– Потерпит до дома, – отмахнулся Ансгар. – Воскрешенные нами мертвецы обычно стерильны, микробы на них не живут. Но вам я засчитываю два больших недочета. Первое: вы не умеете выходить из субкоординат. Это плохо, но поправимо. И второе: вы не слушаетесь меня. Это гораздо хуже, и я имею полное право после первого такого инцидента отправить вас домой с пожизненным запретом обучения любой околооккультной дисциплине, включая йогу и восточные единоборства.
– Простите, – Магда упрямо потупилась. – Но он бы не напал, если б не…
– Заткнитесь, будьте любезны, – через силу произнес Ансгар. Было ясно, что еще хотя бы слово, и он взорвется.
Ваня успокаивающе положил ей руку на плечо.
– Ансгару Фридриховичу виднее, Магда. Не надо спорить, прошу вас. Вы многого не знаете. Я потом расскажу вам про черную дыру, которая была у вашей собаки. Она могла превратиться в демона…
Магда не слушала. Разочарования этого дня переполнили ее, оставив только мечту о том, чтобы уединиться и разрыдаться в тишине.
*
Ваня обрабатывал доктору Мерцу царапину на шее.
– Что там? – спросил тот, так и не поняв, желает ли он услышать ответ. – Мне стало трудно поднимать голову.
– Немного надорвал эту… мыщцу, – сообщил Ваня, осторожно приподнимая тампон с перекисью.
– Шей.
– Но, Ансгар Фридрихович… там совсем чуть-чуть.
– Шей. Не хватало мне еще и головой разучиться вертеть.
От калитки послышался грохот – это упала «входная» кастрюля. Ваня выглянул в окно и увидел, как, открыв калитку, смотрит себе под ноги высокий человек с рюкзаком, кажется, завороженный катящейся по дорожке посудиной. Человек выглядел усталым и пыльным, щурился от навязчиво-ясного дня, но держался, как на приеме у королевы.
– Вы не поверите, – сказал Ваня. – Это Сальвадор Андреевич. Странно, что он без приглашения.
– Во-первых, ты его когда-то приглашал, – напомнил Ансгар, пытаясь отследить глазами нитку, которую Ваня, сначала воткнув в него, унес в сторону окна вместе с иглой, – а во-вторых я к нему в прошлый раз тоже пришел без приглашения. И ты либо вернись, либо дай мне иголку, потому что я к тебе в некотором роде пришит.
*
– У меня отпуск, – заметил Сальвадор, выгружая из рюкзака продукты на указанную ему дубовую скамью, – я вам позвонил, но никто не ответил. Я решил, что проще заехать. Если у вас есть другие дела, то я сегодня и уеду…
– Нет у нас других дел, – сказал Ансгар, ощущая, как сзади на его шее затягивается узелок, – только для вас кое-что, Сальвадор Андреевич. Как для педагога… Хватит, Ваня! Помажь теперь это йодом и расскажи Сальвадору Андреевичу, пожалуйста, про Магду и собаку. А я сейчас вернусь.
Потрогав обработанный шов, Ансгар встал с табуретки, повертел головой и вышел за дверь. Миновав беседку, он завернул за угол сарая и остановился. Оттуда начинался пологий, заросший дикими ирисами спуск на берег.
В ирисах виднелась неподвижная золотистая голова Магды, и Ансгар направился к ней.
Девушка все еще хлюпала носом. Прошедший день доказал, что она не годилась ни на что волшебное. Не смогла вернуться. Из всех потусторонних существ вытащила именно ту душу, что была заражена демоном. Не смогла выполнить команду учителя. Более того – она до сих пор считает, что Ансгар не прав.
Тот подошел, сел рядом на траву.
– Вы меня прогоните? – смело спросила девушка.
– Прогоню, – ответил некромант. – Если такое еще раз повторится. Надеюсь, вы после этого здесь и утопитесь.
Магду сотрясла новая порция рыданий. Ансгар с горечью подумал, что никогда не умел утешать женщин.
– Хватит реветь, а? – попросил он. – Ничего ужасного не произошло. Через полчаса, когда отрыдаете, приходите обедать. – Он протянул Магде пачку салфеток. – И вытрите, пожалуйста, лицо. У нас в гостях мой друг, и мне неловко будет предстать в его глазах тираном.
– Вы не тиран, – пробурчала Магда, вынимая салфетку и пряча в нее распухший нос. – Ваш друг должен это знать. Просто вы ничего не поняли.
*
– Она, – объяснил Ваня, когда Ансгар вернулся, – плачет не из-за собаки. А из-за вас. Она думала, вы великий человек, который откроет ей тайны… тоже великие. А вы обычный предусмотрительный зануда, вас даже можно порвать зубом. Она что-то хотела от будущего. Но оно накрылось, и она расстроилась.
– С такими воззрениями девице лучше не воскрешать никого, кроме стабилизированных рыб, – резюмировал Ансгар. – А вы что скажете, Сальвадор Андреевич?
Сальвадор не отвечал. Теперь стало заметно, что он бледен, рассеян и очень глубоко погружен в себя, в ту тоску, что пронизывала его облик, как иногда гнилые коричневые сосуды пронизывают лежалое яблоко. Читалась эта точка, как припомнил Ваня, с самого первого момента, просто никто ее не читал.
– У вас что-то случилось? – спросил он. Несмотря на свою мертвую фактуру, он иногда проявлял куда большую наблюдательность, чем доктор Мерц.
– Нет, – Сальвадор рассеянно улыбнулся. – То есть, да, но ничего серьезного… Я думаю, девушка, во-первых, переутомилась, а во-вторых… должна же у нее быть какая-то цель. Просто так в некроманты никто не идет. И, наверно, теперь эта цель отодвинулась от нее во времени. Ансгар… Ирина просила меня передать вам письмо.
– Письмо?
Ансгар не ожидал получить письмо от девушки, которой он нравился в тот период времени, который сам же выкинул из ее жизни ради спасения оной, и которая при вторичном знакомстве, без потерянных воспоминаний, искренне сочла его уродом. Воспоминания об их взаимном интересе остались только у него.
– Да. Вот оно.
Ансгар покрутил в руках тонкий конверт.
– Она сказала, что вы можете ответить ей по электронной почте – там есть адрес – но это письмо она хотела передать вам именно на бумаге. Я не знаю, что в нем.
– Угу. Сальвадор… а вы не могли это письмо… ну, из человеколюбия, скажем… выбросить по дороге?
– Вы можете сделать это сами, – любезно предложил Сальвадор.
– В том-то и дело, что нет, – посетовал Ансгар. – Я – не могу. А вы бы смогли. Ну, или прочитать его и пересказать его содержание мне на словах.
– Прочитать не смог бы, – сказал хорошо воспитанный Сальвадор.
– Жаль, – сказал Ансгар и положил письмо в ящик стола. – Прочитаю, когда буду готов.
– Раз уж я так виноват перед вами, – развел руками Сальвадор, – то, пожалуй, пойду, познакомлюсь с вашей ученицей. Попробую, как опытный педагог, примирить ее с действительностью.
Он покинул их и действительно минут через десять привел уже вполне уравновешенную Магду. Она смотрела на Сальвадора и улыбалась.
– Волшебник, – оценил его усилия доктор Мерц, разрезая картошку в тарелке и поглядывая на ящик стола, где лежало письмо. Он спрашивал себя, действительно ли ему хочется быть таким красивым и обходительным, каким был Сальвадор Андреевич. Однозначного ответа не нашел. Кроме того, ужасно хотелось спать.
*
– Из города я трусливо сбежал, – сказал Сальвадор, когда они с Ансгаром остались вдвоем на берегу. – И теперь даже помыслить не могу о том, что когда-либо вернусь туда. Но если я вам надоем, скажите – я найду себе другое убежище.
– От чего же вы скрываетесь? – вежливо полюбопытствовал Мерц. Получилось даже слишком вежливо, хотя ответ на этот вопрос действительно его интересовал.
– Выражаясь пафосно, в моей душе портал во тьму, как у вашего дважды почившего Гефеста, – покаянным голосом сказал учитель. – Четырнадцать лет я пытался его закрыть, строил вокруг него прекрасные замки и сажал цветы. Но вчера из него полезли темные твари. И теперь я не знаю, что мне делать.
*
– Когда мне было четырнадцать, – начал Сальвадор, – я предал своего друга. Это привело к его гибели.
Ансгар молчал, надеясь, что его молчание выглядит сочувственным, а не выдает усталость от человеческих страстей, доза которых за последние два дня с его точки зрения превысила предельно допустимые пороги.
– Мы жили в рабочем районе, – продолжал исповедоваться школьный учитель, не вникая в реакции собеседника, – и в моей жизни было, как и у всех, плохое и хорошее. Хорошим был мой друг Акимка и его сестра, с которыми мы учились в одном классе и вместе делали стенгазеты для школы. Это было чудесное время, в моей жизни не было ничего лучше.
А еще в нашем подъезде жил бандит по кличке Турок. На самом деле никаким турком он, разумеется, не был, но внешне очень походил. Никто не знал, за что конкретно и когда он сидел, называли несколько статей, в том числе и убийство с особой жестокостью. Мы в это верили, потому что Турок определенно был не совсем нормален. У нас во дворе одна девочка выгуливала собачку – маленькую рыжую дворнягу с очень скверным характером, которая непрерывно всех облаивала. Однажды эта собачка, спущенная с поводка, начала облаивать Турка. Не знаю уж, как он ее изловил, только сделал это за секунду. А потом оторвал ей голову и засмеялся, бросив под ноги ее хозяйке. Велел ей «убрать эту дрянь». Мы были в ужасе, а она что… она убрала. Больше эта девочка собак не заводила.
Турок иногда вел дела с каким-то стариком, про которого все говорили, что он маньяк или что-то в этом роде. Про него рассказывали ужасные истории. Девчонки боялись его до полусмерти. Если он видел кого-нибудь из нас – сразу начинал доматываться, блажить, и все заканчивалось скандалом, который почему-то быстро заминали. Однажды меня угораздило возвращаться домой поздно вечером, Маньяк с Турком встретились мне в подъезде и долго рассказывали, какая я гнида, что бы они хотели со мной по этому поводу сделать. А потом вытащили нож и заставили повторить это наизусть. Я повторил, конечно. Некоторые из моих друзей заявляли на эту парочку в милицию, но там отказывались заводить дело из-за отсутствия состава преступления. Думаю, истинная причина была в том, что Турок неплохо зарабатывал и дружил с ментами.
Так продолжалось года полтора, но однажды весной в нашем подъезде поселилась многодетная семья с мальчиком Яшей. Яша был странный. Медлительный, в очках. Еще он был толстым и заикался. Он пытался дружить с нашей компанией, но это было невозможно – он настолько медленно соображал, что все над ним издевались. Мы с Акимкой защищали его, но остальные если и терпели, то недолго.
Однажды Яша в очередной раз поссорился с нами и ушел домой. Было десять часов вечера, когда весной еще светло, и мы не думали, что с ним что-то может случиться.
А через три дня его нашли в мусоропроводе. Мы были последними, кто видел Яшу в тот вечер и представляли большой интерес для следствия. Вспомнили, что наша компания травила Яшу, а среди нас были два парня, обремененные проблемами с правоохранительными органами. Люди показывали на них и на Акима – его как раз не любили за сочувствие к Яше, но об этом мотиве широкой общественности известно не было. Дело все равно обещало развалиться, как говорили мне адвокаты, потому что в деле с Яшей явно орудовал маньяк. И я знал, кто он. За день до суда я встретил его и…
Сальвадор перевел дыхание и, положив удочку на торчащую из земли рогатульку, сцепил пальцы. Обычно красноречивый, про собственное прошлое он рассказывал сбивчиво и нескладно, как ребенок.
– … не знаю, как я от них вырвался. Они сказали, что я должен оговорить всех, иначе я буду следующим. А о Маньяке с Турком должен молчать. Оговорить я не оговорил… но молчал, надо сказать, хорошо. Возможно, если бы среди окружавших меня следователей нашелся хоть один чуткий человек, который заподозрил бы неладное в моих показаниях, я бы раскололся. И возможно, сейчас бы мы не разговаривали. Но такого не нашлось. Надо сказать, были люди, которые не верили, что мои друзья способны на убийство, дело затягивалось, но не закрывалось, потому что про Турка и Маньяка молчали все. Однажды Аким явился ко мне и сказал, что так больше не может, что если его осудят – его родители это не переживут. Я успокаивал его, говорил, что не осудят. Тогда он сказал, что сам пойдет и расскажет про Турка с Маньяком. А я должен подтвердить его показания. Я согласился… но в условленный день испугался и остался дома. Испугался потому, что Маньяк как раз стоял у подъезда, и мне, чтобы выйти, пришлось бы пройти мимо него. И прошествовать в отделение, которое как раз находилось в зоне видимости. Я позвонил Акимке, сказал, что надо перенести наше признание. Но он уже не мог остановиться. Он обозвал меня предателем, сказал, что пойдет один, я просил его этого не делать… Ну, он бросил трубку… Я смотрел в окно, не идет ли кто в отделение, но никто не шел. И я решил, что Акимка передумал и лег спать. А наутро узнал, что он вскрыл себе вены, и его не смогли спасти.
Через пару месяцев Маньяк или кто-то другой все же прирезали сумасшедшего Турка, Маньяка закатали, и наш двор наконец-то вздохнул спокойно. Все узнали об их преступлениях. Маньяк, что называется, пел соловьем, сваливал все на Турка. В деле оказалось много запуганных детей, и тех из нашей компании, кто выжил, оправдали окончательно.
Вы, Ансгар Фридрихович, часто спрашиваете, как совершенно здоровый человек может отказаться от дарованной ему жизни, так вот посмотрите на меня, я не раз пытался покончить с собой, когда мне было шестнадцать.
Сальвадор закатал рукав своей серой трикотажной толстовки и показал несколько вертикальных насечек.
– В скором времени мы переехали на другую квартиру, а потом я и вовсе стал жить один. Жить с памятью обо всем этом. В те годы я понял, что это куда гораздо труднее, чем умереть.
Конечно, в настоящий момент я смирился с тем, что мир неоднозначен, что на моей совести есть пятно, которое я пытаюсь хоть немного обелить, оказывая детям в моей школе социальную и психологическую помощь. В силу особенностей своей судьбы я легко нахожу тех, кого запугивают. Они чем-то похожи на меня в подростковом возрасте. Когда все заканчивается хорошо, я чувствую, как моя вечная вина на время перестает высасывать из меня жизнь. Как в «Молчании ягнят», знаете ли. Но я запретил себе забывать об этом, хотя в наше время муки совести не в моде.
– Ясно, – сказал Ансгар. – Меня окружают самоубийцы. Вряд ли я имею право судить ваше… твое прошлое, Сальвадор. Возможно, я и сам поступил бы похожим образом.
– Ты, Ансгар, вряд ли, – возразил Сальвадор. – Ты упрям как черт.
– Ерунда, Валя. Меня никогда не пытались ломать всерьез.
– Ой ли?
– Ну да.
Сальвадор не стал спорить, несмотря на свою уверенность в том, что будь на его месте Ансгар – все узнали бы правду сразу же. Он так же считал, что Маньяк с Турком в случае с Мерцем не стали бы и пытаться действовать путем угроз и насилия. Во всяком случае, Сальвадор не мог себе такого представить. С кем угодно, только не с ним. Было в некроманте нечто, лишающее этот процесс удовольствия.
– А теперь я расскажу о том, что случилось на днях, – продолжил Сальвадор, явно намеренный выговориться полностью, досуха.
*
Некогда, говоря об отсутствии у себя личной жизни, Сальвадор немного лукавил. Была у него личная жизнь. Только вот он не очень хорошо знал, что за персона, помимо него самого, принимает в ней участие. Он даже долго не понимал, какого она пола. Он называл ее «Призраком».
Началось все со странного письма, подложенного под дверь. Мол, выключайте, пожалуйста, свет в подъезде, когда приходите позже полуночи, а то лампочка зря горит. Вы ведь такой замечательный человек и так всем нравитесь.
Сальвадор стал выключать. Однажды за лампочку заткнули еще одно письмо – длинное, написанное мелким почерком. Мол, вижу вас каждый день, можно к вам прийти. Но так, чтобы вы видели моего лица. Это важно.
Сальвадор был так заинтригован, что согласился.
Призрак носил просторные одежды и маску с вуалью. Теперь перед каждым своим приходом он писал Сальвадору на мобильный телефон: «Я приду во столько-то». И, открыв дверь ровно в это время, Сальвадор заставал его на пороге. Человек в маске кивал, входил в квартиру и доставал листок с программой вечера. Обычно это выглядело как «Сегодня мы сначала смотрим кино, а потом пьем чай».
Сальвадор никогда не слышал голоса человека в маске, и не видел его рук – те всегда были в перчатках. Иногда, наблюдая за движениями, он подозревал в нем женщину, но потом сам себя опровергал. Иногда ему казалось, что под маской его посещает не один человек, а разные. Но и это тоже не казалось достоверным, потому что по росту и звуку дыхания эти люди совершенно не отличались.
Сальвадору нравилась конфиденциальность. На месте человека в маске он мог воображать кого угодно, а поскольку связь их была односторонней – маска не позволяла до себя дотрагиваться, – то и говорить при этом он мог что угодно. Маске всегда нравилось то, что он говорил, и как выглядел. И Сальвадор позволял ей выражать свое им восхищение любыми доступными ей путями и порой сам удивлялся тому, сколькими способами можно общаться с человеком, не позволяя ему себя видеть.
Говорили они о странных вещах.
– Сегодня я пытался перевоплотиться, – говорил Сальвадор. – Я подражал иному голосу, иначе строил фразы, и даже цифры, которыми я мысленно считаю, из-за этого стали других цветов.
«Ты не боялся утратить себя?» – письменно спрашивал Призрак.
– Я утрачивал себя не единожды, – признался Сальвадор. – Иногда мне кажется, что моя суть – в череде этих неизбежных утрат.
«Ты никогда не выйдешь за рамки определенного круга личностей, которых ты можешь изобразить».
Порой он думал, что маска не раскрывает себя из-за того, что считает свою внешность неудачной. И он не настаивал на развиртуализации.
– Знаешь, – говорил Сальвадор своему странному визави, – я после тебя с нормальными людьми общаться не смогу. Видимые люди уже давно кажутся мне пресными и даже пугающими.
«Если таким образом я убиваю тебя, то это хорошо. Что может быть лучше, чем разрушать, сострадая!».
От этого пафоса немного коробило, но в то же время – он волновал. В бытовом разговоре, заметил Сальвадор, такая характеристика как «инфантильная женщина-гот» может прозвучать пренебрежительно, но общаясь с таковой, легко втянуться.
– Ну, хотя бы скажи, какого ты пола, – попросил он однажды. – Как это ни парадоксально, воображению, чтобы развернуться, нужны хоть какие-то рамки.
Призрак нарисовал на бумаге кружок. Потом, помедлив, пририсовал сверху стрелочку.
– Не верю, – сказал Сальвадор.
Призрак пожал плечами и дополнил картину крестиком снизу. После чего перечеркнул рисунок и нарисовал крестик побольше, схожий с могильным.
– А нарисуй кота, – попросил Сальвадор.
Он забыл, что неплохо умея рисовать сам, он мог многое сказать о человеке по его рисунку. О характере каждого своего ученика он узнавал все, стоило ему только посмотреть на то, что тот изображал на парте или на полях черновика.
Призрак послушался и нарисовал кота.
В тот день они пили чай и молчали. Сальвадор, внезапно понявший, кто такой Призрак, не мог говорить. А Призрак не понимал, почему он молчит.
