Не успели мы поприветствовать друг друга, как в столовую вошла Надежда Кирилловна. Она была одета по-дорожному, и вид у нее был самый решительный.
– Аглая, друг мой, я вчера перед сном вспомнила об одном важном деле в нашей усадьбе на Клязьме, и мне нужно на пару дней срочно уехать, – сказала она. – Ты не хочешь составить мне компанию? Кучер уже закладывает экипаж…
Кузина побелела.
– Простите, матушка, но мне что-то неможется, – прошептала она и схватилась за резную спинку стула.
– Боже мой, конечно! Такие события, такие нервы, – тетка перекрестилась сама и осенила крестным знамением дочь. – Хорошо, тогда я поеду одна. Оставляю вас с Михаилом Ивановичем под надзором нашей кухарки. Аглая, ляг сейчас же в постель! Тебе надо поберечь себя! Михаил Иванович, поухаживайте за сестрой, будьте так добры! Да, и не забудьте написать матушке обо всех наших злоключениях, – и она, распрощавшись с нами, вышла во двор, на ходу раздавая прислуге последние распоряжения.
Мы остались в столовой одни. Аглая, собирая с подоконника в ладонь опавшие лепестки герани, молча смотрела в окно на то, как во дворе лакей Тихон, одетый в длинный синий кафтан и шапку с меховой опушкой, укладывал в легкую бричку для дальних поездок теткин багаж.
Я подошел к кузине почти вплотную.
– Могут ли векселя оказаться на вашей летней даче? – прошептал я.
– Едва ли, – так же тихо ответила Аглая. – Отец никогда не хранил там ничего важного или ценного.
– Однако ваша матушка, вероятно, желает удостовериться в этом лично. В любом случае, ее отъезд ненадолго развязывает нам руки.
– Вы намерены снова идти в отцовский кабинет?
– Мы должны попытаться ухватить эту нить! Или же убедиться в том, что в кабинете и в доме вовсе нет никаких документов, и что нужно искать в другом месте. Проверим все, и баста! Другой такой случай вряд ли представится…
Аглая помолчала, а потом бросила скомканные сухие лепестки обратно в цветочный горшок:
– Мне помнится, кухарка намеревалась отправиться после завтрака за провизией, и я позабочусь, чтобы она не позабыла об этом. А горничную я и вовсе отпущу. Маша наверняка будет рада выходному дню.
– Стало быть, вы снова в деле? – улыбнулся я.
– Да. Днем я чувствую себя намного уверенней.
– Тогда разрешите мне пригласить Данилевского! Он может нам пригодиться, – я вспомнил вчерашнюю сцену с теткой в саду.
– А я тогда позову Липу, – согласилась Аглая. – Она не простит мне, если мы соберемся для такого дела без нее!
Совсем скоро теткин экипаж с грохотом выехал со двора.
Вскоре после завтрака, прошедшего в задумчивом молчаливом ожидании, кухарка засобиралась на рынок. Меж тем я вышел за ворота, подозвал первого попавшегося уличного мальчишку, дал ему несколько медяков и поручил снести одну записку в дом купцов Егоровых, а вторую – на квартиру моего приятеля-студента.
Не прошло и получаса, как в нашей гостиной появилась Липа, одетая на этот раз в изящное гранатовое платье с кружевом, обворожительная, как и всегда, а следом за нею – и Данилевский.
– Вы оба бледны, будто увидели привидение, – сказала нам вместо приветствия Олимпиада.
Мы с Аглаей только молча переглянулись.
Услышав шорох гравия на дорожке, я взглянул в окно. Через сад по направлению к калитке плыла, удаляясь, фигура кухарки.
– У нас есть пара часов, не более, – сказал я.
Теперь дом был в нашем распоряжении.
Кабинет купца Савельева соединялся внутренней дверью со спальней, так что осмотреть мы могли сразу два помещения. В комнатах было прибрано, но следы былого вторжения все же остались: все ящики бюро были пусты – вероятно, бумаги из них просто свалили в одну кучу, завернули в мешок, да так и вывезли. То же самое было проделано и с ящиками большого тяжелого стола. На его столешнице, ножке и на полу рядом еще виднелись следы чернил: судя по всему, чернильницу в спешке опрокинули и отшвырнули прочь.
– Да, это явно сделали при обыске, – подтвердила предположение Данилевского Аглая. – Отец всегда был предельно аккуратен.
Мы, стараясь не шуметь, ходили по кабинету, рассматривали, скрючившись и заглядывая во все углы, стол и бюро, вставали на цыпочки, пытаясь осмотреть шкаф, но толку из нашего исследования не выходило.
Наконец Данилевский выпрямился.
– Нет, так дело не пойдет! – заявил он. – Мы действуем не по правилам. Дамы, присядьте, пожалуйста!
Девушки послушно опустились на диванчик, стоявший у двери.
– Мы суетимся и не знаем, что и как искать, – продолжил студент. – Нам нужно определиться с нужными действиями и их последовательностью. Я поясню: мы пядь за пядью осматриваем комнаты от окон до дверей и ничего не пропускаем. В бюро, – он вытащил ящик и приложил его к боковой панели, – проверяем ящики: их длина должна совпадать с глубиной шкафа. Если это не так, то ищем внутри тайное отделение. Панели на стенах надо простучать, половицы – тоже. Главное – выявить под ними возможную пустоту, ибо звук над тайником будет не короткий, тихий и сухой, а протяжный, гулкий и громкий. Все диваны и кресла следует тщательно прощупать, ножки – попробовать открутить: внутри них тоже можно что-то спрятать, свернув в трубочку, например, бумаги, письма, векселя…
Так мы и поступили, однако результатов спустя полчаса напряженной и кропотливой работы не достигли решительно никаких.
Я поднялся, пытаясь привинтить обратно ножку маленького кресла.
– Уважаемый мсье сыщик! Знаете, что я думаю обо всем этом? – спросил я Данилевского. – Едва ли мы сможем тут что-то найти, если по этому принципу дом явно уже неплохо обыскали!
– У тебя есть другие предложения? – отозвался тот, стряхивая сор с рукавов кителя.
– Ну, для начала стоит перестать заниматься заведомо бесполезной работой!
– Я думаю, Миша прав, – сказала Липа. – Тут все вычищено и вылизано, и даже ящики в бюро не только просмотрели, но и, как мне показалось, даже протерли от пыли. А некоторые из них явно поместили не в свои ячейки, – с этими словами она поменяла два ящичка местами, и те, щелкнув под пальцами девушки, встали в гнездах гораздо ровнее, нежели стояли до того.
– Мне кажется, пора уходить, – прервала наш спор Аглая. Она поднялась с места и вышла из отцовского кабинета.
Мы не стали с ней спорить и, молча спустившись вниз, прошли за ней в беседку.
– Простите меня, но я не могла там более находиться, – вздохнула Аглая, садясь на скамейку. – Боже, какие могут там быть тайники?! Я не хочу видеть этих векселей и не понимаю, что они нам дадут! Разве это поможет доказать то, что отца убили?
В саду скрипнула калитка. Это вернулась домой кухарка, ведя за собой носильщика, навьюченного корзинками и мешками с явно солидным запасом провианта.
– Вовремя смылись, – проговорил Данилевский, проводив взглядом эту маленькую процессию.
Однако в возвращении кухарки с рынка имелись и преимущества, поскольку совсем скоро для нас в саду был накрыт стол и выставлен горячий самовар.
После обеда и чая мы еще долго сидели и болтали, и смеялись над шутками Данилевского, и над веселыми последними новостями, услышанными от Липы, пока не заметили, что вечер уже принялся раскрашивать небо в золотисто-багряные тона.
Данилевский выпил еще чашку чаю, заев ее очередным большим калачом и с благодарностями распрощался.
– Ах, я, как и всегда, совершенно забыла о времени! Мне тоже давно пора, – Олимпиада повернулась ко мне, и ее глаза лукаво блеснули. – Михаил Иванович, вы не проводите меня?
– Почту за честь, – ответил я, втайне радуясь удобному поводу улизнуть из дома.
Аглая с насмешливым укором посмотрела на нас и исчезла в глубине сада…
Дом Липы, утопавший в зелени, находился совсем недалеко от усадьбы Савельевых. К нему от дороги, по которой мы шли, вилась тропинка, ведущая вверх по склону холма.
– Михаил Иванович, давайте прогуляемся! Весь день такая духота! Мне ужасно не хватает воздуха! – сказала Липа, накидывая на плечи свой палантин. Полупрозрачный, такого же густого гранатового оттенка, как и ее платье, он развевался в первых порывах предгрозового ветра, окутывая красными языками тканевого огня то бледную шею, то запястья девушки, видневшиеся между оборками рукавов и кружевной тканью перчаток.
Я остановился, всматриваясь в багровеющее небо, на которое с одного края стремительно наползала темная клубящаяся облачная пелена.
– Тучи обойдут нас стороной, я уверена, – прищурилась моя спутница. – Хотите, я покажу вам место, где гулять в сумерках особенно удивительно?
– Только если дома вас не хватятся… – скорее из вежливости, нежели из искреннего опасения ответил я.
– Пойдемте, Миша, тут недалеко, – Липа свернула на боковую тропинку и побежала с холма вниз, в сторону от своего дома.
Я поспешил за ней. Небо стремительно темнело, но гранатовое платье девушки мелькало впереди, разрезая сгущавшиеся сумерки, и мне ничего не оставалось, как только стараться не отстать.
Наконец Липа остановилась.
– Вот мы и пришли, – сказала она, чуть запыхавшись. – Теперь можно идти спокойнее.
Я перевел дух и осмотрелся.
Мы стояли у невысокой оградки кладбища.
Мне стало немного не по себе.
Липа же была совершенно спокойна и даже, как мне показалось, весела. Она потянула на себя почерневшую от времени калитку, но та не поддалась, и я поспешил к девушке на помощь.
– Кладбище дает огромную свободу! Я это уже давно поняла. Подумайте только, никто и слова не скажет против того, что я хожу сюда одна. А ведь девице приличествует сопровождение даже при обыкновенных прогулках! Никто не спросит, отчего я тут… – с этими словами Липа неспешно обходила по узким тропинкам старые замшелые каменные плиты и потемневшие деревянные кресты.
Некоторые могилы утопали в высаженных на них цветах, другие же были совсем заброшены. Невольное любопытство подталкивало меня по очереди читать эпитафии на надгробных камнях, и мне казалось, что со всех сторон до меня доносятся предостережения и нравоучения, исполненные житейской мудрости всего человечества. Здесь были и краткие выдержки из Ветхого Завета, и бесталанные любвеобильные четверостишия, и сухие сдержанные слова о чьей-то давно прожитой жизни, уместившиеся лишь в двух строчках, вырезанных на могильном граните.
Вдали среди предгрозового вечернего сумрака светился огонек: это над входом в старую замшелую часовню горела лампада.
Липа свернула на боковую дорожку и остановилась.
– Миша, вы были когда-нибудь на могиле вашего дядюшки? – спросила она, уже второй раз называя меня любезнее, чем того требовали обстоятельства.
Я покачал головой.
Действительно, во всей этой суете с наследством я позабыл про то, что дядя был мне и просто родственником, близким, родным человеком.
Мне стало неловко.
Липа обернулась:
– Хорошо здесь!.. На кладбище все чувствуешь намного острее! Да и память проясняется…
Замедлив шаг, я остановился у нового деревянного креста и горбившегося перед ним холмика земли. Напротив него почти целиком вросла в землю низенькая каменная скамейка. Я перчаткой смахнул с нее бледные сухие прошлогодние листья и сел. Мой взгляд скользнул по кресту, на котором темнели резные буквы: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится».
Я вспомнил себя мальчишкой, вспомнил свое детство и дядю, очень изредка приезжавшего к нам в гости, вспомнил однажды подаренную им деревянную лошадь и сладости, которые он всегда нам привозил. Отрезы тканей, преподнесенные им моей матери, были столь богатыми, что потом удивляли весь город. Я вспомнил, как боялся дотрагиваться до этой материи, насколько тонкой и воздушной она казалась. Вспомнил я и огромный стол, который накрывали к дядюшкиному приезду, и большого гуся, которого выставляли на огромном рдяном блюде в окружении сморщенных печеных яблок. Дядя очень любил мою голубятню и спрашивал меня о ней, и вместе мы ходили смотреть молоденьких голубков диковинных пород, которых мне дарили на именины или на Пасху…
Сверкнула молния, и через секунду по небу покатился раскат грома.
Липа схватила меня за руку:
– Скорее отсюда, а то мы вымокнем!.. – и она побежала вперед, увлекая меня за собой.
Но дождь уже хлестал вовсю.
Мы стремглав пронеслись через лабиринт тропинок, затерянных между могил, к часовне, прямо на огонек ее лампады. Массивные каменные ступени церквушки, расписанные теперь темными водяными струями, были покрыты слоем уже отцветших лепестков и опавших листьев. В жару камни раскалялись, и попавшая на них листва просушивалась до коричнево-желтой трухи. Сейчас юбки Липы смели ее прочь, оставив за девушкой чистую дорожку.
Олимпиада подбежала к двери и дернула позеленевшую ручку.
Часовня была открыта.
Мы вошли внутрь.
– Я думаю, это подходящее укрытие, – сказала Липа, убирая со лба мокрую прядь волос, и шагнула вперед. – Боже! Посмотрите, как красиво!..
Большие кусты сирени, росшие снаружи, закрывали маленькие окна часовни, и поэтому внутри было темно. Лишь у иконы Троицы горела лампадка, а слева от нее в полутьме слабо сверкал образ Богоматери.
Мы подошли ближе.
На окладе иконы сидели десятки светлячков. Старинный киот у маленького приоткрытого окошка стал пристанищем для этих удивительных насекомых, спасавшихся от ненастья.
– Это просто волшебство! – прошептала Липа. – Какое невозможное украшение…
Снаружи вовсю шумела гроза. Струи ливня, казалось, слились в один нескончаемый поток. Последние просветы на небе исчезли за тучами, и мир погрузился в дождь.
В часовне было сухо, чуть душно, тепло и таинственно. Присесть было некуда, поэтому я снял сюртук и разложил его на полу подкладкой вниз.
– Ваши родные уже, наверное, вас хватились… – сказал я, жестом приглашая Липу присесть и отдохнуть.
– Ничуть, – отозвалась девушка. – Они наверняка уверены, что я осталась у Аглаи. Так уже было множество раз…
– Что же, укрыться тут и подождать явно лучше, чем промокнуть и схватить лихорадку. Перед свадьбой-то…
– Ах, вы уже знаете? Аглая рассказала? – кокетливо спросила Липа.
– Нет, Надежда Кирилловна как-то упомянула об этом… О вашем приданом и о том, что благородное семейство вашего избранника слишком высоко ценит свое благородство…
Липа, подобрав мокрый подол платья, села рядом со мной на сюртук, по-детски поджав под себя ноги.
– Слишком высоко! – согласилась она. – Ну, а мне все равно, что мой отец занимается торговлей скотом! Зато долгов карточных у него нет, и дом наш не заложен…
– Значит, вы против вашего союза?
– Если говорить по правде, то нет. Представляете, не против! Мой нареченный беден, но его титул откроет многие двери и мне, и моему отцу. И, знаете, новое положение даст мне чуть большую свободу, нежели теперь, может, и гораздо большую. Да уж не так и противен мне жених! Он не стар, он учтив и образован. Осталось только договориться о том, во сколько голов скота они оценивают свою фамилию и титул. Правда, это занятно? Титул, стоивший нескольких тысяч коров, оплаченной закладной и большого дубового шкафа с итальянской резьбой. Вам смешно? Мне – очень! И когда я появлюсь на свадебном балу, то среди розовых мраморных колонн залы я буду представлять себе не людей, а тысячи пасущихся и мычащих буренок, и закладные будут играть в карты за ломберными столиками… Право, это очень мило! Вы осуждаете меня?
– Даже мысли не было…
