– Нету у меня светлой мечты, – проворчал Зимич.
– А у меня теперь есть. Я на все готов, лишь бы после смерти оказаться в мире Добра… Там… солнце светит круглый год. Там все друг друга любят, потому что не надо заботиться о насущном хлебе. Там…
– Да ты сбрендил, парень? Я тебе таких сказок сейчас три десятка на ходу придумаю – пальчики оближешь. Ты что, дитя?
– Тебе не понять. А я видел этот мир. Я его видел своими глазами. Хрустальные замки, облака вместо перин, трава мягкая, как ковер, ручейки журчат и на солнце играют. И люди, люди – обнимают друг друга, говорят друг с другом, все тебя понимают… Я даже видел там чудотвора…
– Доброго-доброго? – Зимич осклабился.
– Да, доброго! И в этом нет ничего смешного! Он всего минуту говорил со мной, но никогда еще никто со мной так не говорил. Каждое слово в душу запало.
– И что же он тебе говорил? Небось советовал вступить в Гвардию?
– Смеешься? Тебе не понять, о чем можно говорить с чудотвором. Это не словами разговор, это… Это из души прямо в душу…
– А напиток храбрости ты пил перед этим?
За окном в свете фонарей потихоньку пошел снег, и Зимич, разглядывая полуженщину-полусову над аркой университета, вдруг снова ощутил тревогу – такую же, как той ночью, в доме Айды Очена. Перед появлением Драго Достославлена. Тревогу, которая гадюкой свернулась на половике под столом, и сто?ит неосторожно шевельнуть ногой…
– Какая разница?
– Никакой, – философски заметил Зимич и вздохнул. Магистр экстатических практик, основатель концепции созерцания идей и доктрины интуитивизма тоже мог класть слова прямо в душу. Особенно до чрезвычайности пьяную душу.
– Добро должно быть с кулаками, и мы – кулаки Добра. – Дружок выпрямился и приосанился.
– Кулаки ли? Я слышал, в ходу у Консистории бичи, клещи и каленое железо. Не иначе Добро должно быть с плетьми, дыбами и виселицами, одних кулаков ему мало.
– Да! Зло надо выжигать из людей каленым железом и вышибать бичами! Иначе никак!
– Выпей еще. Вино – хорошее оправдание всему.
– Да мне не надо оправданий! Ты думаешь, я оправдываюсь? Чего ради мне жалеть этих заблужденцев? И ты – ты не просто заблужденец, ты упорствующий в заблуждениях. А я тут сижу с тобой…
– В общем-то, я не настаиваю. Можешь сидеть где-нибудь в другом месте. Или ты хочешь меня арестовать? Сто?ит ли прекрасный мир Добра предательства друзей? Я так понял, он однозначно стоит того, чтобы отправлять в камеры пыток невинных заблужденцев, так почему бы не пойти дальше? Каждая мерзость приближает тебя к прекрасному миру Добра, так сделай еще один шажок ему навстречу…
– Я сейчас дам тебе в морду. – Дружок попытался встать, но не так-то это оказалось просто.
– Да ладно. У тебя все равно ничего не получится. Скажи лучше, что это за парень кричал, что я враг, да еще и бился после этого в судорогах?
Лицо дружка потемнело, и он раздумал вставать.
– Я его не знаю. Я его в первый раз вижу! Не веришь? Он сам с нами напросился, мы его не звали. У Надзирающих есть всякие люди… Страшные люди.
– Тоже кулаки Добра?
– Нет… – почему-то шепотом ответил дружок. – Не кулаки. Я думаю, они – Зло на службе Добру.
– Не понимаю, чего ты боишься.
– Зло – оно в каждом из нас. Оно как зараза. Стоит только подпустить его к себе поближе – и все, все потеряно. Оно утащит к себе… вниз… в Кромешную. И никогда, никогда оттуда не выбраться, никогда… – Его пьяные глаза расширились, как у бесноватого.
– В сказочный мир Зла, что ли?
– Пыточные в подвалах Консистории по сравнению с Кромешной – детские игрушки. А там это вечно, вечно! И никогда… никогда… ни хрустальных замков, ни облаков, ни травы…
– Кромешную ты тоже видел?
– Да… – долгим выдохом ответил дружок. – Я видел. И художники, что расписывали Главный Храм, тоже видели. Если не веришь, можешь посмотреть. Хотя… они плохие художники. Они не передали и десятой доли… ужаса…
– Что, и напиток храбрости не помог?
– Смейся, Стойко-сын-Зимич… Смейся! Я тоже посмеюсь над тобой, когда тебя повесят за язык и будут полоскать твои кишки в кипящем масле.
– Думаю, эта пытка не сможет длиться сколько-нибудь долго.
– Ты в этом уверен?
– Абсолютно. Только потому, что оторвется язык. И… кончай говорить глупости, достойные детей кухарок. Если бы ты поменьше пил, особенно напитка храбрости, ты бы и сам это давно понял. – Зимич потянулся и прошел по комнате, но снова остановился у окна, опершись руками на подоконник. – Лучше расскажи об этом парне. Что это за Зло на службе у Добра?
– Я не знаю… Это конченые люди, им заказан вход в храмы, им никогда не попасть в мир вечного лета, после смерти их ждут лишь нечеловеческие страдания… Но если Добро победит, они будут освобождены от мучений. Они родились колдунами, главным оплотом Зла в мире живых, но выбрали Добро.
– Это потрясающе… Значит, все зло в колдунах?
– Конечно! – Дружок оживился. – Вместо того чтобы просить чудотворов о защите, колдуны вмешиваются в замыслы Предвечного с наглостью разбойников, отбирающих последний кусок хлеба у голодного!
Гладко чешет – как по писаному. Наверное, слышал эти слова не раз и не два.
Снег пошел гуще, и сквозь его пелену уже не было видно фонарей – только размытые пятна желтого света.
– Я бы не стал сравнивать Предвечного с голодным, а его замыслы – с последним куском хлеба. Ты не находишь, что это оскорбляет Предвечного? Ну как жалкий колдун может нарушить его замыслы, спасая от горячки ребенка, например?
– Очень просто. Этому ребенку, возможно, уже уготовано место в солнечном мире Добра, его там ждут и чудотворы, и сам Предвечный. А колдун выхватывает ребенка из их рук, ввергает обратно в мир лишений и страданий. Я уже не говорю о том, что он заражает ребенка своим Злом…
– Знаешь, я бы тоже выхватил ребенка из их рук. Зачем им ребенок? Потому что они добрые?
– Да! – заорал вдруг дружок. – Да, именно поэтому! Потому что Добро – оно абсолютно! Оно Добро, ты понимаешь? А ты – опасный заблужденец, льющий воду на мельницы Зла! И я тебя арестую! Вот сейчас встану – и арестую! Потому что подобные заблуждения надо выжигать каленым железом! Выбивать бичом! Ради самого заблужденца, ради его восхождения в мир Добра! И это тоже Добро и миссия Добра – спасать дураков вроде тебя от Кромешной, в которую попадаешь навечно, навечно, как ты не понимаешь! И оттуда уже не будет спасения, и ты пожалеешь, что не приполз на брюхе к Храму и не попросил выбить из тебя Зло при жизни, когда еще можно было что-то исправить!
– Да ты, братец, совсем сбрендил, – фыркнул Зимич. – Это от пьянства.
– Вот сейчас я встану… Вот я встану…
Он не встал. Только облевал пол при попытке подняться и заснул в собственной рвоте, обессиленный потугами встать хотя бы на четвереньки.
Зимич заплатил за комнату напротив и помог хозяйке и ее девчонке сгрузить туда бесчувственное, но храпящее тело.
Чтобы избавиться от вони, пришлось открыть окно. Снег рванулся в комнату с облаком пара: кружился, таял на полу и подоконнике – и на лице. По мостовой мягко стучали копыта, под окном слышался шорох лопат и ругань ломовиков с метельщиками: снег грузили на сани и везли прочь из города. Это у студентов, повес и пьяниц еще вечер, а у некоторых уже утро.
Люди сошли с ума. Весь город сошел с ума, если принимает эти бредни за чистую монету. Неужели им никто не рассказывал сказок о волшебниках-людоедах?
Хозяйская девчонка сопела за спиной, намывая пол. Зимич оглянулся.
– Ты тоже любишь чудотворов?
– Неа, – легкомысленно ответила та, но потом оглянулась на дверь и добавила тихо: – Только не говорите бабуле, она меня ругать станет.
– А хочешь, я расскажу тебе страшную сказку про людоеда?
10 января 78 года до н.э.с. Исподний мир
Гул шагов под каменными сводами университетской библиотеки звучал святотатством, оскверняющим тишину, которую позволено нарушать лишь шелесту страниц.
Борча сидел в дальнем углу у окна, кутаясь в свой смешной плащ, подбитый остистым мехом нутрии, и ожесточенно перелистывал старинный увесистый фолиант. Перед ним на столе стояла покосившаяся стопка примерно из двадцати книг, собираясь осквернить тишину скорым грохотом.
Зимич, стараясь ступать как можно тише (если это вообще возможно в сапогах с железными подковками), прошел через весь зал, вызывая недовольные взгляды немногочисленных посетителей. И первое, что сделал у стола Борчи, – это поделил высокую стопку книг на три части, чтобы не упали.
– Посмотри, сколько всего я нашел! – восторженно зашептал Борча. – Это книги о змеях и змееборчестве. От легенд до серьезных научных трудов.
Зимич перебрал несколько книг, разглядывая обложки. «Вразумление юношам, ищущим подвигов на поприще сражений с многоглавыми змеями, записанное со слов старого молка, в молодости подвизавшегося на ниве ватажного промысла опасных тварей», «Наблюдения за жизнью многоглавого змея, его привычками, пристрастиями в пище, местами обитания (ночевок и зимовок), охотничьими повадками, а также описание устройства тела, крыльев и природы дыхания и прочая, прочая, прочая», «Ручной змей при рухском дворе: его появление на свет, условия содержания, выучка, боевые качества, способы управления и подчинения и трагический конец истории, доказывающий, что обладание ручным змеем не приносит добра его хозяевам и их помощникам», «Сказки молков, повествующие о многоглавых змеях и их победителях, собранные во время путешествия по их удивительной и дикой стране в мае–августе прошлого года», «Твари, созданные Предвечным для устрашения и наказания людей»…
– Как лаконичны храмовники… На месте ученых мужей я бы поучился у них придумывать названия книг, – шепнул Зимич и раскрыл «Сказки молков»: не хотелось начинать с ручного змея.
– Ты неправ в самом корне своего утверждения, – громко и со свистом зашептал Борча прямо в ухо. – Если названия книг делать столь расплывчатыми, в каталогах библиотек будет очень трудно находить нужные. Мне же потребовалось всего несколько минут для подбора необходимого перечня интересующих нас книг, достаточно было разыскать в списках раздел «животные», а в нем – «многоглавые змеи».
Его шепот разнесся по всему залу, и на них начали оглядываться.
Сказки молков оказались знакомы Зимичу – все до одной… Какие-то ему в детстве рассказывала мама, что-то он слышал от охотников, некоторые просто знал – неизвестно откуда. Он отложил книгу, вздохнул… и взялся за «Вразумление юношам». Там в подробностях описывались способы уничтожения змеев: как найти логово, как к нему подобраться, как защититься от молний, как правильно изготовить оружие…
– Посмотри, какой интересный труд я сейчас читаю, – снова громко шепнул Борча. – Здесь собраны рассказы колдунов об их путешествиях в мир духов. Они делят духов, с которыми встречаются, на три категории: добрых, глупых и злых.
– Да, я знаю. Я говорил с колдуном.
– Колдунов убивают желтые лучи… И знаешь, я думаю, этот свет может быть светом солнечных камней, которые теперь устанавливают в храмах.
– Нас сейчас отсюда выгонят. Читай, расскажешь потом.
Борча согласно кивнул несколько раз, но не замолчал:
– А тебе я бы посоветовал посмотреть вот эту книгу.
Он подвинул в сторону Зимича «Ручного змея при рухском дворе». Ну да… Конечно, именно с нее нужно было начать, но…
Ты еще человек, ты – человек… Ты думаешь, чувствуешь, любишь, помнишь. Но для тех, кто вокруг, ты уже отрезанный ломоть, тебя уже нет. Случается, лекарь отворачивается от безнадежного больного, чтобы спасти того, у кого есть надежда. И тогда приходит понимание: ты не просто умрешь, ты умрешь в одиночестве. Ты уже умер – для всех, кроме самого себя. Все равно что лечь в гроб живым: можно стучать в крышку, кричать, звать на помощь – никто не придет. Тебя больше нет…
Ты еще есть – а тебя уже нет. Никто не боится заглянуть тебе в глаза, никто не прячет взгляд – смотрят сквозь, даже не мимо.
Но бывает еще хуже: разглядывают. Наблюдают, записывают. И в пустой огромной клетке с толстыми прутьями не спрячешься от чужого любопытства. Можешь плевать им в лица, можешь кричать – злобно ли, отчаянно, – можешь бросаться на решетку и тянуть к ним руки – в мольбе ли, с угрозой, – это отметят с равнодушием экспериментаторов. Ты будешь испражняться у них на глазах и есть из миски руками – никто не отвернется. И будут чистить клетку раз в сутки. Можешь замолчать на несколько дней, забиться в дальний угол, отказаться от еды – тебя будут тыкать кончиком копья, проверяя, жив ты или подох… Ты еще человек, но все думают, что ты уже животное. Безмозглая и бесстыжая тварь.
Они будут наблюдать и днем, и ночью – чтобы не пропустить мига, когда ты на самом деле станешь этой тварью.
И ты ею станешь.
Ты в бессилии и ярости разбежишься и бросишься на решетку: разорвать, задушить, перегрызть горло. За то, что они живы, а ты – уже нет. За то, что тебя вышвырнули из живых – из людей – раньше времени. Вычеркнули.
А ведь ты сделал это для них. Ты задыхался от запаха густой змеиной крови, тебя били молнии, оставив обугленные раны на ладонях, тебя прижимал к земле высокий щит, а ноги захлестывал тяжелый гибкий хвост. Ты был отважен, неутомим, силен – и ты победил. Чтобы оказаться в клетке, словно диковинный зверь?
И маленькие треугольные головы (такие же, как ты срубил в бою) пройдут между прутьев, и молнии (такие же, как те, что заставляли вскипать кровь в твоих жилах) ударят в стену напротив, и хвост кнутом стегнет по земле, поднимая пыль…
– Зимич, темнеет, – Борча легонько потряс его за плечо.
– Да.
– Или заплатим за свечи, или вернемся сюда завтра…
Зимич поднял голову: в библиотеке они остались вдвоем.
– Послушай, ты тоже считаешь, что я отрезанный ломоть?
– Ни в коем случае! И дело не в этическом аспекте этого вопроса, хотя и он представляется мне немаловажным.
– Только не говори, что ты не веришь в мое превращение…
– Я считаю, думающий человек, если и превращается в змея, сохраняет контроль над его телом. Я допускаю наличие некоей субстанции, которая существует независимо от человеческого тела, вне его пределов. Возможно, то, что храмовники именуют «душой», и есть та самая субстанция. Отказываясь от человеческого в себе, люди, превратившиеся в змеев, отторгали и эту субстанцию, так же как отторгает ее мертвое тело. В результате по прошествии времени эта субстанция покидала их, теряла контроль над новой сущностью хищника. Но люди, о которых идет речь, были неспособны удержать эту субстанцию, не стремились осмыслить своего положения, сохранить контроль разума над страстями. Ты не похож на них.
– Загнул… А попроще?
– Ты не перестанешь быть собой, даже если превратишься в змея. А значит, я не могу изменить отношение к тебе, поскольку оно базируется на свойствах твоей личности.
– А не пообедать ли нам, Борча? – вздохнул Зимич. – Только в какой-нибудь приличной харчевне, а то кулебяки успели мне надоесть.
