– Наверное, в меня тогда чёрт вселился.
И я, не привыкшая получать извинения, тем более от гордой и жестокой матери, приняла это ее объяснение в качестве не очень веского, но аргумента. Мать не стала, как обычно, защищаясь, прятаться в отрицании… И я почувствовала себя живее. Более того, кривым объяснением, мама все же признала свои действия и вернула мне тем самым веру в свою реальность, адекватность и вменяемость.
С терапией я избавляюсь от категоричного контрастного мышления: «свой – чужой», «чёрное – белое», «хорошо – плохо». Учусь видеть не только основные и дополнительные цвета, но и плавные переходы между ними, различные оттенки. Возникает интерес к разнице между обыденными понятиями, о значении которых раньше я даже не думала. Одно из последних открытий: насилие – сила, направленная на разрушение, усилие – для созидания.
Я пересмотрела и свою обреченность на одиночество. Моя вынужденная изоляция, обусловленная недоверием и страхом, превратилась в лечебную, даже творческую обособленность и уединение. А вместо потерянных точек соприкосновения с социумом, нашлись факторы, объединяющие меня с людьми, что имеют похожий опыт.
Изменились мои ценности и приоритеты. Появилось осознание своей конечности и ценность жизни возросла многократно. Пришло больше спокойствия и смирения, больше доверия себе. А бытовые хлопоты стали казаться пустяком. Очень многое потеряло важность.
Я долго не признавала свою склонность к насилию и свою садистичную часть. Я отрицала жестокость в себе и считала, что насилие полезно для разрушения и противоречит приоритету человечества – эволюции; и что проявление жестокости сегодня – недоразвитость…
Психотерапия дает мне силы смотреть в свою теневую часть, изучать ее и не пугаться находок. Отрицать в себе негативные черты не просто глупо, но и опасно. Неосознанное, спрятанное в подсознании не поддается контролю и отравляет жизнь.
Свет и Тьма взаимодополняемы и неразделимы… Оба явления – часть многогранной, сложной, полной цветов, оттенков, звуков, переходов жизни, которую невозможно ни стереть, ни удалить… С тенью легче понимать и воспринимать объем мира. Осознавая свою теневую часть, ее можно контролировать. Умение управлять своими негативными качествами, умение гуманно справляться со своими отрицательными эмоциями облегчает жизнь.
Мне все еще тяжело признать, что Тьма, как и Свет может быть безграничной. Вместе с тем, пришло понимание: жестокость, склонность к насилию – часть природы человека. Теневая часть присутствует в разной степени в каждом. Уровень отрицательных качеств в характере, интенсивность и способы их проявления, во многом зависят от условий становления личности. При этом, как и сама жизнь, любое ее проявление существовало до меня и будет существовать после.
Психотерапия помогла мне расслабиться и принять: ничто и никто не может дать мне гарантии на безопасность. Ни в этом мире, ни на этой планете, ни во всей вселенной нет никаких гарантий. Да, жизнь такова, что обстрел может повториться в любой момент. Да, в любой момент и по любой причине я могу исчезнуть.
Однако, вместо концентрации на неподдающихся моему контролю процессах, я направляю фокус своего внимания на зависящие от меня аспекты жизни: отношение к себе и досуг, окружение и привычки, настроение и мечты, профессия и доход, внешний вид и место жительства, хобби и цели. Возможно, имеет смысл на всякий случай пройти курсы специальной подготовки и освежить знания по ОБЖ.
И все же, на сегодняшний день, вместо растрачивания энергии на ужас и отчаяние, я выбрала жизнь с мелочами и рутиной.
Фрустрация
Часть 1
Во время очередной психотерапевтической сессии, я скукожилась в кресле, давясь своими невыплаканными в шесть лет слезами. Тщетно сдерживая нервный тремор принимаю стакан воды из рук девушки психолога – Тамары.
Воспитательница в детском саду дала нам задание слепить что-нибудь на свободную тему. Карина Юрьевна собрала всю группу, чтобы озвучить задание и главное условие: свои работы мы заберем домой и покажем родителям. Затем воспитательница отправилась на очередное очень важное совещание в кабинет заведующей.
В лепке я чувствовала себя уверенно и не упускала возможности поиграть с пластилином ни дома, ни в детском саду. А судя по восторженным реакциям взрослых, детей и по выставленным на всеобщее любование моим работам, лепить у меня получалось хорошо. Пока Карина Юрьевна оглашала задание, в моем воображении возник образ русалочки Ариель из любимого мультика. Поэтому я решила лепить её. По ощущениям это была импровизация.
В руках вспыхнул первый в жизни «пожар»!
Я быстро вылепила тельце и руки жёлтого цвета, после – шею и голову. Соединила. Сформировала хвост из зелёного пластилина и прилепила его к телу; следом— синие ракушки на грудь, как в мультике! Далее, беру кусок красного пластилина формирую шарик ладошками и расплющиваю его на столе. Получившийся блин дорабатываю пальчиками – волосы готовы. Надеваю эти волосы, как шляпу, на голову русалочки поправляю их и прижимаю. Приклеиваю к лицу малюсенькие черные полукруги – глазки. Добавляю красный маленький полукруг – улыбку.
Сгибаю свою русалочку и сажаю ее на большой камень из куска смешанного пластилина неопределённого цвета. Всё! Я довольна своей работой, да еще и завершенной удивительно быстро.
Во время лепки ко мне подбегали ребята посмотреть на процесс. Многие смеялись из-за ракушек на груди русалочки. Моя Ариель из пластилина очень похожа на любимую героиню из мультика! Я удивляюсь и радуюсь, что получилось так же, как в моем воображении.
Возникло желание слепить друга Ариэль – Флаундера и вопрос —смогу ли слепить вредного Себастьяна… Представляю, как покажу маме свою красивую русалочку, и она обязательно разделит мой восторг.
Воспитательница вернулась в группу. Она, как всегда, скорчила брезгливо-недовольно лицо и стала медленно осматривать то, что мы слепили. Любимчики Карины Юрьевны – Коля и Боря – с нетерпением ждали ее реакции на мою работу. Они суетились и подгоняли ее к моей работе.
– Карина Юрьевна! Там Ира голую женщину слепила! Русалку! В лифчике! – выкрикивали они по очереди.
Я начала беспокоиться: «Может быть ракушки это— лишнее?»
Воспитательница томно двигалась по группе, и мы дружно перемещались следом за ней. И вдруг все вместе остановились у медведя с бочонком мёда, слепленного Жориком. Коричневый медведь был абсолютно гладким и почти глянцевым, без отпечатков пальцев на пластилине. А маленький бочонок мёда жёлтого цвета был как будто из настоящих деревянных досочек! На бочонке даже имелась надпись «мед»! Выражая восхищение, я стала задавать Жорику вагон вопросов в секунду про его медведя… А Жора с улыбкой рассказал мне по-секрету, что мама водит его на лепку и этого медведя он уже сто раз лепил!
Позже он научил и меня добиваться такой же гладкости пластилина, что оказалось не так уж и просто. Долгое время я пыталась понять, зачем мама Жорика водит его на лепку.
– А тебе дома не разрешают лепить? – спрашивала я с сочувствием.
– Разрешают. – удивленно отвечал Жорик.
– А пластилин дома есть? – не унималась я и представляла, как он тоскливо смотрит в окно…
– Да. Разные цвета, тут нет таких! Я принесу тебе.
– Хорошо. Но тогда зачем тебя водят к какой-то незнакомой женщине?
– Она мамина знакомая и учит меня лепить.
– Ну все же умеют лепить!
–Вот смотри, это она она научила меня правильно лепить.
Медведь, которого Жорик слепил при мне, был очень красив.
Но мысли о той женщине, что учит Жорика лепить долго волновали меня. Я расспрашивала его о ней, поскольку сама опасалась чужих и малознакомых женщин, ведь я не знала, чего от них ожидать…
часть 2
Часто мама забирала меня из садика и приводила к себе на работу, что я обожала! От турникета на проходной и от просторной бетонной площадки, на краю которой располагалась настоящая грузовая машина на постаменте, я была без ума. Каждый раз я спрашивала маму и остальных взрослых: «Зачем там этот старый грузовик?». Все отвечали по-разному, и я так и не поняла цель того памятника… Все что мне оставалось – наслаждаться впечатляющим видом, какой имели и военные истребители у спортивного клуба “Подвиг” на берегу Магаданки.
Стены маминой работы были увешаны серыми железными шкафчиками похожими на нашу настенную аптечку. На дверках этих шкафчиков были окошки, а внутри —большие разноцветные кнопки, некоторые из которых мне разрешали нажимать. Множество черных проводов разной толщины змеями извивались по потолку и стенам. На столе электрический чайник и железные подстаканники. Над столом большой плакат с четырьмя мужскими лицами.
Один из мужчин на плакате с длинными волосами в круглых очках острым носом и тонкими губами. Никогда раньше я не видела мужчин с длинными волосами, поэтому бежала к тому календарю с порога. Одна из маминых коллег угощала меня вкусным чаем с булочками или бутербродами и помогала прочесть надпись на плакате “the beatles”. Букву “B” я знала – в садике мы учили стихотворение на английском про баттерфляй.
Та женщина встречала меня сдержанной улыбкой вопросами про детский сад, часто что-то вязала спицами, как мама. Иногда она резко вставала открывала железную дверку и сосредоточено нажимала какие-то кнопки. Она громко говорила по зеленому телефону, с крутящимся диском, как у нас дома, и делала записи в большой специальный журнал.
Одна из дверей на маминой работе вела в огромный гараж с высоченным потолком и ямами в полу, куда спускались мужчины, чтобы полюбоваться своими гигантскими машинами снизу и постучать по ним инструментами. В гараже пахло машинным маслом, и я мечтала побегать между глубоких ровных ям. Но мама всегда крепко держала меня за руку и лишь несколько раз подводила поближе к ямам. Мама обещала, что разрешит и побегать между ям, и спуститься в них по интересным ступенькам, когда мне исполнится семь лет.
Единственная причина по которой я не любила мамину работу это тётя Надя. Мама забирала меня из садика и первым делом я спрашивала ее работает ли сегодня теть Надя, чтобы приготовиться к отвратительной встрече заранее и продумать план действий… Но придумать ничего не получалось.
Тёть Надя была самой страшной из всех маминых знакомых. От нее так же, как и от папы воняло водкой и сигаретами. Она громко разговаривала и смеялась своим прокуренным голосом и была вся какая-то опухшая. Её тонкие губы были криво накрашены ярко-розовой помадой, а размазанная тушь ее вовсе не украшала. То рыжие, то белые волосы торчали в разные стороны и похожа она была на Бориса Моисеева из телека.
– О, Иришка, привет – здоровалась она и резко засовывала руки под свою одежду.
Время замедляется и вот я снова вижу ее белый живот, затем бюстгальтер, дальше – ужас и отвращение. Мама стоит рядом и хохочет.
– Смотри, смотри на мои сиськи! – смеется тетя Надя – Мужика у меня нет, детей тоже, сиськи показывать некому! Хоть тебе покажу ёпрст…
Взрослая женщина пихает мне в лицо свою обнаженную грудь… Эта грудь так близко к моему лицу, я отворачиваюсь, морщусь, но её моя реакция не останавливает.
– Ну ёпрст, что не нравятся мои сиськи? Чо ты не смотришь? А, Иришка? Мамкины лучше? – громко хохочет тетя Надя и трясет свою грудь над моим лицом, которое я закрываю ладонями, чтобы это прекратилось.
– Надя, ей не нравится не видишь, что ли? Прекрати давай, а то опять она будет плохо спать. – робко делает замечания мама.
Тетя Надя наконец прячет свою грудь, продолжая мерзко хохотать и материться.
– А вот «шурупу» мои сиськи нравились, когда она была в твоем возрасте!
Мою старшую сестру Залину тетя Надя почему-то звала «шурупом». Термины и новые слова я различала плохо… Поэтому представляла гайку из папиных инструментов. Иногда тётя Надя болела. Тогда я расслаблялась и наслаждалась пребыванием на жутко интересной маминой работе.
часть 3
Незаметно вся группа подошла к моей русалочке, и все стихли. Дети из толпы стали шептать и выкрикивать:
– Она не сама лепила! Из дома принесла! Ей помогала Карина Юрьевна! – слышала я у себя за спиной голоса одногруппников.
– Она лепила сама, я видела! Ей никто не помогал! – храбро заступилась Алиса, которая сидела слева от меня и наблюдала за всем процессом лепки.
Всем интересна моя русалочка! Ракушки и волосы, хвост и маленькие глазки с красной улыбкой. Наконец я расслабилась и обрадовалась проделанной работе еще больше.
Вдруг воспитательница молча схватила подставку с русалочкой и подняв ее высоко над нашими головами, стремительно понесла мою работу из группы. В моем горле застрял ком слов. По неизвестной мне причине я не могла произнести ни слова, но хотелось кричать: «Куда? что не так? верни!». Я не знаю, как реагировать, и что делать… Со мной подобное впервые! Но я бегу за воспитательницей вместе с другими детьми. Только они чему-то радуются, а я – нет… Карина Юрьевна скрылась за дверью кабинета заведующей. Все вернулись в группу, а я осталась ждать у большой двери, обитой дерматином… Ковыряла железные кнопки. Долго решалась постучать, слушая их громкий смех.
«Может воспитательница забрала русалочку из-за этих ракушек на груди?! Но в мультике тоже ракушки…» – пытаясь понять, что же не так я сделала, готовилась, что меня отругают, но русалочку вернут и тогда я отлеплю эти ракушки, чтобы еще и мама с папой не ругались.
Дверь открывается спустя вечность. Воспитательница выходит без русалочки.
Помню её улыбку и вопрос, типа: «Чего это ты тут стоишь?» Я не смогла ничего сказать. И заплакать тоже не смогла. Дальше – густой туман.
Мне не вернули мою работу. И мама так и не узнала о её существовании. Той русалочки уже и нет вовсе – пластилин недолговечный материал. Возможно, я лепила русалочек и в будущем, но ни одна не была той – первой.
Мне не позволили полюбоваться результатом моего труда, лишили возможности наиграться, повосхищаться вдоволь и проститься. Растоптанность несправедливостью коснулась меня слишком рано. Нелепая и, казалось бы, пустячная потеря, поселилась в моем подсознании, росла вместе со мной и сжирала внушительную часть жизни, без моего ведома. Ощущение безвозвратной и не прожитой утраты настигло меня сквозь много лет.
В кабинете психолога повисла мертвая тишина. Я посмотрела на множество мокрых салфеток вокруг себя – мой личный индикатор глубины переживания. Это была одна из самых эмоциональных сессий за многолетнюю терапию – вокруг был целый океан слез… Вернуться в «здесь и сейчас» было сложно. Сил не было, и плакать было больше нечем… Была горькая обида, ощущение фрустрации и вопрос, занимавший всё во мне: «Ну как же так?!».
Тишину прервал тихий, твёрдый голос психотерапевта:
– Слепи себе эту русалочку. Позволь себе это. Позволь себе обладать ею.
Я ошиблась. Слез хватит еще на несколько океанов.
Глупый маленький мышонок.
Часть 1
Безмятежный сон Павла Константиновича, в невесомости теплых околоплодных вод, прервался. Блаженство внезапно сменилось запахом гниющей плоти и резким звуком. Закрыть нос и уши Павел Константинович не может – слабые руки его не слушают. Гул и незнакомый скрежет усилились, разрывая его тело изнутри. Острая боль нарастает, Павел Константинович кричит. Вызванные смрадом рефлексы безрезультатны – Павел Константинович голоден. Его лихорадит, голову словно сдавливают тиски, от вонючей гнили сознание покидает слабое тело…
Красноармеец Борадзов, родившийся для любви, а не для войны очнулся в очередной раз. “Где я черт возьми?” запищала в мозгу мысль. Неизвестно, сколько времени солдат провел без сознания. Неизвестно, сколько попыток очнуться было прежде. Боец Борадзов ничего не видит: опухшие веки склеены запекшейся кровью. Изо всех сил Борадзов зовет мать. Солдату хочется пить, свежего воздуха и понять наконец – где он: в раю, в аду, в окопе, в болоте, где? Он молится на своем языке и матерится без стеснения. Нащупал товарищей: “Спят? Значит окоп.” С большим трудом будит тех, кто мешает ему двигаться свободно, нагло придавив, но странно что товарищи, как будто невесомы… Тормошить не получается – пространство кажется незнакомым и тело слушается с трудом… Борадзов снова теряет сознание.
Очнулся от скрипучих голосов живых людей. Женские голоса, похожие то на на мерзкий скрежет, то на протяжный гул кричат что-то издалека. Громкость и звук голосов искажается – сознание Борадзова опять в тумане, сквозь веки в глаза попадает свет и снова эта чертова тошнота…
Две юные голодные и уставшие санитарки встречали «новый завоз» и на заднем дворе наспех разбитого госпиталя была суета. Во время короткого перекура санитарки увидели у морга полуживого изуродованного бойца. Жажда жизни или инстинкт самосохранения, не поддающийся контролю, что включается автопилотом, когда больше нет никаких сил, этот самый инстинкт заставил Павла Константиновича прорываться сквозь невесомость, из-под завалов трупов, кричать, что есть мочи и ползти к живым голосам. Красноармеец Борадзов чудом выбрался.
Новенькая санитарка, не успевшая привыкнуть к такой стороне жизни, потеряла сознание, другая – пулей полетела за подмогой. Случаев, когда полуживые люди из-за чужой ошибки или невнимательности погибали в моргах, было множество. Ценность “мяса” была ничтожна. Только в жизни бойца Борадзова этот случай был вторым. И второй раз ему посчастливилось освободиться и выжить.
Травма была тяжелой – Павел Константинович потерял значительную часть темени и дыру в черепе кое-как залатали кожей… А вскоре красноармейца Борадзова снова отправили на фронт. Как и положено после госпиталя – в пехоту.
Но солдат Борадзов мясом себя не считал и ему посчастливилось выжить в мясорубке. Вернувшись на родину после окончания войны, некогда городской и красивый парень женился на девушке, имевшей в скромном приданном контузию, полученную во время рытья окопов. Отчий дом бойца Борадзова занял старший брат со своим семейством, наличие которого и спасло его от участия в войне. Уставший от сражений Борадзов П. К. решил не бороться за справедливость и наследство, а поселился с молодой женой бог знает где. А именно – на расчищенной преступной депортацией территории Чечено-Ингушской АССР.
Молодые быстро родили троих детей, а образование, полученное бойцом Борадзовым до войны, пригодилось в работе. И жизнь как будто наладилась.
Но, как и всякому человеку, близко знакомому со всеми ужасами войны, бойцу Борадзову было крайне трудно вернуться к мирной жизни. Война для Павла Константиновича не закончились. Красноармеец Борадзов не мог забыть, как люди теряют человеческий облик и рассудок. Солдат помнил мерзкую изнанку войны: показательные расстрелы “дезертиров” перед строем и Смерш[1 - деятельность заградотрядов, Смерша и показательные расстрелы описаны в книге Николая Никулина «Воспоминания о войне».], заградительные отряды, стрелявшие в спины и вынужденную победу. И после войны бойца Борадзова долго тошнило от беспредела, царившего в рядах Советской Армии, где человеческая жизнь ценилась меньше жизни мухи и где к патронам относились бережнее, чем к людям. Он понимал: ни одна война – от крестового похода до мировых и локальных – не может быть священной и праведной! Только кровопролитной, уродливой, смертоносной, разрушительной, грязной, лживой, ужасной. Он знал, что война затевается для
Обогащения, и так богатых, для новых наград и чинов, отдающих приказы, а романтизация войны – преступление.
Боец Борадзов был невольно заражен склонностью к насилию. Тяжелые травмы напоминали о пережитом ужасе. А враг, которого нужно было срочно ликвидировать, периодически возникал из ниоткуда, в лице жены или детей. Впадая в беспамятство, Павел Константинович хватался за висящее на стене ружье…
Эти неконтролируемые воспоминания, видения, кошмары, вспышки агрессии, отравляли и без того нелегкую жизнь всей семье, где младшим ребенком была моя мать. С самого раннего детства мама рассказывала мне, о впечатляющей выносливости и жизнестойкости своего отца, и ее рассказы меня потрясали. Павел Константинович помогал своей младшей дочери с уроками и, как всякий заново родившийся, имел “родничок”. Вздутие темени под фуражкой при дыхании Павел Константинович в шутку сравнивал с горловым мешком лягушки. А про шрам на спине от первого ранения он убедительно и по секрету рассказывал своим наивным детям, что имел когда-то хвост…
Когда любимой младшей дочке рядового Борадзова исполнилось семь лет, он, после продолжительной болезни, попрощался с ней и ушел к праотцам. А место главы семейства в доме заняли бедность и голод, при котором похлебка из муки и воды считалась деликатесом.
часть 2
В декабре 1996 мама готовила ароматный и, как всегда, наваристый, вкусный борщ с мясом, когда я – ученица второго класса, подошла к ней после урока труда:
