Татьяна Чекасина "Канатоходцы. Том II"

У Мельде мимика: вот-вот слёзы хлынут, но хлынула носом кровь. Откинув голову, рукой лицо прикрывает, и его сестра прикрывает лицо руками, будто эта же кровь и на её лице.

Эта кровь… И – догадка!

В коридоре:

– Эльза Иоганновна, вы домой? Мы с вами, подождите.

Набирает тюрьму, Тупохвостова:

– Юрий Иванович. Надо взять кровь у Мельде. И показать ему Петра Крылова, проведя внутрянкой. А Михаила – в коридоре при ярком свете.

Набирает милицию, Шуйкова:

– Отправь кого-нибудь на автовокзал с фотографиями фигурантов…

«Ладно».

– А ты ко мне. Едем.

– На откачку?

– Обыск у Мельде дома.

– Там Долгиков тюфяки на кроватях вспарывал!

У окна воробьи (синиц нет). Оперативка пернатых. Будто решают, как им быть: грядёт нападение ворон или ястребов, не дай бог. У всех чёрные клювики. У одного – желтоватый. Из агентурного: «Мельде говорит мне: “Я видал виды, не какой-то желторотый птенец”» Вот он прыгает с другими: «Чирик-чирик, я опытный!» – «Дурачок ты, батюшка», – правильный вывод. Оперативка пернатых к концу. Летают в тюремном дворе, который для них воля. Выбирайте волю, ребята. Любая воля – не тюрьма, не говоря о «вышке», если она впереди…

Эльза Иоганновна одинокая: ни Пруда, ни Генриха…

В домике Мельде комнатка Мельде. Диван «юность» фирмы «Авангард». Торшер новый. Ящик с бельём, папка с документами. Футляр с трубой (музыкальный инструмент). Тренога для нот, «пюпитр», добавляет Кромкин, и он музыкант. Но не трубач. В кухне перегородка, рядом – лавка, цинковое ведро с кипятильником. Ага, это у них такая «ванная». «Каждый запечник, каждый залавок и подлавок». На веранде под лавкой обувь. Вот у него дома кладовка. Там бывает трудно найти какой-нибудь предмет (реальней новый купить). Но недавно найдены «Прощай, молодость», на подошвах которых фрагменты почвы того оврага, где найден труп…

– Брата ботинки?

– Генриха. Генрих ошань болейт. Ер ист кранк[26 - Он болен (нем.).], – добавляет для непонятливых.

В окуляре лупы немало фрагментов той почвы, того оврага или двора или подъезда, где не было трупа, но в который мог превратится человек от ударов ногами, обутыми в эту обувь. У ранта беловатые налипания. На носках – тёмные пятна. Упаковка ботинок, как хрустальных.

– А на полке?

– Лестница.

– Я про полку…

– На ней. – Эльза Иоганновна, как плохо говорящая немка. Длинный Запекайло двигает в потолке доску. Люк!

– Туда не поднимались?

– Нет, чёрт! – вопль Евграфовича. – Резал матрасы! На фига! мать!

– А ведь фигурант иногда уходит верхним окном…

Из оперативного донесения: «Объект вошёл в дом номер три и нет его, но на улице объявился. Следы от горки угля. Наверное, объект выпрыгнул на уголь из чердачного окна». Не так майор милиции виноват, как Долгиков («Обыски – мой конёк!») Хоть бы не видеть его долго.

А вот его коллега Чамаев… Усольцеву говорит тет-а-тет: «Сеня – гений, а гениев в Генпрокуратуре не хватает». Видимо, порция коньяка немалая, но приятно вспоминать такую оценку своего труда, обычно одна ругня. И в предыдущую командировку, как мама: «Сеня, ты гений». Тогда не конкретно, мол, их в Генеральной нехватка. Кромкин не какой-то романтик, готов делать карьеру.

Оконце легко открывается во двор. Внизу уголь (топят немалую печь маленького дома); с одного бока чернеет (берут ежедневно), с другого под снегом. Деревянный окованный сундук того объекта, который прыгает на уголь. Книга Ларошфуко «Максимы». Лохматый парик. В докладной: «…мужчина в ушанке на лохматой голове, лет на пятнадцать старше Мельде, который не выходил, видимо». «Видимо» нет, а в парике-невидимке, имея и походку другую, и волосы.

Опять птица! Царапает лапками раму окна. «Это ты, Аня?» – обращение к убитой в доме тридцать три на улице Нагорной Фане Пинхасик. Для родных – Аня.

Ночь, но дело – хоть не спи! И какое-то время Кромкин не спит… от счастья.

Филя

Так как водки было мало, утром с памятью нормалёк. Тёща, бля, пожарника! Не от пожара, а для Тоньки, которая в браке с Филякиным А. Ф. А надо бы в её халупе огонька. Вон на Нагорной! Нет другой халупы, бля!

В «крематории» на автокаре новый.

– А ты давай увольняйся, а то уволим «как добровольно оставившего производство».

На это бумага с грифом «Горотдел милиции»: «Выдана гр. Филякину А. Ф. в том, что он задействован в раскрытии преступления. Заместитель начальника майор милиции Шуйков С. Е… Справка дана для предъявления по месту работы…»

Мастер удивлён:

– Я к руководству!

А Филя – к работягам в Красный уголок, где «Моральный кодекс строителя коммунизма» («человек человеку друг, товарищ и брат»). У него другой опыт. И в крытой, и в лагере любой готов прилепить рядом с этим кодексом, да нажать курок…

Мастер в дверях, манит пальцем.

Идут (Филя впервые) к начальнику (галстук[27 - Солидный человек (арго преступников).]).

– У тебя какое образование?

– Пять классов, один коридор.

– Маловато. А пишешь как?

– На «ять»!

Мастер не одно заявление читал:

– Он грамотный.

– На складе готовой продукции будешь у кладовщика подручным.

Копейки! Но уверяют: платить будут, как токарю. Ну, это другое дело.

Тут тепло и вроде ничего не хранится. Вторая дверь в холодную, где ящики с крепежом, который делают на токарных, сверлильных и резальных станках. Они для каркасов, их монтируют в другом цехе. Эти металлические рамы грузят в бортовые машины и с ними отправляют болты, гайки, уголки. Одни говорят – для коровников и теплиц, другие, – в оборонку для самолётных ангаров. Филе по фигу. Главное, на блатной работёнке. Кладовщик еврей напоминает отца Кромкина. Кроме него, Мыков и Зыков, форменные алконавты. Филякину (так он думает) далеко до этой категории. Оба родились в деревне и окрепли там на самогоне.

Подходит автокара. Не та, на которой отходы из цеха металлообработки он отволакивал в отвал, а с готовой продукцией. Амбалы[28 - Амбал – человек, исполняющий черновую работу (арго преступников).] прут в конторку к столам. Для Якова Михайловича, правда, не Свердлова, а Шекиса. И для его зама.

– Пиши, болт номер двадцать два в количестве… Раз, два, три….

Как до верху, Мыков и Зыков тащат.

Шекис «шикает», мол, аккуратно веди амбарную книгу:

– Под страницу – копирку! Готовый документ – туда. Заколотят при тебе: гляди, а то болты или гайки украдут.

Перекур. Филя про дядю Геру, какой он весёлый еврей. Яков Михайлович хмыкает неопределённо:

– Так ты – вор? Но воровать тут нечего. Кроме крепежа.

– Яков Михайлович, не дрехорьте, я «выпрыгнул», и не вор.

К воротам во двор вкатывает грузовик. Мыков и Зыков прут ящик на стапели. Матерятся, мол, неподъёмен. Филю умоляют втроём толкнуть.

– Как тебя?

– Артур Ферапонтович.

– И не выговорить.

– Ладно, Филей…

Во как! Повышение в «крематории»! Не такой это и крематорий…

– Надо ещё пиджак, – говорит Тонька.

На Шекисе новый под халатом, который скидывает, идя на обед, и вид в столовой немалого главаря.

– И рубаху не ковбойку, – дополняет Антонина.

Ольга Леонидовна Вовчика подогнала!

– А за что тебя в тюрьму?..

– За дружбу. У них пушка убитого мента.

– И всё?

– И это не наверняка.

– А, ну-ну. Ладно, они уж там!

– Откуда трёп? – Было по трубе: «Я – Пётр Крылов».

– Не трёп! Бегаю, тебя ищу! Генкина сестра говорит: «Генриха увезли». И Андрей в тюрьме. Еду к Крыловым, в квартире никого. А в коридоре какая-то тётка с помоями… И Петра, и даже Варю!

«Я – Пётр Крылов»! Видно не мог о других…

– А Мишку?

– Вот о нём непонятно!

Всыпались![29 - Всыпаться – быть арестованным;] Кроме Харакири? Да и с ним, Филей, непонятная лафа: воля, должность. Тоньке велит набрать. От картинной галереи она с выводом: и этот припухает. Насчёт бадяги[30 - Бадяга – пистолет (арго преступников).]: алиби, в доме отдыха, первый гриб пацана. А как то, главное?

Мельде

Тюрьма для Дундукова не паровоз дальнего следования, а электричка.

– В понедельник на работу! Мой начальник цеха меня хвалит моему следователю Григорию Ивановичу Кокарекину. Вас, ребята, не допрашивал Кокарекин? Правильный мужик! Вот вам курево, Гена, Лёша, хоть и не курящие вы, но тут в цене.

Когда уж его выведут, этого довольного… Наконец, отваливает с радостью в центре неумной головы.

– Теперь и маленький молоток не украдёт с родного предприятия, не то что кувалду! – хохот Березина.

И его выводят.

В голове оркестр наигрывает мелодии без музыканта Мельде. Прокурор, тоже на чём-то играет, но только по нотам. Генрих обыгрывает этого хмыря на пару октав. «Генрих, напиши о выстреле у Крыловых…» И он грамотно об этом неграмотном инцинденте. А вот мелодия непонятная: бабка парней. Как ляпнет: «Дурак ты!» Дураком иногда ругают не для оскорбления, а для подсказки. Видимо, второй вариант. «Дурачок ты, батюшка…» Да наверняка не думая обидеть! Он дойдёт в думах до сути и соли…