– Как видишь, – шлёпаю ему краба, – справился гораздо быстрее. Сегодня хотел отдохнуть, но дома что-то совсем нечего было делать… Кстати, мне кузов попилить надо будет, поможешь?
– Само собой! Ты только скажи, когда.
– Думаю, завтра.
– Ну давай завтра, я всё равно ничем особо не занят, разве что нужно с документами пару вопросов решить, но это, надеюсь, будет недолго. Завтра, если что спишемся.
– Хорошо. В любом случае, это не к спеху, металлолом никуда не уедет.
– Правильно! Работа не волк, да и волк не работа, – усмехается Миша, что заставляет и меня улыбнуться.
– Парни, – влезает Павел, – у нас всё же есть одно важное дело. Точнее вопрос, который надо решить. Что будем делать с куском янтаря? Где он вообще?
– Здесь, – достаю из кармана «Аммонит» и кладу его на стол. – Что будем делать? Продавать, что ещё?
– И куда его продавать? – у Павла дёргается нога. – Кому? Это необычный кусок, такой на украшения не подходит. Я даже не знаю, что с ним можно сделать, кроме как отправить в какой-нибудь из музеев.
– Ага, и кто нам заплатит? У нас, если ты его в музей принесёшь, дай Бог, скажут спасибо и за просто так заберут, а могут в полицию сообщить, и будем потом лет пять на штрафы работать. Нужен другой вариант.
– Можно поискать коллекционеров, уверен любой из них захочет заполучить во владения столь уникальный предмет. Я проверял, никто в мире не находил янтарь с таким большим инклюзивом! Ты подумай, какой будет спрос и какая цена!
– Только кто захочет платить эту цену? – впиваюсь глазами в Павла.
– Тот, кто захочет его купить, – он смотрит, не отворачиваясь.
– Товарищи, – Миха берёт «Янтарный аммонит» в руки, – тише. Давайте трезво оценим ситуацию. Точнее вы оцените, а я вас послушаю, сами знаете, не эксперт в янтарных делах.
– Что тут оценивать? Ситуация сложная, камень продать надо, а куда его продавать непонятно. Я даже не знаю, сколько он может стоить.
– Пишут, Немецкий Естественнонаучный музей платит огромные деньги за редкие ископаемые. Суммы варьируются от нескольких тысяч до нескольких миллионов евро.
– Замечательно! Только мы не в Европе!
– Я это к примеру, – обиделся Павел. – Короче говоря, стоит рассчитывать минимум на несколько миллионов рублей. Если выставить цену хотя бы в четыре, за три точно удастся продать.
Скрипнули ворота, и со стороны входа послышался противно знакомый голос:
– Кого вы тут собираетесь продавать?
– Машину, – ехидно ответил лейтенанту Миха, – эту, – кореш указал на кузов.
– Ты не паясничай, Бабочкин, тебе не к лицу. Как ты считаешь, Огнеборцев? Или тебе его идиотские шуточки нравятся?
– А где он шутил? – смотрю на Черёмухова, косясь на стол. «Янтарного аммонита» нет. – Мы действительно обсуждали продажу этого Volkswagen’а. Вам, кстати, не нужен? Не битый, не крашенный, почти на ходу.
– Умничать в участке будешь, – лейтенант навис над столом, – а сейчас лучше скажите, что вы делали вчера вечером? Снежков, давай ты скажешь. Ты явно умнее своих друзей.
– Товарищ лейтенант, – Миха поднялся и расправил плечи, – что вы себе позволяете? Это же беспредел! По какой причине вы унижаете меня и моего дорогого друга? Разве мы сделали что-то плохое? Отнюдь! Сидим в гараже высокопочтенного Игоря, – он, склоняясь, жестом представляет меня, – ведём культурные разговоры о насущном. В частности, о том, что делать с этим представителем VAG. Заметьте, мы даже трезвые.
– Очень хорошо, что вы трезвые, – объявляется капитан Сверепеев, – значит закончим быстро.
Мы переглянулись. Павел сложил руки на стол и опустил глаза. Я смотрю на представителей власти, склонив голову на бок, сгорая от нетерпения. Какого чёрта они сюда припёрлись?
– Уверен, вы уже знаете, что на Заостровском пляже был найден труп. Кому он принадлежал знаете? – мы дружно помотали головами. – Леониду Спичкину, человеку, активно промышлявшему незаконной добычей янтаря для последующей продажи. Это о чём-нибудь говорит?
– Нет, я такого даже не знаю, – кошусь на сверлящего меня взглядом Черёмухова.
– Что прям не знаешь? – произнёс он с вызывающим недоверием. – Ты же сам из любителей пособирать государственные ископаемые.
–Если я и ловил когда-то янтарь – не значит, что знаю всех, кто бы этим занимался.
– И всё-таки, «да» или «нет»? – снова задаёт вопрос Сверепеев.
– Никого я не знаю! – складываю руки на грудь. – Повторяю, с этим занятием я давно завязал. Ищите других для своих допросов, а нас трогать не надо, только зря наше время потратите.
– Мы сами решаем кого трогать, а кого нет, – капитан стоит неподвижно, – и, если мы к вам пришли, значит были на то причины. Ты ведь не продал свой сочок, да, Игорь? А ты, Павел?
– Кто их купит? Кризис в стране, – бросаю в ответ.
– А когда его не было? – плюётся Черёмухов. Смотрю на его ботинки и жалею, что он не попал.
– Заткнулись! – рявкает Сверепеев, Павел подпрыгивает на месте. – Вернёмся к делу. Что-нибудь про оторванную ногу знаете? – он смотрит то на меня, то на Павла. Оба молчим. – Повторяю вопрос: известно ЛИ вам что-нибудь про оторванную ногу?
– Какую ногу? – не понимаю, о чём он.
– В самом деле… – говорит Паха.
– Блин, пацаны, вы серьёзно не видели? – улыбается Миша, доставая из кармана смартфон. – Не видели? – с насмешкой переспрашивает он и показывает экран, транслирующий запись из группы «Новости Пионерского».
«Во время волонтёрской уборки Заостровского пляжа, организованной кандидатом в губернаторы Калининградской области, Владиславом Александровичем Ледниковым, была обнаружена нижняя конечность, принадлежащая человеку. Отделённую от тела ногу нашёл сын кандидата, Август Ледников…» – текст по большей части содержит описание того, как мужчины Ледниковых активно сотрудничали со следствием. Я взглянул на единственную фотографию, прикреплённую к записи, на ней изображён кандидат со своим сыном.
– Вы об этом? – спросил я. Капитан кивнул. – Как видите, только что узнал.
– Вижу, – говорит Сверепеев. – Как думаете, если установим личность хозяина, имеет смысл обратиться к вам? Может окажется, что кто-нибудь из вас его знал? – снова холодный взгляд падает то на меня, то на Павла.
– У меня знакомые ног не теряли, – смотрю Сверепееву в глаза, – и сами знакомые не терялись. Ничем помочь не смогу.
– Полагаю, ты тоже?
– Правильно полагаете, – ответил Паша. – В конце концов, мы не единственные, кого можно спросить.
– Знаем, что не единственные, – говорит лейтенант. – С вами, граждане, вообще дела иметь неприятно. Вы какие-то зажатые что ли… Несговорчивые.
– Ну вот и найди сговорчивых! – бросаю в щуплого выродка.
– Ха, да ты, видно, совсем забываешься, Огнеборцев, – Черёмухов подходит ближе. – Думаешь, самый умный? Или, если мы тебя с янтарём не ловили, значит не знаем, что ты его продаёшь? Все всё знают и всё понимают, просто тебя жалко, оттого никто и не трогает. ПОКА, – он тычет мне грудь пистолетом из пальцев. – Всё может в любой момент измениться.
Смотрю на урода в погонах, сжимая кулаки. Не зря говорят, в полицейские зачастую идут те, кому более остальных в рожи харкали, передо мной яркое тому доказательство. Черёмухова попускал в школе каждый, кому не лень. Класс восьмой, помню, идём с Михой в столовую, а из тёмного угла как раздастся визг, поворачиваю голову, а там этому дрищу-одиннадцатикласснику соски выкручивает двое девятиклассников, Виктор и Олежа. Потом встретились на следующей перемене, разговорились, и выяснилось, что пацаны в туалете курили, а Черёмухов сдал их завучу. Зачем? «Ну мы у него мелочь просили, а он нам её всегда отдавал, – пожал плечами Олежа». «Оказывается, ему это не нравилось и из-за якобы он не мог пообедать, – добавил Виктор. – Непонятно только, почему в таком случае он просто не говорил “нет”. Мы бы сразу отстали…» История, развеселившая нас тогда, пугает меня сейчас. Если так подумать, любой обиженный на жизнь человек может поступить в университет МВД, по окончанию которого у него будет в руках возможность отыграться на обидчиках. Правда, зачастую до обидчиков руки, вооружённые правосудием, не добираются, оттого атакуют тех, кто оказался в при делах их досягаемости, и здесь уже становится неважно обидчики это или нет. Смотрю на Сверепеева. Он противоположность своего подчинённого, тот редкий случай, когда человек пошёл в силовую структуру действительно, чтобы служить закону, однако, увы, его не пощадила профессиональная деформация. Как говорится, с волками жить – по волчьи выть…
– Товарищи полицейские, давайте жить дружно, – Михаил встаёт между мной и представителями закона.
– У друзей друг от друга секретов нет, – говорит Черёмухов.
– А у нас их и нет. Мы действительно знаем о трупах не больше вашего. Разве кто-нибудь из нас когда-нибудь обманывал вас, капитан?
– Обманывать не обманывали, – он обводит нашу компанию взглядом, – но недоговаривать вы любители. Впрочем, это уже дело другое. Пойдём, Женя, не будем здесь терять время, – Сверепеев направился к выходу. Остановившись на полпути, он обернулся и сказал: – Если по жмурам станет что-то известно – звоните.
– Само собой разумеется, – в знак прощания Михаил поднимает руку, я молча киваю, а Павел наконец поднимает глаза.
Оказавшись на улице, капитан Сверепеев отходит к служебной машине и подкуривает сигарету. Выйдя следом и не удосужившись закрыть за собой ворота, лейтенант Черёмухов спрашивает:
– Вы действительно считаете, они чистые?
– Да, – выдыхает горький дым Сверепеев. – К убийствам они не причастны и знать ничего не знают. В этом я могу быть уверен.
– А я, если честно, не очень. Какие-то эти ребята сегодня нервны, особенно этот… Снежков, сидел трясся, прятал глаза… Подозрительно как-то. Может они снова удачно съездили за янтарём? Как-то раз Павла остановил Муровьёв, так тот от страха еле права отыскал, Лев ещё мне потом говорил, чувствовал: нужен обыск, однако настроения проводить его не было. Так оказалось в этот день Снежков как раз ехал на сделку, имея при себе грамм триста крупных кусков!
– Черёмухов, – с раздражением говорит капитан, – у нас два трупа, от одного из которых найдена всего часть. Зацепок нет, – он жжёт подчинённого взглядом. – Какие к чёрту куски?! Ты вообще понимаешь, сколько у нас работы?
– Понимаю…
– Тогда почему я от тебя слышу про янтарь?! На свободе бродит убийца, о котором ничего не известно: ни личности, ни мотивов. Им может быть кто угодно, а всё, что имеется на руках – лишь догадки.
– Но вы сами говорили, что это скорее всего какая-нибудь банда янтарщиков устраняет своих конкурентов. Эти чем не подозреваемые? – лейтенант кивает в сторону гаража. – Тоже янтарщики, тоже ездят ночами на отдалённые пляжи с ультрафиолетовыми фонариками и сочками…
– Не их уровень, – обрывает его капитан. – Да и это всего лишь догадки, доказательств, что убийца кто-то из ловцов пока нет.
– Я бы в любом случае приглядывал за этими, уж слишком они мне кажутся подозрительными, – Черёмухов наблюдает за тем, как Игорь закрывает ворота.
– Какого хрена им было нужно? – возвращаюсь к парням. – Пришли, начали качать ни с того, ни с сего, будто у себя дома! И где янтарь?
– У меня, – Миха кладёт его на стол. – Я как рожи ментовские увидел, сразу его припрятал. Ещё бы чуть-чуть и всё, плакала наша находка в нагрудном кармане голубой рубашонки, прям у самого сердца её носителя, если таковое у него есть. Почему-то в этом я сомневаюсь…
– Не думал податься в философы? – спрашиваю кореша.
– Да как-то нет… Считаешь стоило бы? – улыбается он. Я пожимаю плечами.
– Ладно, нам надо что-то делать с находкой. Черти в погонах совсем развязались, они так могут и в квартиру зайти и перевернуть там всё. «Янтарный аммонит» необходимо спрятать.
– Предлагаю сделать это в районе Камня лжи, там точно никто рыскать не будет. Положим янтарь в коробочку и закопаем возле неприметного дерева.
– Хорошая мысль, – смотрю на Павла. – Что скажешь?
– Можно, – кивает Миха. – Только сфотографируйте его предварительно, чтобы было, что показать потенциальному покупателю.
– Сейчас этим займёмся, – я встаю за линейкой, – а как стемнеет поедем закапывать.
– …У нас один сослуживец был, который очень интересовался историей, – Миша пинает камень, – так вот он заключил, что вся история человечества – это американские горки. Мы медленно поднимаемся к благосостоянию, а потом стремительно катимся к варварству, и так постоянно, с той разницей, что каждый следующий бугор выше и следующая за ним впадина не так глубока. Поэтому-то мы и не ладили. Он считал, что нас ждёт светлое будущее, пусть и не без чёрно-белых полос, но всё же преимущественно светлое, а я считаю, что человечество вымрет раньше, чем хотя бы увидит свет. Наша культура на полной скорости несётся в тупик.
– Ты пессимист, – сказал Паха.
– В каком месте я пессимист? – удивился Миша. – Я самый жизнерадостный человек на планете! Если кто и пессимист – это ты.
– Я, между прочем, не говорил, что человечество скоро вымрет, потому что это абсурд. Если думать в этом ключе, то выходит жизнь вовсе бессмысленна, а всё, чем мы занимаемся бесполезно.
– И я такого не говорил! Ты коверкаешь мои слова! Я сказал, что человечество вымрет раньше, чем увидит светлое будущее, а не, что оно вымрет скоро. Наше поколение, да и десяток следующих, не застанет конца света, а значит он ещё далеко.
– Это не меняет сути.
– Почему же? – Михаил остался без ответа со стороны Павла. – Ладно, Игорь, – он хлопает меня по плечу, – рассуди нас.
– Я вас не слушал, – бросаю лишь бы не увязнуть в их разговоре.
– Игорь? – кореш догоняет меня, обгоняет и заглядывает в глаза, я останавливаюсь и смотрю на него. – Ты чего такой поникший?
– Не выспался, – признаюсь и двигаю дальше. – Постоянно вскакивал, считай, что не спал вовсе. Снился какой-то сюр.
– А поподробней?
– Да-й-й… – отмахиваюсь, – долго рассказывать, не хочу, – незачем – Давайте к этому, – указываю на дуб.
Миха дальше расспрашивать не стал. Мы подошли к дереву и, после непродолжительных споров на предмет пригодности места между корней, Павел начал копать. Вскоре ямка была готова, я погрузил в неё коробочку, и мы принялись её засыпать. По окончанию процесса Миша положил сверху веточку и сказал:
– Это для дополнительной маскировки, чтоб уж точно никто не нашёл.
8. Ненайденная работа
– Доброе утро, сынок, – мать садится за стол.
– Доброе, – размешиваю сахар в крепчайшем кофе. Угораздило же снова лечь в три часа ночи, знал же, что вставать в 7:30… Зеваю. Кажется, режим сна – это то, над чем я не властен, сколько бы не приводил его в норму, сколько бы силы воли не тратил, наступает тот день, когда режим падает, а я обретаю свободу смотреть и читать всё, что желаю столько, сколько хочу, за что потом расплачиваюсь недосыпом и сухими глазами. Уже третьи сутки говорю себе: «одну серию и спать», после чего смотрю их штук семь. Я и в Москве страдал от пристрастия к ночным свиданиям с художественными произведениями, однако почти никогда не засиживался с ними до часа, что уж говорить о трёх… Голова раскалывается. У отца зазвонил телефон. Рингтон ультразвуком колит барабанные перепонки, отчего мозги будто превращаются в жижу, состоящую из пренеприятной мелодии. Наконец он отвечает, и она затихает. Я могу выдохнуть. Пока отец разговаривает, пью кофе, надеясь, что он хоть немного поможет мне чувствовать себя лучше. Знаю, что зря надеюсь, ведь для моего организма этот напиток давно из стимулятора превратился в наркотик.
– Значит так, – пока я висел в полудрёме отец успел завершить разговор, – у меня в администрации появились кое какие дела, поэтому в избирательный штаб ты поедешь один, там встретишься с Ритой, она тебе всё покажет. Понял?
– Может, раз такое дело, я останусь дома и займусь учёбой, а уже завтра вместе съездим туда? Не хотелось бы потом просидеть за разборами кейсов все выходные.
– Всё успеешь, – режет отец. – Вернёшься домой и займёшься учёбой. К тому же, работа в избирательном штабе для тебя также является её частью.
– Да, только помимо неё у меня есть ещё куча дел, требующих внимание, и, к слову, Эдуард Валентинович точно не будет в восторге, если я ему отчитаюсь о выполнении присланных им заданий в воскресенье глубоко за полночь.
– Ничего не хочу слышать, – отец встал из-за стола, – ты мне сказал, что обо всём позаботился, значит, если понадобится посидеть в выходные за учебниками – посидишь за учебниками. Эдуард… Валентинович, уверен, поймёт и пойдёт навстречу. А ты пойми, что сейчас приоритетом для тебя должна быть карьера, а уже потом «куча дел». Я поехал, как встретишься с Ритой – дашь знать, – бросил и ушёл.
Мы остались вдвоём. Мать, не обращая внимание на происходящее, продолжала пить чай, она не сказала отцу ни «удачи», ни «счастливо», ни что-либо ещё, будто он просто вышел в соседнюю комнату и через мгновение вернётся. Послышался хлопок входной двери. Мать и на него не обратила внимание. До сих пор непривычно видеть её столь равнодушной по отношению к супругу, в котором она ещё несколько лет назад души не чаяла.
– Ты чего не поехала с ним? Вам же обоим в мэрию.
