– Ты ведь знаешь, о чем я. Не отказывайся.
Да и как я мог отказаться? Едва почувствовав запах еды, мой живот забил тревогу. Димка этого не выносил. Мне так хотелось сделать и ему хоть что-то приятное взамен, только вот что я мог?
– Садись у окна, я принесу… что-нибудь, – сказал мой друг.
– Я отдам тебе… Я… Как только получу зарплату…
– Угу.
– Нет, правда.
– Слушай, давай так, как только ты разбогатеешь, ты ведешь меня в кафе, и мы гуляем за твой счет! А, как идея?
– Хорошо, как только у меня появяться деньги.
Димка удалился. Я оглядел присутствующих. Мужчины, женщины… все какие-то недовольные, измотанные. Спасают жизни, губя собственные. Есть ли смысл? А может, и не нужно во всем искать смысл? Может быть, нужно делать то, что говорило сердце? А что говорило мое?
– Ну вот, работничек, ваш обед. Двойная картошка с котлетой, салат овощной и компот. Прошу вас, сэр, – сказал Димка и поставил на стол поднос. От запаха еды мой мозг мгновенно затуманило, как будто не осталось больше проблем и потребностей, только зов моего голодного чрева. Хоть я и привык к постоянному чувству голода, и оно почти не донимало меня, но если передо мной стояла еда, я не в силах был отказаться.
– Приятного аппетита, – проговорил Димка.
Я не смог ответить, только промычал что – то. Еда казалась такой вкусной, словно я ничего вкуснее в жизни не пробовал. Я съел эту порцию за несколько минут, и когда пил компот, ко мне снова вернулось сознание.
– Вот это аппетит! А я только к салату притронулся. Сколько дней ты не ел? – поинтересовался мой единственный друг.
– Немного, – слукавил я.
– Ответь честно.
– Три, – сказал я, глубоко вздохнув.
– Черт тебя!.. Ты же так язву заработаешь! Ну почему не пришел ко мне? Разве я бы не дал тебе денег на еду? – разгорячился Димка.
– Ты же знаешь, я…
– Да, знаю, черт тебя… Эта твоя идиотская гордость!
– Гордость не может быть идиотской.
– Она может быть неуместной.
Димка опустил глаза и принялся за картофельное пюре. Я знал, что мог попросить у него, знал, что он мне всегда поможет, и это не ударит по его кошельку. Не знаю, может я старался со всем справиться в одиночку? У меня никогда никого не было кроме себя самого.
– Ну так, как работа? Нравится? – спросил Димка, пережевывая кусок котлеты.
– Об этом я и хотел поговорить, – начал я.
– Что опять? Снова что-то не так? – спросил мой друг и отложил вилку в сторону.
– Я не могу здесь работать, – признался я. – Не для меня это.
– Твою ж…
– Я правда не могу.
– Ты ведь и месяца здесь не отработал, опять бежишь. Да, люди выполняют работу куда похуже и за меньшие деньги. Почему так, а? Ты же не на одной работе не задерживаешься, придумываешь отговорки.
– Мне просто нужно найти что-то свое.
– Черт тебя… Да о чем ты? Сейчас работа – не хобби, редко, когда она приносит кому-то удовольствие. Это обязанность, это всего лишь способ раздобыть деньги, способ прожить дальше.
– Не кипятись так. Я же не сказал, что увольняюсь. Я хотел спросить, может у тебя есть друзья или знакомые, кому нужны работники куда-нибудь, только не в больницу.
Я с надеждой посмотрел на Димку.
– Нет, Жень, у меня мало друзей, но все они врачи.
Должно быть, он заметил перемену во мне, прочитал в глазах отчаяние. На несколько минут мы оба притихли.
– Слушай, а почему бы тебе не пойти в те места, где берут всех желающих? – вдруг спросил Димка, нарушив молчание.
– Это куда?
– В ресторан какой-нибудь, официантом.
– Официантом? Ты забыл ту историю? Я ведь уже работал официантом.
– Не припомню, чтобы ты мне рассказывал.
– Я рассказывал. Навряд ли после этого мне открыта дорога в общепит.
– Ах, ты про того политика?
– Его избрали. Его возможности теперь куда больше, чем ты думаешь.
Мне тогда было то ли двадцать два, то ли двадцать три. Я думал так же, как Димка, что пойду работать туда, куда берут любого, в официанты. Я нашел приличный ресторан, где прилично платили. Я думал, что подавать еду не так уж сложно, но и там нарвался на неприятности. Время на работе текло мучительно долго, в перерывах между тем, как я разносил еду и приносил счет, я таращился на стенку и старался найти тот участок, куда я еще не смотрел. У нас была глупая форма: черные брюки, белая рубашка и бабочка. Я походил на лакея или дворецкого. Волосы заставляли укладывать гелем и делать пробор посредине, а еще улыбаться, всегда улыбаться, как идиоты. Я был просто обслугой, ничем не отличался от уборщицы или горничной. Мне швыряли меню и оставляли на чай то шесть, то десять рублей. В один вечер мне доверили обслужить столик очень важного человека, политика, что баллотировался в Государственную думу. Наш управляющий говорил, что налажать нельзя, иначе меня уволят.
Я подошел к столику и протянул гостям меню. Политик ужинал в компании юной девушки, годящейся ему в дочери. Сам он выглядел весьма мерзко – с большим животом и лысиной, толстыми пальцами, на которых поблескивало несколько колец с бриллиантами. А его спутница была слишком уж ненастоящей, раскрашенной, как трансвестит, и показывающей всем своим видом, что этот ресторан для нее не годится. Она поставила на стол черную, лакированную сумку и все время доставала оттуда телефон с блестками, чтобы посмотреть, сколько прошло времени. Когда я принес меню, политик сказал, что персонал совсем обнаглел, мол, зря я подал меню закрытым. Потом он и его малолетняя подружка стали смеяться над тем, что им подослали самого тупого и несмышлёного официанта. Девушка спрашивала, сколько ее любовник оставит мне на чай. Мужчина говорил, что я не достоин чаевых и буду рад сожрать их объедки. Пусть я в первый раз в жизни попробую фуагра. Это ведь честь для меня. Весь вечер эта парочка насмехалась надо мной, когда я проходил мимо. Они раз пять подзывали меня, чтобы я еще раз подогрел мясо или, чтобы я еще раз помыл бокалы, они нарочно пачкали скатерть и смотрели, как я вытирал ее, говорили подотри здесь и подотри там. Я все смотрел на стену с часами, ждал, чтобы эти двое поскорее ушли. Наконец, они попросили счет. Когда я принес им квитанцию, политик сказал, что сумма слишком большая, мол, качество обслуживания на низком уровне, и вообще, следует вычесть эту сумму из моего жалования. Его молодая спутница покачала головой и сказала, что это вполне справедливо. Подбежавший по первому зову управляющий, боясь потерять теплое место, и в правду, решил взять с меня эту суму. Наверное, в тот момент что – то внутри меня сломалось.
– Значит, качество обслуживания низкое? А что именно вам не понравилось? – спросил я.
– Чего это вы со мной разговариваете в таком тоне? – возмутился политик.
– Да! – подскочив крикнула его юная спутница.
– Мне вот всегда было интересно – такие, как ты, осознают, что с ними общаются только из-за денег, осознают, что не будь их, они были бы просто некрасивыми толстяками, на которых не обратила бы внимания ни одна приличная девушка? Они осознают? – Я прервался и взял в руки недопитую бутылку красного вина. – Они осознают, что их спутницы смотрят на часы каждые пять минут, потому что не могут дождаться, когда закончится этот кошмар? – Я вылил содержимое бутылки прямо в сумку девушки. – Так скажи, они осознают? Осознают, что их любовницы блюют после того, как на них побывало такое мерзкое тело?
Его молодая спутница начала кричать как свинья, которую режут.
– И ты считаешь, что третировать тех, кто ниже, отбирать у них их грошовую зарплату, тогда как эта сумма для тебя ничто, это возвышает тебя? Только вот ты не учел одного – те кто ниже тебя, не слабее тебя.
Помню, как болел мой кулак. Я ударил с такой силой, с какой только мог, послышался хруст, я увидел его лицо, лицо управляющего, крики девушки. В тот момент я со всем смирился и готовился услышать вердикт “виновен.” Это лучше, чем унижение. Мне было плевать на последствия.
– Ну ты дал! Ничего не боишься! – восхитился Димка.
– Просто мне нечего терять.
– Разве что свободу.
Я хорошо помнил те чувства. Я иду из ресторана в съёмную квартиру, правая рука изнемогает от боли. Странно, но я не жалею о том ударе, даже наоборот, горжусь этим. Мысленно я сел на скамью подсудимых и посмотрел в сторону истца, я смотрю свысока, мне плевать, что со мной сделают, пусть даже посадят на электрический стул, я все ровно буду выше него, буду выше таких, как он.
– И так странно, что тебе за это ничего не было, – удивился мой друг.
– Шли выборы. Я думаю, история о том, что его побил официант, была не в его пользу.
– И все равно, ты не прав! Нужно вести себя более… смиренно что ли.
Димка не смог подобрать слова, ему хотелось тонко намекнуть мне, что мне пора изменить свою жизнь. Будто я не знал этого, будто сам я этого не хотел.
– Ладно, я пойду. Мне нужно проверить, как там бабушка, которую я спас, – сказал я и резко встал из-за стола.
– Какая еще бабушка? – недоумевал Димка.
– Долгая история. Я потом расскажу.
Я поднялся в перевязочную. Может бабушке нужна была еще какая-то помощь, или ее нужно провезти по коридору, или помочь купить лекарства в аптеке. Когда поднялся, я увидел ее, сидящую на стуле возле кабинета.
– А, вот и вы! А я уж думала пропали, – тихо сказала старая женщина.
– Я бы вас не бросил.
– Господи боже, какой же вы добрый человек! Такого редко встретишь! Еще и молодой!
В ее глазах было столько добра и радости, что я невольно улыбнулся.
– Я подумала, что обязательно должна вам чем-то отплатить.
– Что вы, ничего не нужно.
– Сейчас-сейчас!
Она начала искать в сумке кошелек.
– Я не буду брать у вас деньги!
– Ну, что ты! Не думай, у меня большая пенсия!
– Я не возьму. Я просто помог вам, потому что посчитал это нужным.
– Любой труд нужно вознаграждать!
– Я… У меня очень большая зарплата так что…
– Что, правда большая? Ну надо же.
– Давайте лучше я доведу вас до аптеки, и мы на эти деньги купим вам лекарств.
Бабушка одобрительно кивнула.
– Что за дивный молодой человек! – повторяла она.
Она взахлеб рассказывала о своей жизни. Наверное, я был единственным слушателем за многие месяцы, а то и годы. Лишь иногда я вставлял пару реплик, и то, когда она меня о чем-то спрашивала. Мне похорошело на душе, что я кому-то помогаю, путь даже в мелочах. Бабушка рассказала мне о покойном муже, который погиб еще во вторую мировую, о детях, которые слишком заняты, чтобы навещать ее, и о внуках, которые даже не знают ее адреса. И почему семья все время ассоциируется с чем-то светлым и хорошим? Почему все хотят непременно оставить после себя потомство? Почему они не думают, что это потомство нужно достойно обеспечить? Они все плодятся, желают на свадьбах побольше детей. Или, может быть, я не понимал чего-то? Я не думал о детях, мне нечего им дать, мне попросту нельзя их заводить, так же, как и девушку. Хотя последнего я не мог прекратить желать. Одну единственную, любимую, одну и навечно, ее, настоящую. Может быть, это и есть то, что неизменно – любовь, желание испытать любовь, любовь вечная, любовь взаимная. Даже несмотря на одиночество, у этой бедной женщины была любовь. Она говорила, что не винит детей, просто у них другие, более важные дела. Она все равно их любила, любила своего мужа и хранила где-то глубоко в душе память о нем.
Мы шли по улицам и держались за руки, и я не заметил, что мы ушли далеко. Я практически не знал этот район. Бабушка показала через дорогу и сказала, что там ее дом.
– Может быть, все-таки дать тебе немного денег? – спросила она в очередной раз.
– Не стоит. Купите себе лучше чего-нибудь к чаю, – сказал я и протянул ей маленький, белый пакетик с лекарствами.
Она снова по-доброму улыбнулась. Я внимательно посмотрел на нее. Без сомнения, эта женщина в молодости была очень красивой. Она помахала мне и пошла к своему подъезду. Я смотрел ей вслед, думая о том, что мне делать дальше. Я сбежал с работы и мне совсем не хотелось возвращаться обратно. Я находился очень далеко от больницы, и если бы пошел обратно, то успел бы только к концу рабочего дня. Если бы был выбор, то я скорее бы предпочел не идти туда вовсе. Я огляделся вокруг. Вокруг стояли старые, пятиэтажные дома и маленькие магазинчики, завалялись монеты, которые я на днях выловил в фонтане в парке. Я вспомнил, что зубная паста закончилась, и пошел туда, чтобы купить новую. Люди вокруг ходили с полными корзинками и тележками. Продавец странно посмотрел на меня, когда я вывалил из кармана горсть десятикопеечных монет. Однако я уже давно не обращал внимание на подобные вещи. Зубная паста куплена, и я, не смотря по сторонам, чтобы не соблазниться, пошел к двери. "Что дальше?" – спросил я у себя и не получил ответа.
Я вышел из супермаркета и снова огляделся вокруг. Иногда мне просто нравилось рассматривать прохожих: высоких, низких, чванливых; девушек, которые гипотетически могли стать моими вторыми половинками, и парней, которые могли у меня их отнять. Это как смотреть фильм по телевизору, слушать чьи-то разговоры и хватать на лету кусочки чужих жизней, смотреть на эмоции прохожих и изучать характер персонажей. У меня не было телевизора, его мне заменяла улица. Я увидел, как скамья позади меня освободилась, и присел. Я ни о чем не думал тогда. Я позволил мыслям самим влетать мне в голову. Плевать, что будет потом, тогда я просто хотел сидеть на той желтой скамье и думать, думать…
7
Я всегда был поклонником кинематографа, отечественного, зарубежного, неважно. Каждый вечер я усаживался перед маленьким телевизором, который унес из кухни. Мать кричала из соседней комнаты, что я мешаю ей спать, и я делал потише, или почти выключал звук и садился прямо перед экраном. Ночью всегда шло самое интересное кино, и неважно, что на следующий день мне рано нужно было идти в школу. Я жил фильмами. Когда мой друг Сергей рассказывал мне какие-нибудь случаи из своей жизни или из жизни кого-то еще, я не мог ничего добавить. Я говорил, что уже видел такое в фильме. Однако Сергею и другим моим друзьям было не интересно.
Помню, как я сидел на крыльце у водокачки и продавал овощи со своего огорода. Я сидел до девяти вечера, потом наступало время кино. Я то и дело посматривал на правую руку с маленькими электронными часами. Я так жаждал, чтобы время бежало быстрее. Я смотрел на перекресток и видел там Сережу, он возвращался от друзей, он махал мне рукой, а потом подходил ко мне и рассказывал, что он делал сегодня, а я о том, какие фильмы я вчера посмотрел. Стрелка подбиралась к девяти, и я быстро собирался домой, домой к телевизору.
После девятого класса Сережа поступил в училище и уехал из деревни. Он обещал мне приехать на каникулы, только не сказал на какие. На зимних его не было, а летом он все-таки появился. Я сидел на том же месте, на водокачке, посмотрел на перекресток и увидел Сережу с двумя незнакомыми парнями. Я поймал его взгляд и помахал ему, он помахал мне в ответ. Я ожидал, что он подойдет ко мне как и раньше, но он отвернулся и пошел дальше. Тогда меня посетило странное, неприятное чувство. Я еще не знал, как оно называется.
Однажды слова начали менять свой смысл. Теперь дружба, которая до этого обозначала посиделки на лавочке у дома, была разбавлена черным словом – предательство. Потом любовь, что думалась просто легким поцелуем в губы и забытьем, выросла в отсутствие и горькое отчаяние. Эти слова отчего-то увеличились в своем значении, будто раздулись внутри меня. Все перевернулось. То, о чем говорилось в кино, оказывалось непригодным для жизни. Потом единственная моя жизненная радость постепенно начала улетучиваться. Я стал понимать насколько банальны были концовки, как наигранно играла роль моя любимая актриса, я видел декорации, я замечал, что листья на деревьях не колышутся от ветра…
– Ой, как же тяжело! – сказал голос справа от меня.
Я машинально повернул голову и увидел маленькую девушку, именно маленькую, по-другому и не сказать, ростом от силы метр пятьдесят и то с каблуками. Но настолько красивую, что я мгновенно отключился от воспоминаний. Она была такой хрупкой, что казалось, она улетит от порыва ветра. Ее маленькое розовое платье плотно облегало изгибы тела и не сходилось на груди, размер которой несколько не советовал такому хрупкому тельцу, по ее спине струились белокурые волосы, а в руках была крошечная меховая сумочка. Девушка вынесла из супермаркета огромный пакет с продуктами, и не в силах была нести его в руках, опустила на землю. Я не мог спокойно смотреть, как это хрупкое существо выбивается из сил.
– Позвольте, я помогу, – сказал я, привстав.
– Да, если можно, – ответила маленькая девушка. Голос у нее оказался очень звонким.
