Коллега по работе – из молодых – рассказал мне, что приютил как-то он своего друга – со студенческой еще скамьи – у себя на квартире. Тому пришлось в спешке уйти из дома от бывшей жены, и ночевать ему тогда было совсем негде. Постелили ему раскладушку на кухне, потому что в единственной в их однокомнатной квартире комнате спал он сам – со своей женой и ребенком.
Друг искал съемную квартиру, но что-то затянул с поисками и, пока суть, да дело – соблазнил его жену. Он обо всем догадался, «друга» выгнал. А жена стала каяться, мол, нечаянно влюбилась… Но через несколько дней взяла за руку ребенка и ушла жить к другу.
Месяца через три, однако, она вернулась. Он безропотно и без упреков принял ее и изо всех сил старался вернуть их прежнюю семейную жизнь, потому что до этого они жили с ней «душа в душу, ну, душа в душу!» Он очень любил ее и раньше, до того, как это все случилось, думал, что и она его тоже любит.
Но, пожив с ним пару месяцев, она снова ушла, взяв с собой и ребенка. Ушла, однако, не к любовнику – они расстались, как оказалось, раз и навсегда – а ушла в никуда, просто ушла от него. Не захотела с ним больше жить после новой своей любви.
Он тосковал по ней, потом даже женился на другой женщине, но это, по его словам, было уже не то…
Женщины
На какой-то светской вечеринке известная своей манерностью и красотой дама, подходя к группе других дам, сказала, показывая взятое с чайного столика оригинальное пирожное:
– Смотрите, девочки, что я нашла. Я считаю, что все в жизни нужно попробовать…
– В сорок пять она собралась все попробовать – я уже в восемнадцать все попробовала, – заметила ей другая дама, известная своей натуральной простотой и бойкостью.
– …Я думаю, ты еще раньше все попробовала, – последовал после секундной паузы ответ.
Дети
На утреннике в детском садике воспитательница вышла на сцену в платье, покрытом желтыми листьями, и с корзиночкой, тоже наполненной желтыми листьями.
– Кто я, дети? – спросила она.
– Еле-на Михай-ловна – дружно и с готовностью ответили дети.
– Не-ет, дети, я – осень, – не моргнув глазом, поправила их воспитательница.
Читатель
Он читал Льва Толстого с перерывами: прочтет несколько страниц и откладывает книгу – настолько плотно написано, что он чувствовал себя переполненным, нужно было перевести дух и придти в себя.
В поиске
После школы они с подругой уехали из своей деревни в районный центр учиться в техникуме. Когда она заканчивала техникум, двоюродная тетка прислала ей письмо, в котором звала после диплома приехать на работу в свой городок, где у нее на примете был для нее неплохой жених – сын директора предприятия средней величины, ее ровесник и тоже приближающийся к принятому тогда возрасту женитьбы. Она поехала в тот городок по распределению и прихватила с собой землячку-подругу. После не то чтобы бедной, но скудноватой деревенской жизни у своих родителей она искала себе в городе долю получше. Ну и подруга ее не хотела от нее сильно отставать.
Жених был и правда не плохой, и родители его, действительно, с достатком, но любовь как-то не сложилась и до женитьбы дело не дошло. Тогда она пристроила к нему свою подругу, а сама взялась за его приятеля, у которого отец, как оказалось, был директором треста городских столовых. Тогда это была очень хлебная должность, и в своих фантазиях она рисовала себе достаток его семьи гораздо более яркими красками. Дружба их складывалась успешно на этот раз, и когда через полгода после их знакомства она пришла к нему в дом знакомиться с родителями, то была обескуражена, оглядывая довольно обыкновенное внутреннее убранство: «Ну, и где же все это?..» – читалось на ее лице. «Отец у меня очень скромный человек» – пояснил сын, видя ее недоумение.
Но делать нечего – все уже шло к женитьбе, а богатства, наверное, в закромах – из осторожности, решила себе она, и вышла замуж. Но богатства – какие бы они ни были – из закромов доставать не спешили, и ей пришлось вертеться, делать карьеру и обеспечивать себя и свою семью самой. Ну, еще и направляла твердой рукой мужа, чтобы и он не забывал нормально зарабатывать.
Подруга же ее тем временем вышла замуж за уступленного ей жениха. И дети родились, и вроде бы все было нормально, потому что претензии по материальной части у нее были скромнее. А беда пришла откуда не ждали. В деревне в семьях принято было все время и за все бранить и поносить мужей, «чтоб сильней любили» и слушались. Этот шаблон семейных отношений прочно утвердился в сознании обеих подруг, сколько их не пытались разубеждать их знакомые и родня – «городские». Муж второй из них очень плохо переносил ругань в свой адрес и закатывал скандалы. Сначала на словах, а потом и с рукоприкладством. Его отец пытался увещевать невестку, говорил, что сын его такой человек, что любит, чтоб его «подхваливали», и этим можно бы воспользоваться. Невестка вроде бы и понимала, но не могла через себя переступить, ведь она видела, как ее мать всю жизнь устраивала выволочки отцу, и хорошо все жили.
Как-то раз она за общим семейным ужином рассказывала про своего попугая:
– Такой драчун! Когда хорошо с ним говоришь – и он такой хороший. А чуть прикрикнешь – и пошло с него…
– Мне с тебя смешно, – заметил свекор, – ведь это можно было бы применить и к человеку.
Но жена сына была непреклонна. И муж, не перенеся постоянных скандалов, стал пить от обиды. Дальше – хуже. Дело в конце концов дошло до развода с разделом имущества.
Подруга ее тоже бранила по-деревенскому обычаю своего мужа, но тот оказался более устойчивым к ругани – хотя и переживал. Но терпел всю жизнь и не запил.
Глаза
У него были уже две взрослые замужние дочери, когда его увела из семьи симпатичная женщина, моложе него на пятнадцать лет – ему было пятьдесят, а ей – тридцать пять. Он не очень то и сопротивлялся, потому что она ему нравилась и ему было лестно, что у него теперь такая красивая и молодая жена.
Новая жена была единственной дочерью у своих родителей, которые были людьми среднего достатка и обеспечили дочку в свое еще время отдельным жильем, чтобы облегчить ей выход замуж и устройство личной жизни. Все семейные деньги держала мать, которая, хотя и рада была, что дочь наконец вышла за муж, но относилась к нему настороженно и в денежных вопросах не очень ему доверяла. С отцом у него сложились напротив – доверительные отношения на почве того, что он тоже побаивался свою жену и потому недолюбливал ее. Чтоб досадить ей он все время подначивал зятя: «Ты знаешь, сколько у нее денег? Она недавно все окна поменяла на новые – пластиковые. Полмиллиона отдала, не меньше, не моргнув глазом. Проси у нее на машину, скажи – для дочери. Для дочери она должна дать.» Он так и сделал и скоро пригнал из салона новенький внедорожник. Он уже представлял себе, как будет на глазах у друзей и знакомых выходить из внедорожника с молодой красивой женой, но теща вдруг сказала, чтобы он поставил новую машину возле ее дома. На вопрос зачем, она ответила: «Там ей будет лучше». И пришлось ему снова гонять на своей видавшей виды иномарке. Он жаловался друзьям и знакомым: «Что же она не хочет для своей то дочери?» Друзья и знакомые пытались объяснить ему, что для дочери-то она хочет, но не хочет, чтобы для него. Он этого не понимал и продолжал жаловаться.
Потом жена предложила купить в ипотеку загородный дом – родители давали деньги на первоначальный взнос с условием, что дом будет зарегистрирован на ее имя. В целях экономии дом купили недостроенный – только стены и крыша. Он ей сказал: «Раз дом и ипотека на тебя – ты и устраивайся на вторую работу, а я вместо работы буду дом достраивать.» На том и порешили. Он с головой ушел в строительство, она – в работу. На тяжелые работы он пытался привлекать зятьев – мужей двух своих дочерей из первой семьи. Старший зять как мог увиливал, но младший был совестливее и приезжал по выходным помогать. Но потом и он стал появляться на участке с перерывами, поскольку и у него были свои дела.
Как-то раз, не дождавшись зятя, он попытался в одиночку поднять на толстостенный сруб бани край очередного увесистого бревна и у него от перенапряжения потемнело в глазах. Он почти ослеп на какое-то время. Соседи отвезли его в город. В глазной больнице сказали – дело серьезное, отслоение сетчатки, надо лечиться. После каких-то процедур зрение вернулось, хотя и не полностью, но о поднятии тяжестей ему сказали забыть навсегда, а не то снова ослепнешь. Он залег в глазную больницу на месяц, чтобы закрепить лечение. Жена приходила его навещать – все такая же красивая, заботливая, приносила домашнюю еду и фрукты. Но он сильно забеспокоился – что с ним будет дальше? Будет ли он нужен таким калекой? По нескольку ночей подряд не спал, по ночам выходил из спящей палаты в больничный коридор, часами бродил там и все думал, думал.
В глазной больнице все в основном меняли хрусталики и лежали по три дня, а он один лежал здесь несколько недель. Люди в палате все время менялись и он мог рассказывать свою историю снова и снова – все время новым и новым людям. Люди как правило сочувственно выслушивали, пытались помочь советами или таблетками от бессонницы, а потом выписывались и исчезали. Но на их место приходили новые, он выбирал из них кого по добрее или поумнее лицом и рассказывал свою историю снова и каждому – по нескольку раз, заглядывая им в глаза и ища в них ответы на свои вопросы.
Мальки
В конце лета в реке подрастают мальки, которые весной вылупились из икринок. Теперь они уже представляют интерес для окуней. Если стоять на берегу и смотреть на водную гладь, то можно увидеть, как вдруг в одном месте ни с того ни с сего выпрыгнет из воды на воздух разом, как по команде, стайка мальков и через секунду также разом падает назад в воду. Объясняется это удивительное явление просто: на стайку мальков под водой налетает наглый разбойник окунь, чтобы сожрать одного из них, а мальки по врожденному своему инстинкту выскакивают на секунду из воды, чтобы атакующий окунь пролетел под ними мимо. И ведь он тупой пролетает.
Кости
Мастер отчитывал своего молодого помощника:
– Вот зачем ты выбрал себе такую худую девчонку?!
– А что?
– Как что – ты костлявый, она костлявая – грохоту будет, как на железной крыше…
Балкон
Был у нас в штате на предприятии инженер-строитель. И вот как он любил рассказывать про себя:
– Когда я был прорабом, строили мы жилые дома-многоэтажки. Один раз поставил я треснутую бетонную плиту, как балконную. И вот с тех пор, как иду мимо – все смотрю, не обвалилась ли. Вот какой я человек – другой бы и думать забыл, а я все переживаю.
Отец
Соседки по подъезду одного дома родили в один год – одна девочку, а вторая – мальчика. Девочка родилась в полной семье – с мамой и папой, а мальчик родился без отца – отец был уже женат на другой женщине и когда мать мальчика сказала ему, что беременна, он, конечно же, ей сказал, что и его жена только что объявила ему о своей беременности, и теперь он не может уйти от нее и бросить в таком положении – «Вот если бы ты забеременела хоть на месяц раньше, то тогда бы, конечно, а так нет, не могу.» Любовница верила и всем рассказывала, что вот он бы женился на ней, но такая досадная ситуация… Поскольку была она уже в зрелом возрасте, то ребенка решила оставить в надежде, что любимый человек, когда увидит, то обязательно полюбит своего сына. Но мужчина после рождения сына все время держал дистанцию, не подпуская к себе мальчика, а потом даже запретил ему называть себя папой, чтоб чего не вышло. Мальчик, когда стал подрастать, очень переживал, что папа не разрешает называть его папой.
Особенно обидно ему было смотреть, как носит на руках соседскую девчонку-сверстницу ее отец. Он даже терся возле ее отца, чтоб тот заметил его и увидел, что он лучше нее и мог бы стать ему очень хорошим сыном, не то что она. Девчонка совершенно не заслуживала иметь такого папу. Он ее ненавидел так, что не мог терпеть. Дело осложнялось еще и тем, что ему пришлось ходить с ней в один детский сад, в одну группу, а потом и в одну школу, да еще и матери их дружили и водили их в гости на дни рождения друг к другу. Ему приходилось изображать детскую дружбу, и тем сильнее становилась скрытая ненависть к ней в его груди. А она, дура, ничего не понимала и по простецки дружила с ним. Матери просто умилялись на их дружбу. Он пытался сорвать свою злобу толчками исподтишка. А однажды, когда они играли в снежки, он слепил снежок с камнем внутри и кинул, метя ей в лицо. Но камень попал ей в лоб и она отделалась только синяком. Все списали это на детское недомыслие и не придали значения. После этого он стал вынашивать планы убить ее. Но годы шли, а замысел не удавался. Он даже делал какие-то приготовления, потом несколько раз примерялся, но решимости и смелости до конца не хватало.
Ненависть его к ней прошла только когда он уже пришел из армии, женился на другой девушке, у него родился сын и он стал своему сыну хорошим отцом, чтобы не было у мальчика такого отца, какой был в детстве у него самого. А вместо ненависти к соседке осталась только неприязнь, которую за редкостью их встреч ему не трудно было скрывать.
Пес
Поехали мы как-то по осени на утиную охоту. Отовсюду слышались выстрелы и к нам прибился чей-то молодой веселый пес. Когда мы стали уезжать, он бежал за нами с таким упорством, что нам пришлось подобрать его и взять к себе в машину. Жили мы в частном доме за городом и места всем хватало. Но однажды наш новый пес в благодарность за нашу доброту радостно принес и проложил нам на крыльцо нашу же курицу, пойманную и задушенную им в нашем загоне для кур. Мы расстроились и от греха подальше решили вывезти глупого молодого хулигана в наш провинциальный городок, где он, как мы думали, мог бы, наверное, найти своих утерянных хозяев.
Но через день приехал из города наш сын-студент, который успел уже в прошлый свой приезд с ним познакомиться и даже привез ему какое-то угощение.
– А где же пес? – спросил он.
Мы сказали, что за провинность отвезли пса в город.
– Не думал я, что вы способны на такое… – сказал нам сын.
Мы всю ночь не спали, а на утро сели в машину и поехали в город. Не надеялись найти, но к нашему удивлению на той же площади, где мы его оставили два дня назад к нам сразу почти подбежал наш пес, радостно виляя хвостом. Мы взяли его к себе и теперь он живет у нас.
А кур не трогает. Совсем.
Записки молодого человека
Повесть
Трагически и нелепо погиб человек, парень двадцати двух лет. Дело было на кабаньей охоте. Кто-то из группы охотников, рассыпавшихся по лесу, неловким выстрелом подранил матерого кабана. Охотники знают, что нет страшнее зверя, чем раненый кабан, Рассвирепевший от боли он кидается на человека, и горе тому охотнику, который промахнется второй раз.
Подраненный кабан на какое-то время исчез из виду, а потом совершенно неожиданно выскочил на просеку метрах в ста от паренька. Один из охотников рассказывал, что все происходило на его глазах. Он стоял в стороне от просеки, парень был ему хорошо виден, а кабан, тараном несшийся по прямой, как стрела просеке на паренька, лишь время от времени мелькал в просветах между деревьями и кустами. Охотнику было неудобно стрелять. Но он все таки выстрелил и промахнулся. Парень же, по его рассказу, неподвижно стоял на просеке и, прицелившись, вел кабана на мушке, подпуская поближе. Охотник был уверен, что он выстрелит. И лишь когда кабан был уже метрах в пятнадцати, почувствовал что-то неладное: слишком уж парень был спокоен и стоял, как будто не целился, а задумался о чем-то. Дальше все было как в кошмарном сне. Парень довел кабана на мушке почти до самых своих ног, но так и не выстрелил. А когда подоспели люди, было уже поздно.
Никто не мог понять, что с ним случилось? Почему он не выстрелил? Первым делом осмотрели ружье. Оно было исправно, курки взведены. Кто-то высказал предположение, что от волнения парень нажимал пальцем не на спусковой крючок, а на скобу вокруг крючка – это бывает даже с опытными охотниками. Но тогда парень, видя, что выстрела нет, должен был бы проявить хоть какие-то признаки беспокойства. По рассказу же очевидца, он даже не шевельнулся до самого последнего момента. Следователь, который вел это дело, написал в заключении «несчастный случай», но по секрету сообщил мне, что подозревает самоубийство. Я сказал, что слишком уж странный способ покончить с собой. Тогда следователь показал мне записки молодого человека, которые якобы объясняли в какой-то степени случившееся.
Вот эти записки.
1
Я как-то задумался, почему у меня – сколько я себя помню с детских лет – никогда не было никаких прихотей?.. Почему я никогда не был глупым, я хочу сказать, глупым ребенком? Я не могу сказать про себя: «Ах, каким глупым я был!» Я всегда был умным. Я всегда был таким, какой я сейчас, я хочу сказать, я всегда думал так, как сейчас. Мне это смешно. И странно. По-моему, все счастье детских лет заключается в безответственности. Я этого не знаю, но это должны знать другие.
Есть люди, которые совсем не думают за себя даже. И есть люди, которые не выносят этого и думают не только за себя, но и за других – вот я и есть такой, и в том все мое несчастье.
В детстве я был серьезным и вдумчивым ребенком. И первыми моими думами были думы о том, что все живущие на свете имеют свои обязанности: и кошки, и собаки, и люди, и дети – все. Я был ребенком, сыном своих родителей, и мои обязанности заключались в том, чтобы быть хорошим ребенком, хорошим сыном своим родителям, не огорчать их, а наоборот, всячески радовать своими положительными качествами.
Но было бы, наверное, еще полбеды, если бы думы мои не шли дальше этих детских обязанностей и забот. Меня же почему-то заносило еще и в обязанности и заботы взрослых, и вскоре я увяз в них по уши. Начиналось все это очень невинно и для взрослых даже забавно. Как-то мама раскрыла пошире белый полотняный мешочек с кусковым сахаром, который стоял у нас в буфете и в который мы обычно, не глядя, запускали руку, чтобы достать пару кусков к чаю, и с недоумением обнаружила, что среди целых кусков там попадалось изрядное уже количество обкусанных половинок. А дело было в том, что однажды я слышал, как мама жаловалась, что «сахару не напасешься». Наверное, именно тогда впервые я обременил свою бедную головушку думой о семейном бюджете, а сердце – сочувствием к своим родителям, поняв, как бьются они, чтобы вырастить нас с братом и прожить самим. И я стал экономить сахар: изгрызу не два, как обычно, а полтора, а то и пол кусочка сахару со стаканом чая и кладу втихомолку оставшуюся половинку обратно в мешочек. Но в следующий раз брал снова целый кусочек, а половинки не трогал, чтобы видней была экономия. Это было для меня чем-то вроде игры. Причем никаких корыстных мыслей у меня тогда не было, я даже не думал о том, что это могут заметить. Когда же все-таки заметили, мне почему-то вдруг стало как-то неловко и даже стыдно, как будто меня поймали на чем-то не то что нехорошем, но не очень красивом. Мне казалось, что именно так это выглядит со стороны, и ожидал, что родители сейчас пристыдят меня, но они почему-то ничего не сказали, только посмеялись между собой, и ощущение неловкости и стыда тотчас исчезло. После этого я уже на их глазах, открыто и даже напоказ тянулся к мешочку и клал туда оставшуюся половинку. Им это казалось забавным. Никто же не знал, чем это грозит для меня и во что выльется.
Но сахар еще что – с деньгами было хуже. Естественно, зарабатывать деньги я тогда не мог, но забота о семейном бюджете прочно засела во мне. Гораздо чаще, чем о сахаре, я слышал жалобы матери на нехватку денег. То их не хватало вообще, то на что-нибудь конкретное. Родители садились за стол рассчитывать, выкраивать, пересчитывать, а я тихонько терся где-нибудь поблизости и впитывал в себя эти расчеты, как губка. А потом, следя за редким появлением новых вещей или даже продуктов в доме, делал свои пересчеты и болел, болел душой за каждую копейку.
В этом я был полной противоположностью своему брату, который был старше меня на два года. Брат и в голову не брал таких мыслей. Если ему хотелось лыжи, он просил лыжи, новое пальто – просил пальто, и не просто просил, а с моей точки зрения, совершенно бессовестно клянчил до тех пор, пока ему не уступали.
Я ничего не просил, хотя мне тоже многого хотелось, но просить не позволяла совесть: меня бы загрызли думы о том, каким тяжелым ударом было бы, к примеру, новое пальто для меня по семейному бюджету. А потом, всякие просьбы были бы, наверное, бессмысленны, ведь мне была уготована участь всех младших братьев – донашивать вещи старших. С годами мама привыкла к тому, что я никогда ничего не прошу купить, и не покупала. Особенно страдал я от этого в старших классах. Мама думала, что такой умненький, серьезный мальчик, как я, не интересуется нарядами, что он выше тряпок. «Он у меня не привередливый, что дашь, то и наденет,» – говорила она соседке. Ох, в какое бешенство вгоняла меня потом эта фраза, но я молчал.
Примерно также, только еще хуже получалось и с карманными деньгами. Брат клянчил деньги, да ему и так давали – на кино, на праздники, а мне не давали. Не давали сначала потому, что рядом с братом я по контрасту всегда оставался «маленьким», в смысле, слишком юным, для того, чтобы иметь карманные деньги. Я рос, но рос и брат, а потому я все ходил в «маленьких». Родители забывали, что брату в моем возрасте уже давно давали деньги. Наконец, стали предлагать и мне. Но не тут-то было! Деньги были нужны, но… я скромно и упорно отказывался от протянутого рубля – брать мне уже не позволяла роль скромника, в которую я влез по уши. А потом я тайком вынимал из кошелька матери или выворачивал из карманов отца по пятнадцать – двадцать копеек и постепенно набирал необходимый рубль. Получалось, что и рубль не взят и деньги у меня есть. Конечно, меня мучила мысль о том, что я поступаю нехорошо, но зато утешала мысль другая, о том, что таким образом я избавляю своих дорогих родителей от неприятности тратить на меня рубль. И что за нелепая была мысль! Наверняка, родители относились к этому не как к неприятности, а как к необходимости. Да я вовсе и не считал своих родителей скупыми, и сам я не был скрягой. Просто это было застарелое, въевшееся желание доставить родителям, намучившимся в прошлом из-за копейки, удовольствие от сознания того, что вот не пришлось тратить рубль, и рубль остался цел, а если я этот рубль возьму незаметно для них, вынимая по пятнадцать – двадцать копеек из кошелька, то они об этом не узнают и никаких неприятных чувств не испытают.
Я заразился от взрослых хозяйственной заботой о будущем, все старался сделать так, чтобы пусть сейчас будет немножко поменьше хорошего, зато немножко хорошего останется на потом. В довершение ко всем своим несчастьям я был еще и добросердечен, прежде всего я думал о других, потом уже о себе. Брат же мой был эгоист, себялюбец и жил сиюминутными удовольствиями – легко и беззаботно. Так вернувшись однажды домой, мы с братом нашли на столе только что принесенный мамой из магазина кусок халвы, и брат тут же принялся уплетать эту халву за обе щеки, а я стоял и ныл около него, уговаривая его только попробовать немножко, если уж так хочется, и не есть больше, потому что, если мы много съедим сейчас, то на ужин, когда все соберутся и захотят попить чаю с халвой, халвы будет уже мало и всем не хватит. Но брат не мог утерпеть, ел халву, отмахивался от меня и еще смеялся надо мной. Не имея на него никакого влияния, я не выдержал этой муки и ушел в другую комнату переживать за халву и все прикидывал, много ли он успеет съесть, пока не придет наконец мама. Потом приходила мама и начинала ругать брата за съеденную халву, но брат довольно таки спокойно переносил эту ругань, а после шел ко мне и в пол голоса дразнил меня и смеялся надо мной. Он думал, что меня удерживала только боязнь ругани.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=69832009&lfrom=174836202) на Литрес.
