили работать, попросили быть менее экспрессивным и собирать больше фактов вместо слащавых лозунгов. Он и сам это понимал, просто встреча с адом слегка затуманила его мозги. После следующей командировки у него больше не дергаются глаза, и его новые материалы похожи на журналистику.
Андрей четко дает понять Жанне, что они только друзья. Тот поцелуй перед спецрейсом был не чувством, но страхом перед возможной смертью и вечным расставанием. Она не обижается. Нельзя дуться на того, кого любишь больше всего на свете, особенно если этот кто-то может погибнуть в какой-нибудь обычный четверг.
ИРАК 2003
Недалеко от них раздается взрыв. Из-за волны из носа хлещет кровь, но в остальном Андрей, облаченный в каску и синий бронежилет с надписью «PRESS», цел и невредим. 39-летняя Элизабет, живущая в Шотландии и работающая оператором, сломала руку. Остановив кровотечение и оказав женщине первую помощь, он доносит ее оборудование до гостиницы для журналистов – двухэтажного светло-серого здания, расположенного на территории, контролируемой США и их союзниками. Вход в помещение охраняют американские солдаты. В холле на облезлых и полинявших диванах с зеленой обивкой сидят журналисты с ноутбуками на коленях, многие курят; несколько человек разместились на полу: так сподручнее использовать ментальные карты, собирая материал.
Подоспевший врач, живущий в том же отеле, оказывает Элизабет медицинскую помощь, после этого она собирается уходить к себе.
Андрей понимает, что это она по сладкому ужасу, оккупировавшему его сердце, которое забилось так сильно, что заглушило бы собой даже шум песчаной бури. Очевидно, ничего сверхъестественного нет ни в ее стиле, ни в ее взгляде, но его потянуло к ней как магнитом.
Один из совсем молоденьких рядовых радостно кричит, что привезли пиццу.
Все книги на сайте предоставены для ознакомления и защищены авторским правом