Баркин "Фанатка"

«Жуть какая», – подумал я, ощутив, как по коже пробежали мурашки.

К беседке я подошел раньше назначенного времени. Я знал, что она уже там – ветер принёс известия. Подниматься не спешил, наблюдая с дороги ниже, откуда отлично просматривалась часть деревянной конструкции, и девушка, опустившая голову на руки, глядящая в даль. Мне показалось, что непогода совсем её не пугает.

И всё же я повременил с появлением. Выждал, и только потом поднялся в беседку. Она обернулась, позади неё ослепительно мелькнула молния, четче выделяя тёмную фигуру и ослепляя меня на мгновенье. Её лицо было не разглядеть – факелы не горели.

Мне стало неуютно. Я сам решил поговорить, но в этот момент с удовольствием бы сбежал. И всё же… Всё же мне было интересно и я начал этот разговор

Пожалуй, не было ничего удивительного в девице вздыхавшей по мне – таких за время обучения набралось предостаточно, вот только их глупые мечты о том, какой я принц, не имели никакого отношения к реальности. Скорее так было принято – выбрать симпатичный предмет обожания, чтобы было что обсуждать с подругами, переливая из пустого в порожнее до бесконечности.

На самом деле все мы не так уж много знали друг о друге, чтобы полагаться на свои суждения. Ведь все всегда пытались скрыть свои недостатки и подчеркнуть преимущества. Да и любили мы в этих выдуманных любовных историях только себя. Страдали, рыдали, убивались, ставя в середину картины себя любимого: то окрыленно счастливого, то безнадежно раздавленного – всё всегда крутилось вокруг наших собственных чувств, а не чувств того, на кого, как нам казалось, было направлено наше пристальное внимание.

По этой причине я ни разу не заводил ни с кем отношений. Флиртовал немного для вида, но на этом все мои притязания заканчивались. Люди сочли моё поведение очаровательным и таинственным, присвоив мне образ недоступного сердцееда. Девушки серьёзно осаждали меня, привнося в жизнь больше неудобства и раздражения. Всё это было слишком банально и скучно, и потому совершенно не интересно.

То, что сделала Марта – сначала согрела мою руку, а после забила окна, – немного расходилось с той картиной влюблённости, которую я привык наблюдать у девушек.

Вздохи, долгие взгляды, записки и, может быть, несмелые, скомканные до неприглядности приглашения на зимний бал – это было всё, на что отчаивались девушки. Они же так переживали за собственный сердечный ритм и пунцовые щеки, что не замечали ничего вокруг. Вряд ли кто-то вообще обращал внимание на настоящие неудобства, сложности или проблемы друг друга, и ещё меньше можно было надеяться на то, что кто-нибудь решит за них взяться.

И я совру, если скажу, будто только это заставило меня поговорить с Мартой.

Я был поражен храбростью отщепенца, решившего действовать после стольких лет незаметного существования. Ведь я мог оттолкнуть и высмеять. Мог прилюдно выдать того, кто забил окна и тогда бы она выглядела не просто странной, но дикой.

Вот только сейчас, после разговора, я серьезно сомневался, что ей было дело до того, какое мнения составят окружающие. Да, и если сделать ещё один шаг в своих рассуждениях, придется признать, что рассмотрев меня достаточно хорошо, она точно знала, что я так не поступлю.

Я выдохнул, сдаваясь, и прислонился лбом к стволу дерева, потянув носом расплывавшийся в воздухе запах сырой земли и давно пожухлой листвы – замечательный запах. Не чета мерзким девичьим сладким отдушкам. Я, как маг воздуха, был особенно чувствителен к ароматам.

Дело было в том, что, мне нужно было прояснить, что же у неё на уме. Как она решилась на то, чтобы сделать нечто новое и довольно смелое, после стольких лет немого обожания. Да, конечно же, я не мог не видеть её взгляд все эти годы – его замечали и мои друзья, шутили по этому поводу.

Гораздо больше меня волновали некоторые другие странности, иногда происходившие вокруг.

Как и у всех, у меня случались мелкие неприятности, но всегда удачно разрешались без моего участия. Терялась почта из столицы, а затем вдруг находилась, и только моя, не чужая. Возникло недопонимание с соседом, и вдруг его так удачно переселяют. Не хватило учебников в библиотеке – я опоздал к началу второго года – а потом книги выдали, сказав, что кто-то сдал ненужные экземпляры. Девушки донимали, вот только я ни разу не травился зельями, которые подливались куда угодно, и, должно быть, по стечению неведомых обстоятельств, не надевал заговоренную на приворот одежду.

Таких счастливых случайностей и неслучайностей в моем списке было предостаточно. И если вначале я списывал всё на везение, со временем у меня появились некоторые сомнения на этот счёт. Однако никаких доказательств того, что кто-то приложил к этому руку не было.

Кроме одного не слишком убедительного момента: несмотря на то, что моей стихией являлся воздух, проблем с огнём у меня не случалось – проблем, очевидных другим.

Как и любой другой студент, я был обязан уделять внимание всем элементам и уметь использовать необходимый минимум неродных стихий.

Касательно огня: мне полагалось уметь поджигать свечи и конфорки в лаборатории зельеварения, уметь освещать себе путь, использовать самые простые и необходимые заклинания. Хорошо у меня получалось только в кабинете, перед профессорами. В своей комнате я исходил седьмым потом, чтобы высечь из пальцев искру и даже это не всегда удавалось.

Впервые я заподозрил её около года назад, но только вчера убедился, что мне не кажется и Марта, скорее всего, была причастна если не ко всем странностям, то точно к некоторым из них.

Строит из себя хранителя, побери её духи! – ругался я про себя. – Молчит годами, будь она неладна. Чего только стоит её замечание, что записка не подписана. Меня и моими же словами! Но будь я проклят, если она сказала это с желанием уязвить. Нет! Не было в её до противного острой ремарке ни капли упрёка или претензии. В её словах я расслышал замечание старшего и более опытного наивному ребёнку… Да кем она себя, духи побери, возомнила?

Я скрежетал зубами.

Это немое бесконечно долгое обожание и такой внимательный взгляд ко мне. Именно ко мне, а не себе самой.

При этих мыслях я разволновался.

И всё же… Всё же это было далеко не всё, что заставило меня с ней увидеться.

Позади раздался треск веток. Я обернулся, ожидая увидеть зверя и надеялся, что мне не попадется опасный хищник. Никого не было, только дождь беспорядочно барабанивший о мерзкую зелень и… Зонт. Длинная трость со сложенной чёрной плащевиной стояла рядом с трухлявым пнём в паре шагов от меня.

Я застыл, чувствуя как внутри всё задрожало.

– Я знаю, что это ты! Немедленно покажись! – потребовал я.

Из-за соседнего ствола бесшумно качнулась тень, вынырнув только на половину. Посмотрела на меня одним глазом.

– Духи тебя побери! – выпалил я, ощущая холодный страх где-то по середине груди.

Как она подобралась так близко, не издав ни единого звука? Ветки хрустнули только чтобы привлечь моё внимание к проклятому зонту. И когда она заметила меня? Когда спускалась вниз, но не подала вида?

Не чувствуя ног, я неуклюже ломанулся прочь. Вынырнул на дорогу и понёсся не разбирая пути.

Она пугала меня до дрожи в коленях. До трясущихся поджилок. До остановки сердца.

И это была главная и основная причина, почему мне страшно хотелось с ней поговорить. Все эти годы.

Она притягивала так же, как история, плетущаяся в тёмной комнате тихим шепотом; как угол в укутанном мраком коридоре за который так и тянуло заглянуть, даже если волосы вставали дыбом; пугала, как чёрный паук повисший над кроватью; звала эхом глубоких подземелий.

Она пугала меня одним своим присутствием, и потому никогда не была пустым местом. Для меня.

Странно?

Да, очень. Наверное потому, что и сам я был немного странным, просто этого никто не замечал. Кроме неё, похоже.

Глава 4 Марта

Дождь оглушающе барабанил по гравию дорожки, когда в сизом сумраке я приблизилась к парадным ступеням академии. Поднявшись на широкое освещенное крыльцо, остановилась. Серые конопатые плиты украшали комья грязи с чужих сапог.

Я улыбнулась – теперь всё было правильно.

Вернувшись в академию после разговора, я застыла на этом самом месте в растерянности. Филипп должен был спуститься передо мной, а значит, порог не мог быть чистым. Но был. Убрать так быстро не могли. Служащие возьмутся за дело не раньше следующего утра и только после того, как закончится дождь.

Я быстро сообразила, что по дороге, попав под ливень, он, должно быть, решил укрыться под сенью деревьев и переждать первые удары непогоды. Скорее всего, остался где-то на обочине. Идти вглубь леса, не имело смысла, да и диких зверей хватало.

Этой мысли оказалось достаточно, чтобы я поспешила юркнуть за дверь, схватить один из общественных зонтов у порога и броситься обратно.

Отыскала я его быстро. Помедлила, решая, как предложить зонт. Вряд ли он сильно обрадуется моему появлению, но оставить его одного в темноте, там где водятся медведи и волки, да ещё на холоде, который он не переносил, я не могла.

Кажется, вместо помощи, я только сильнее его напугала. Зонт он не взял – сбежал. Зато теперь был в безопасности и тепле толстых стен, а я была довольна.

Наклонилась на мгновенье и коснулась живой мясистой грязи, растерла пальцами с чувством удовлетворения и только после вошла в дверь.

***

Следующие пару недель я была особенно осмотрительна и была готова биться об заклад, что он ни разу не поймал на себе мой взгляд. Я позволяла себе смотреть только когда ко мне была обращена спина Филиппа или расстояние было значительным и он никак не мог меня заметить.

Я не смотрела на него ни в обеденном зале ни в учебных кабинетах. Это было сложно, но я держалась, думая о том, что так ему будет легче. Не слишком приятно, наверное, быть предметом чьего-то обожания. Особенно, если тебе этот человек не нравился или, куда хуже, считался странным.

Так что свой бесславный подвиг я совершала для Филиппа со всей самоотверженностью, на которую была способна. Пусть он почувствует, что от меня не исходит никакой угрозы. Я вообще была последним на свете человеком, способным ему навредить.

Глядя мимо идеального лица, я просто представляла его там, где останавливался мой взгляд. И любовалась памятными моментами, коих в моей голове было предостаточно.

Как серьёзен и вдохновлён он был, зачитывая доклад о болотных кикиморах, обитавших в северных широтах. Как грустен и задумчив казался, сидя на скамье во время магических состязаний. С какой умиротворенностью и спокойствием взирал он в даль, вытянувшись на лужайке перед академией.

Я подавила вздох. Ничего не скажет ему о том, что границы его жизни – хотя бы мыслью – нарушены мной не единожды: ни взгляд, ни вздох. Филипп мог быть абсолютно спокоен.

***

Спустя месяц я достигла совершенства в искусстве незаметного наблюдения. Я прилагала массу усилий, пока скрытное внимание не стало второй кожей. Такая жизнь казалась такой же естественной, как и предыдущая, и была почти удобной.

Оказалось, что в таком поведении были свои преимущества. Лишенная удовольствия смотреть в его лицо, я получала заоблачную порцию наслаждения, когда всё же случайно касалась его взглядом.

Благодаря хаотичности движения вокруг, что непременно происходило среди огромной толпы студентов, Филипп иногда вдруг возникал рядом, и отвернуться означало привлечь его внимание вспыхнувшей суетой. За лучшее я считала полыхнуть мимо, по заданной траектории движения, словно меня и не было рядом.

И всё же мимолетное мгновение, когда мой взгляд соскальзывал с его лица, ощущалось почти так же остро, как прикосновение кончиков пальцев к его коже. Единственное касание в тот ноябрьский день, которое никогда не изотрется из моей памяти.

Лелея свою сокровищницу воспоминаний и бесконечно перебирая искры драгоценных моментов, я отправилась в библиотеку ранним выходным днём. Коридоры пустовали, разнося гулкое эхо моих шагов: почти все ещё спали.

Декабрь, стылый и снежный, подходил к концу – наступило время ежегодной описи манускриптов. Из каждой группы назначался представитель, готовый помочь в общем деле. Меня назначили в первый же год, не спросив; просто вписали мою кандидатуру. Никто не желал просиживать свободное время за наискучнейшим занятием инвентаризации трухлявого пергамента. С тех пор эта обязанность негласно легла на мои плечи.

Я не сопротивлялась. Друзей у меня не было, а свободного времени хоть отбавляй, так что я была не против чем-нибудь себя занять для разнообразия. К тому же, библиотека была ничуть не худшим местом для того, чтобы вызволять из памяти чудесный образ Филиппа, чем я и собиралась заняться.

Ежегодная повинность в библиотеке составляла полные сутки, то есть двадцать четыре часа, которые можно было разбивать на своё усмотрение. Я предпочитала жертвовать временем по утрам в дни отдыха, когда в библиотеке царили приятные мне пустота и тишина.

Каждый год я выбирала одно и то же место – дальний угол малого читального зала. Туда заходили меньше: студентам не нравился затхлый запах старины, который было не выветрить, и бесконечные сквозняки. Сейчас окна были плотно закрыты и аромат стоял удушающий. Но меня не беспокоил.

Оконные арки были высокими и узкими, выходили на северную сторону и потому всегда оставались притенены. Сейчас с внешней стороны стекла – заиндевевшего, раскрашенного узорами – лежал снег, скрадывая и без того скудное освещение.

Книжные шкафы, уходившие в невысокий потолок, резали пространство на части. В каждой секции стояли столы, но чем дальше от окна они располагались, тем меньше света могли предложить. Путем нехитрых изысканий, представленных посредством проб, я обнаружила, что только крайний стол в углу у самого окна был пригоден для работы. Там я обычно и таилась, предоставленная сама себе.

Оказавшись в большом зале, отметилась у главного библиотекаря, взяла несколько регистрационных журналов на проверку и отправилась в своё логово.

Как и ожидалось, в такой ранний час библиотека почти пустовала; исключением были несколько студентов, грызших гранит науки с маниакальной ожесточенностью. Они расселись друг от друга на внушающем расстоянии, будто поделили территорию, и не на что не обращали внимание.

А посмотреть в библиотеке было на что. Мне всегда казалось, что в этом зале обитает идеальная осень. Грандиозная по размерам зала уходила высоко в купол одной из широких башен. Её барабан – сплошь стёкла – обильно рассеивали вокруг мягкий утренний свет. Обильная позолотой отделка ловила лучи восходящего солнца, расцвечивая отблесками богато убранное пространство. Книгохранилище пылало каймой благородного металла по линиям картин и портретов, по ободам подсвечников и светильников. Разноцветный бархат книжных корешков, будто сменивших цвет листьев, плотно лепился друг к другу, создавая упорядоченную какофонию оттенков вдоль ровных линий полок. Шкафы, все равно что неправильные деревья с неестественно ровными – только прямыми по вертикали и горизонтали – ветками, плотно обхватывали свои некогда кроны.

Проплыв в косых лучах солнца и вальсирующей пыли, я оказалась у противоположной от главного входа стены, свернула налево, опустилась на пару ступенек вниз, преодолев узкий арочный проход и, очутившись во мраке малого читального зала, сразу направилась к своему столу.

Моё место не пустовало. В окружении таких же журналов, как и те, что были в моих руках, сидел Филипп и убористо писал.

Я замешкалась, развернулась, и решила уйти, чтобы его не беспокоить.

– Стой!

Филипп откинулся на стул, вернув перо в чернильницу.

– Доброе утро.

– Доброе.

– Пришла работать? – кивнул он на стопку, прижатую к моему животу и, получив согласный кивок, указал на стул напротив. – Садись.

– Я не хочу тебе мешать.

– Ты не мешаешь, – бросил он и вернулся к бумагам.

Раздумывала я недолго. Опустилась напротив, раскрыла журналы и принялась сверять даты выдачи и возврата манускриптов.

– Как дела? – спросил он.

Я подняла голову и уставилась на парня. Он тоже посмотрел на меня открыто и прямо. Стол был нешироким и, должно быть, это было странное зрелище. Мы сидели, глядя друг на друга с нечитаемыми лицами.

– Хорошо, спасибо. Как твои дела?

– Могло быть и лучше.

– Что-то случилось? – я пыталась не выказать вспыхнувшего волнения, но неосознанно подобралась.

– Ничего особенного, – ответил Филипп, пытаясь напустить в голос безразличия, – слегка волнуюсь из-за сдачи стихий.

– Какой элемент? – спросила я для приличия, потому что знала ответ.

– Огонь.

В конце каждого полугодия, помимо предметов освоенных за семестр, полагалось сдать экзамен по неродной стихии; родная стихия сдавалась отдельно в малой группе соплеменников, таких групп, соответственно было четыре.

Чужую стихию сдавали всем потоком. Студент был обязан выбрать один элемент и освоить новое для себя заклинание. Стихии должны были сменяться очередностью.

Я давно посчитала. В первое полугодие первого года обучения Филипп выбрал огонь и чуть не провалился. Моя стихия никак не хотела ему отзываться. К счастью, моя очередь была следующей, я стояла рядом и помогла. После Филипп выбирал воду и землю. Затем был ещё один полный круг, и по всему выходило, что снова пришло время сдавать огонь.

– Нужна помощь?

– Да.

Я заметила, что Филиппу не понадобилась пауза на размышление. Это означало, что он рассчитывал на мое предложение и потому его принял.

– Осталось пара недель, ты уже выбрал демонстрационное задание?

– Нет. Может, ты выберешь? – с некоторым вызовом спросил он.