– Откуда вы это знаете?
– Просто примите это к сведению. И лучше последуйте моему совету – идите домой.
Домой Роберто, разумеется, не пошёл. А направился он, разумеется, туда, где вспыхнувший в нём мазохистский огонь ревности жаждал получить ещё больше топлива. И он его получил. Прячась от внезапного дождя под деревом на противоположной от входа в ресторан стороне улицы, Роберто через полтора часа ожиданий увидел выходящую под хмурое плачущее небо «сладкую парочку». Лорена смеялась, держа Мокинелли за руку. Он что-то рассказывал ей своим бархатным баритоном и выглядел очень бравым, словно никогда не воевавший отставной генерал. Они сели в такси (вместе, на заднее сиденье), такси отъехало, и только минут через пятнадцать после этого Роберто нашёл в себе силы, чтобы брести домой, сдержав своё обещание Дженти не делать глупостей.
Следующие репетиции будут другими, решил он для себя. Он ВООБЩЕ не будет на неё смотреть. Всё, её больше нет. Звук флейты? Это фонограмма. Нет, даже ещё лучше. Он будет смотреть в глаза тубиста Орсино. Прямо, холодно. Со смыслом, со значением. С издёвкой. Дуэль взглядов! К барьеру!!!
Но что же будет тогда с музыкой? С подготовкой оркестра к конкурсу? Разве не это главное, чем он занимается? Разве не для этого он приехал сюда, в Неаполь? Нет, он должен прежде всего добиться успеха как дирижёр, оркестр должен выиграть конкурс, тогда-то она поймет… А что она поймет? Наоборот, тогда все лавры достанутся не ему, а, разумеется, руководителю Католического симфонического оркестра – маэстро Мокинелли. А вот если будет провал, то виноватым будет кто? Конечно же молодой концертмейстер (ну, что вы, какой он дирижёр!), который не продемонстрировал требуемую от него энергичность, не сумел овладеть сложным искусством управления живым оркестром, не справился, не достиг, не оправдал, не удовлетворил, не сфокусировался, не смог, не…
Роберто охватил гнев отчаяния. Он остановился возле какой-то исписанной граффити двери и со всей силы врезал по ней кулаком. С дверью ничего не произошло, а вот с кулаком наоборот. Острая боль заставила молодого человека вскрикнуть. Но зато он тут же забыл про всё остальное и побежал домой спасать руку.
Через час он ворвался в кафедральный собор с перебинтованной рукой.
– Отец Фабио, прошу вас, можете меня исповедать? П-прямо сейчас! Здесь!
– Садись. Слушаю тебя, сын мой.
– Отче, я хочу покаяться. К-каюсь в гневе.
– Это тяжелый грех.
– Да, отче… И поэтому мне самому тяжело. Вдвойне…
– Ты никого не убил?
– Нет! Она… Я сам виноват, что был настолько слеп.
– Что было причиной твоего гнева?
– Ревность.
– Ревность – это разновидность зависти. Это тоже тяжёлый грех. Ты ревновал свою жену к мужчине?
– Нет. Мы не женаты.
– Помолвлены?
– Нет. Но я просто… Отче, мне она… Я хотел… В общем, я случайно узнал, что у неё роман с другим. И об этом знали все, кроме меня. Но она мне ничего не говорила и вела себя так, будто со временем я смогу… Во всяком случае, мне так казалось.
– И с кем ты подрался? – отец Фабио кивнул на забинтованную кисть Роберто.
– С дверью.
– Ты пытался ворваться к ним?
– Нет, что вы. Это была случайная дверь… Меня охватило такое отчаяние… потому что я не знаю, как мне быть дальше. Со мной такое впервые.
– То есть раньше ты не пытался пробивать дверь кулаком?
– Конечно нет! – Роберто не заметил иронии.
– Этому тоже нужно учиться, – авторитетно вымолвил отец Фабио, словно в обязанности хранителя органа входили и уроки по проламыванию дверей. – Так, допустим, на органе ты можешь поиграть и одной левой рукой, но как же ты собираешься дирижировать?
– Я не собираюсь. Вернусь в Бари. Пусть он готовит свой оркестр к конкурсу сам.
– Что? Сын мой, ты не хочешь помогать нашему католическому оркестру? А ты понимаешь, что в таком случае к твоим уже совершённым двум тяжёлым грехам добавятся ещё лень и уныние? Может сразу стоит покаяться и в них? Хм… А не стоит ли за всем этим ещё и вожделение? Или гордыня?! – сурово вопросил монах.
Роберто молчал, опустив голову.
– Чего бы ты больше желал, – уже спокойнее спросил монах, – чтобы она была счастлива, или чтобы она провалилась в тартарары, вместе со своим избранником?
– Не знаю. Теперь мне всё равно.
– А, ну слава Богу, значит это не любовь.
– Откуда вы знаете? – подняв глаза на отца Фабио, Роберто увидел, что тот смеётся.
– Если ты выучил партитуру, откуда ты знаешь, что после ноты до нужно играть соль? Или ты думаешь, что ты первый кающийся грешник в моей жизни? Следуй за мной, – Фабио встал и пошёл в дальний левый угол собора.
Роберто понуро пошёл за ним. Отец Фабио подошёл к незаметной дверце за колонной, достал из спрятанного в складках рясы кармана ключ, открыл её, пропустил перед собой Роберто и снова запер замок изнутри. За дверцей обнаружилась тускло освещённая винтовая лестница вниз, спустившись по которой, они оказались ещё перед одной дверью. Когда монах отворил и её и зажег свет, Роберто с удивлением огляделся. Они находились в большой комнате, которая представляла собой диковинную смесь мастерской, склада, библиотеки, офиса, спортзала и лазарета. Последний был представлен стеклянным шкафом с медикаментами и больничной кушеткой.
– Сядь сюда, – приказал монах, указывая на кушетку. – Начнём с врачевания твоей руки, а спасением души займёмся после этого.
ГЛАВА VII. Tale for a deaf ear[27 -
«Сказка для глухого» (буквально – «для глухого уха») – одноактная опера итальянского композитора Марка Буччи (1957).]
Конспиративная квартира на последнем этаже одного из дореволюционных домов в Рязанском переулке была примечательна по трём причинам. Во-первых, окна квартиры всегда были зашторены. Во-вторых, в квартиру можно было попасть двумя путями – по общей лестнице и по лестнице чёрного хода, о существовании которого никто из современных жильцов дома не знал. Наконец, в-третьих… впрочем, о третьей особенности квартиры не знали даже её посетители. А таковыми в этот дождливый день были двое мужчин – один постарше, другой помоложе – сидевшие за большим столом напротив друг друга. Зелёный абажур старинной настольной лампы освещал лежащие на столе бумаги, составляющие содержимое всего одной распахнутой папки, лица же мужчин оставались в глубокой тени.
– …Также мною были неофициально привлечены ответственные сотрудники местной милиции, – продолжал доклад мужчина помоложе. – Естественно, им была дана очень ограниченная информация, и на их помощь я особенно не рассчитывал. Однако кое-что им всё же удалось собрать. Именно благодаря им мы узнали о двух других похожих случаях, произошедших примерно в это же время. Так, например, выяснилось, что своего кресла лишился директор городского универмага…
– Уволили? По какой статье? – спросил мужчина постарше.
– Нет, с самим директором ничего не случилось. Исчезло только его кресло, в буквальном смысле – пропало прямо у него на глазах. А точнее прямо из-под него, как он утверждал.
– Разумеется, – саркастически заметил мужчина постарше, – и оно импортное, дорогое и стоит теперь у него на даче.
Мужчина помоложе взял со стола один из листков и прочел: – Изготовлено на предприятии «УЗ-62» в Горьковской области, цена 24 рубля 50 копеек. Прямо скажем, не царский трон. Позднее оно было изъято милицией у главаря фураг и возвращено директору.
– Что ещё за фураги?
– Местное явление. Работяги с окраин, банды мелких хулиганов, но с претензией. Носят самодельные вязаные кепки, за что и получили такое прозвище.
– Сергей Сергеевич, а вам не кажется, что если мы будем все случаи пропажи мебели притягивать за уши, то станем посмешищем как этот ваш… милицейский коллега?
– Так точно, Виктор Викторович, кажется. Точнее казалось. Вы вовремя сказали про уши. Потому что это самое интересное.
– Продолжайте.
– Среди приближённых к главарю фураг есть наш сотрудник. Так вот, он был там в тот момент, когда к ним попало это кресло, ну, директора универмага. Оно на них якобы свалилось, когда они хотели побить какого-то прохожего, который на свою беду забрел в их парк, – Сергей Сергеевич взял из папки листок, написанный от руки. – Вот рапорт, читаю: «что-то большое прилетело и врезалось в нас, повалив несколько человек, а когда мы поднялись, прохожий убежал, а на траве стояло кресло и на нём оторванное ухо».
– Ухо директора магазина, – саркастически заметил Виктор Викторович.
– Если бы! – неудачно выразился Сергей Сергеевич, будто он хотел, чтобы директору универмага был нанесён вред. Поняв, как это прозвучало, он поспешил добавить:
– Уши директора на месте, мы проверили. И у фураг тоже никто на увечье вроде не жаловался, хотя проверить их всех трудно – чуть не полгорода в этих кепках ходит.
– Это всё? – Виктор Викторович посмотрел на часы.
– Не совсем. Кресло главного инженера завода ему, с его слов, скоро подбросили назад. А вот табличка с инвентарным номером кресла нашлась как раз возле той самой пивной.
– Какая-то чушь. Главный инженер… пятница, стресс, устал, оторвал в сердцах с кресла инвентарный номер, пошёл в пивную и потерял его там.
– В пивную он не ходил. Проверили.
– А кресло проверили?
– Конечно! Сразу же отдали на экспертизу. Проверили всё досконально – и соскобы брали и даже радиацию замерили – ничего необычного не обнаружили. Зато третий случай…
– Да-да, дебошир в милиции, это я уже слышал. Какое это-то имеет отношение…
– Самое прямое. Поскольку там тоже было обнаружено оторванное (или отрезанное) ухо.
– Но там не пропадало кресло, – веско заметил Виктор Викторович.
– Так точно. А вот ухо… мм… пропадало. А потом… как бы… нашлось. Если можно так выразиться, – Сергей Сергеевич вытащил из папки цветную фотографию и страницу с описанием и передал собеседнику. Тот взглянул на фото. Потом достал из кармана футляр, вынул из него очки, надел их и посмотрел на фото ещё раз, более внимательно. Видимо, и вторым осмотром Виктор Викторович остался не удовлетворён, потому что он достал из другого кармана ещё одни очки, надел их поверх предыдущих и вгляделся в фотографию и описание ещё раз. Наконец, он бросил документ на стол и неожиданно грязно выругался, в том смысле, что, мол, удивлён, обескуражен и раздражён одновременно.
– Вот и я, когда это увидел, сказал тоже самое – слово в слово, – доложил Сергей Сергеевич.
– А где сейчас… этот… начальник отделения… как его, Рукавин?
– Рукастый. Обследуется. После нервного срыва. В психоневрологическом.
– Эдак, скоро и мы к нему присоединимся, – мрачно заметил Виктор Викторович, снимая очки. – Давайте подытожим. В кабинет к главному инженеру секретного завода приходит некто, очевидно не в своём уме, и просит непонятно что. Его выпроваживает, но почему-то не задерживает охрана. Через какое-то время из этого кабинета исчезает кресло инженера. Так?
– Так.
– К директору универмага также приходит некто – может быть, этот же, а может быть, и другой – не забываем, что это весна, а весной у шизофреников обострение – задает какие-то нелепые вопросы, уходит, а через некоторое время из-под директора выскакивает кресло, на котором он сидит, стоимостью 24 руб…
– и 50 копеек… – уточнил Сергей Сергеевич.
– … и позднее обнаруживается в километре от магазина в городском парке у местной братвы. Так?
– Так.
– В тот же день патруль задерживает возле пивной какого-то бузотёра, привозит в отделение, откуда тот то ли сбегает, раскидав милиционеров стулом, то ли спокойно уходит, как утверждают они сами… И ты предполагаешь, что можно связать все эти случайные события между собой только потому, что кто-то якобы видел два оставленных уха…
– Причём оба раза левых уха! – опять уточнил Сергей Сергеевич.
– Причём вполне возможно муляжи, если иное не доказано! – поправил коллегу Виктор Викторович. – А ещё потому, что никто – ни директор, ни инженер, ни охрана, ни братва, ни милиционеры – не смогли запомнить внешность посетителя или прохожего, назовём его так, хотя…
– Все они вспомнили только то, что это молодой мужчина, парень, без особых примет, и всё, – вставил Сергей Сергеевич.
– …хотя можно, я допускаю, не заметить, что у человека, который стоит прямо перед тобой, оба уха как бы левые… но не обратить внимания – днём! – на то, что у него вообще нет одного уха, или даже обоих ушей, этого я допустить не могу. Разве что все перечисленные свидетели были очень нетрезвыми. Очень!
– Кажется, это была пятница, – уточнил Сергей Сергеевич со вздохом сожаления.
– При этом состав какого-либо преступления не просматривается, – продолжал Виктор Викторович, – поскольку похищенное вернулось их владельцам – это раз; никого не убили – это два; и никаких следов шпионской деятельности в связи с заводом нами не обнаружено – это три. Следовательно, всё, что мы имеем на сегодня по нашему профилю, это две зацепки, которые, на мой взгляд, могут с равной вероятностью быть или чем-то очень серьёзным – и тогда нужно принимать меры – или абсолютно случайной ерундой. И тогда можно обо всем этом забыть, не делать из мухи слона.
– Первая зацепка – это фикус, – сказал Сергей Сергеевич, кивая на фотографию на столе. А вторая какая, Виктор Викторович?
– А вторая – это наш безухий «прохожий».
– «Пьер Безухов», – пошутил Сергей Сергеевич без тени улыбки, – но почему он?
– Когда после встречи лицом к лицу никто не может вспомнить внешность визави, это может означать… что мы имеем дело с профессионалом самого высокого класса. Именно это отличает настоящего шпиона от киношного Джеймса Бонда. Неприметность.
– Или что все товарищи в пятницу были пьяные, – напомнил Сергей Сергеевич.
– Или да… Вот что. Оставляйте это всё мне и идите, – Виктор Викторович показал на стол, и его коллега быстро сложил все документы в папку. Когда он закрыл её, на обложке стало видно название папки – «Дело Ван Гога».
– Ван Гога? Это кто же так кудряво назвал?
– Генерал-майор Стрельников.
– А, Проша! – усмехнулся Виктор Викторович. – Всегда любил сострить. Мы вместе в академии учились, – пояснил он.
Сергей Сергеевич поднялся, попрощался с начальником и исчез в темноте квартиры. Вдали щёлкнул замок двери. Виктор Викторович достал серебряный портсигар и закурил сигарету. Потом он достал из папки лист с цветной фотографией, надел очки и рассмотрел её ещё раз.
На фотографии было изображено обычное комнатное растение, похожее на фикус, в обычной деревянной кадке. Необычной была всего одна деталь этого растения. Из пазухи одного из листьев торчал тонкий светло-зелёный стебель, конец которого украшало нечто розовое, что можно было бы принять за бутон цветка или за плод. Если бы не его форма. По форме (да и по размеру тоже) эта штуковина на конце стебля была идентична ушной раковине человека. Говоря простым языком, на фикусе «росло» человеческое ухо. Левое.
К фотографии было прикреплено на отдельной странице заключение экспертизы.
«Всесоюзный институт прикладной
молекулярной биологии и генетики
В лабораторию №3 на экспертизу был представлен биоматериал в виде комнатного растения Ficus elastica с плодовым телом в форме ушной раковины (auricula) человека.
