Дмитрий Чугунов "Красный город. Певец-2"

– Я выбрал бы Красногорье, – сказал Питер. – Но я не король.

– Красногорье? – задумался герцог Хоувен. – Нет, это невозможно, он расположен слишком далеко от столицы.

– Зато хорошо укреплён.

– Это так. И всё же я сомневаюсь…

– Отец, мы не могли бы поговорить об этом завтра? – недовольно поморщился Питер. – Меня жутко клонит в сон.

– Не изображай из себя болвана, которым ты не являешься! – взорвался герцог. – Ты хочешь, чтобы наша семья лишилась всех рычагов влияния при дворе? Что ты тогда станешь делать? Именно ты! Без моей помощи!

– О, духи! – простонал граф. – Отец, да ведь тебя нельзя просто так сместить с важных постов! Все же знают ордонанс деда нынешнего короля. Только смерть позволяет назначить нового хранителя Примейона и Красного города. А ты не жалуешься на здоровье.

– У меня не очень хорошие предчувствия, – серьёзно сказал герцог Хоувен. – И я прошу у тебя помощи.

Граф Питер вытаращил глаза и, казалось, забыл о сне.

– Ты просишь помощи?! У меня?! Всегда было наоборот. Ты же сам называл меня ни к чему не годным побегом на древе Хоувенов!

– У тебя есть возможность исправить это.

– Отец, право… Я, конечно…

– Мне потребуются твои знакомства.

– Мои знакомства?

– Да. Самые низкопробные знакомства, самые позорные связи в столичных кабаках и притонах.

– Хм, но я… Если так можно считать… сказать по правде…

Герцог Хоувен повелительным жестом прервал этот поток бессмысленных восклицаний со стороны сына.

– Не отпирайся от того, что я и без тебя знаю. Ступай к себе и обдумай мой вопрос! А утром я жду тебя, и мы продолжим разговор. Повторю тебе: мне нужна информация.

И герцог вновь склонился над бумагами, перестав обращать внимание на графа Питера.

Глава пятая. Тихие улочки Нины

На самом краю старого Города, в том месте, где улочка с поэтичным названием Бархатный Бугор прихотливо изгибается туда-сюда и почти выходит к Каменице, которая уже через двести шагов впадает в Чёрную речку, стоял небольшой домик. От любопытных взглядов его скрывал прочный заборчик и густая сирень вдоль него. Слева можно было заметить резную калитку с хитроумным замком. Иногда она отворялась, пропуская уже начавшего седеть человека со свёртком в руках или совсем юную девушку с корзиной.

Путь девушки был почти всегда один и тот же. Сначала она заходила на рынок – не огромный, который шумел в центре Красного города, а местный, где овощи и фрукты продавались в два, а то и в три раза дешевле. Затем, заполнив свою корзину, она отправлялась к реке. Девушка не разбиралась в сигнальных флагах и расцветках кораблей, но с удовольствием махала рукой всем проплывавшим мимо. Иногда ей случалось встретить подружку или знакомую, и тогда они некоторое время весело болтали, спрятавшись от солнца в тени деревьев. Всё это по обыкновению занимало не более двух часов. Затем девушка возвращалась домой, калитка, словно по волшебству, открывалась при её приближении, пропуская внутрь прелестную обитательницу домика. Из-за стены некоторое время доносились голоса, и улочка вновь погружалась в состояние покоя.

Девушку звали Нина. Гор Пико, пожилой человек, живший в том же доме, приходился ей отцом. Он был искусным сапожником, носил тёмный плащ и широкополую шляпу, закрывавшую половину лица.

Мать Нины давно покинула этот мир, зато хозяйством в доме занималась почтенная тётушка, старшая сестра гора Пико.

Когда гор Пико овдовел, а случилось это вскоре после рождения Нины, тётушка приехала к брату, чтобы помочь управляться с малюткой, да так и осталась у него навсегда. Пока гор Пико снимал мерки с ноги заказчика да пока относил изготовленные сапоги своим клиентам, тётушка Тильда хлопотала по дому, провожала и встречала племянницу, переговаривалась через заборчик с соседкой – такой же почтенной дамой в возрасте, как и она сама.

Бархатный Бугор был местом, где редко случались какие-то происшествия, поэтому тётушка Тильда совершенно не волновалась, когда Нина уходила из дому. И даже прогулки к реке не пугали её. Тётушка лишь поднимала глаза к небу и проникновенно говорила: «Молодость, молодость…»

Впрочем, Нина не давала повода злословить на свой счёт.

Будучи обладательницей чудесных длинных волос тёмно-русого цвета, выразительных тёмных глаз и нежной улыбки, она могла бы командовать целой армией поклонников. Подружки Нины давно знали, что такое вечерниеминуты в каком-нибудь укромном уголке: заботливый и внимательный добрый молодец всё порывается укрыть спутницу от речной прохлады, а ещё безостановочно рассказывает интересные истории. Нина же только отшучивалась на вопросы, есть ли у неё поклонник.

Конечно же, она ловила на себе восхищённые взгляды соседских парней, да и на улицах города прохожие откровенно заглядывались на неё. И не только обычные горожане, но и знатные люди – те, кто проезжал мимо на хорошей лошади. Иногда она рисовала себе волшебные картины, как ради неё кто-то совершает неслыханный подвиг. Правда, всякий раз этот кто-то был другим: то блондином, а то обладателем тёмных волос, то он лихо командовал отрядом солдат, а то оказывался капитаном корабля…

Однако, помечтав немного, девушка стряхивала с себя сказочное наважденье и принималась за домашние дела.

Иногда она заглядывала в мастерскую своего отца.

– С чем на этот раз? – улыбаясь, спрашивал гор Пико, который обожал свою дочь.

– А вот посмотри, – отвечала она и показывала ему кусочек холста, на котором сплетались причудливые линии. – Как ты думаешь, это будет красиво?

Гор Пико брал ткань в руки и рассматривал с разных сторон. А потом, по обыкновению, обнимал Нину и целовал в лоб.

– Значит, тебе нравится?

– Это великолепно, дочка!

Гор Пико делал не просто хорошие сапоги. Каждую пару он украшал неповторимым рисунком, поэтому ни один модник в столице не мог посетовать на то, что его обувь похожа на чужую. Нужно ли говорить, что все рисунки рождались в голове Нины!

Нина подсматривала свои образы то в причудливом переплетении веток сирени, то в линии облаков, то в радостном гомоне праздничного базара. Однако больше всего она любила рисовать птиц. Иногда – каких-нибудь заморских красавиц с роскошным опереньем. Иногда – простых чаек и стрижей, проносившихся над рекой. Когда она выходила к Чёрной реке и вглядывалась в дымку над противоположным берегом, её душа сама превращалась в чайку.

Статный сын гора Доста, живший через десяток домов вниз по их улице, однажды вызвался нести её корзину, когда Нина возвращалась с рынка. Неожиданное согласие девушки так обрадовало юношу, что на следующий день он с самой зари ждал её у калитки. И на следующий тоже. Нина вышла из дому лишь на третий день.

– Тебя не было вчера, – сказал младший Дост.

– Я в прошлый раз купила достаточно еды, – просто отвечала Нина. – Поэтому и не выходила. Да и тётушке надо было помочь.

Младший Дост проводил её до рынка, где Нина попрощалась с ним. Она сделала это мягко, но в то же время непреклонно.

– Спасибо, что проводил, но тебе уже пора идти по своим делам, – сказала Нина, – а мне тут много чего выбрать надо.

И принялась перечислять. Список вышел большой-пребольшой, так что у поклонника всё перепуталось в голове. Он кивнул девушке, повернулся и пошёл, а та смеющимися глазами смотрела ему вслед.

Ничуть не более успешным в ухаживаниях оказался и сын ювелира. Надо заметить, что тётушка Тильда дружила с женой гора Рингеля. И когда его сын стал подозрительно часто проходить мимо дома гора Пико, почтенная дама сразу поняла, в чём тут дело.

– На Нину-то уже вовсю поглядывают, братец! – сказала она.

– Само собой, – отвечал гор Пико, – красавица-то она в свою мать.

– И что ты думаешь? – продолжала тётушка.

– Я ничего не думаю.

– А вот надо бы, – заметила тётушка. – А то объявится какой-нибудь хлыщ, запудрит ей мозги…

– Это вряд ли! – рассмеялся гор Пико. – Никогда в такое не поверю!

– Почему? – опешила тётушка.

– Ты же её воспитывала, сестра! Да и она – барышня разумная, на пустышку не обратит внимания. Если появится кто, я уверен: ко мне или к тебе придёт и честно обо всём расскажет.

– Наверное, ты прав, – задумчиво сказала тётушка, которой очень польстило признание её воспитательного таланта.

Сын ювелира сделал неуклюжую попытку подарить Нине нечто ценное. Он подстерёг девушку, когда та укладывала в корзину пучок петрушки, и, страшно смущаясь, сказал:

– Нина, а это ты, наверное, уронила?

Девушка с удивлением посмотрела на петрушку, которую она крепко держала в руке, и лишь затем перевела взгляд вниз, себе под ноги. Там в пыли поблёскивала тонкая золотая цепочка.

– Это не моя, – вздохнула Нина, очень хорошо понимая, откуда могло взяться украшение. – Наверное, это ты сам уронил.

– Я? Уронил? – смутился сын ювелира.

Нине даже жалко стало его.

– Откуда у меня взяться золоту? – спросила она. – Отец не балует меня. А вот тебя-то дома заругают!

Юноша, красный, как рак, наклонился, схватил цепочку и убежал.

– Молодец, девка! – хмыкнула торговка, наблюдавшая эту сцену. – Не стала брать не своё.

– Да, не стала.

– А ведь хотелось, небось?

Нина решила не отпираться и кивнула.

– Не переживай, – протянула дружелюбно торговка, засовывая ей в корзину ещё один пучок зелени, – будут у тебя ещё и цепочки, и хорошие люди! Уж я не совру!

– Я верю, – засмеялась Нина и распрощалась с ней.

Так и текла её негромкая, честная жизнь. Лишь один раз Нина испытала беспокойство. В тот день за девушкой увязался наглый незнакомец. Ещё на рынке он смерил её липким взглядом, ухмыльнулся, но ничего не сказал. Глаза у него были холодные и сальные. Он стоял у лавки, в которой продавали шерстяные коврики из Норландии, и делал вид, что выбирает себе один из них, а сам тем временем шарил взглядом по сторонам.

От незнакомца за сто шагов несло знатным сыночком, который ни в чём не привык себе отказывать.

Нина поёжилась. Благо, рядом оказалась давняя знакомая, которая с удовольствием приняла предложение поболтать. Девушки взялись за руки и вместе пошли по улице. Только тогда этот тип отстал.

Глава шестая. Король и герцог

Примейон, чудо столицы, город в городе, жемчужина в короне короля Виллема, просыпался рано. Едва раздавались голоса первых петухов, как по его залам и переходам начинали сновать вышколенные слуги, вычищая новый день от остатков вчерашнего. Они наводили порядок в галереях и танцевальных залах, протапливали камины и расставляли свежие цветы из оранжерей.

Такой порядок завёл ещё дед короля Виллема. Разве что Виллем, в отличие от предка, не любил ранних пробуждений.

Поэтому главный камердинер терпеливо ожидал, когда король откроет глаза. Лишь затем он давал знак остальным, двери королевской спальни открывались, и в неё входили наиболее приближённые к трону лица.

Двое младших камердинеров вносили в большом золотом кувшине слегка подогретую воду. Виллем умывался, и в дело вступали ответственные за гардероб короля. Однако одежду король брал не из их рук. Сорочку, камзол, панталоны и всё прочее ему с поклоном вручал наиболее знатный из присутствующих при утреннем туалете придворных.

Затем брадобрей приводил в порядок волосы короля, после чего Виллем наслаждался лёгким завтраком. Если в зале для аудиенций в этот день высочайшего внимания дожидались иностранные послы, то королю приносили его шпагу и плащ, и Виллем совершал торжественный выход. В прочих случаях король сразу отправлялся в рабочий кабинет, где выслушивал последние новости от государственных советников. Тем временем слуги убирали королевскую спальню.

В покоях королевы и наследников всё также совершалось по давным-давно заведённому обычаю. Чтобы жизнь в Примейоне текла без потрясений, требовались усилия многих: портных, сапожников, бельёвщиков, галантерейщиков, привратников, стражников, стекольщиков, камерных слуг… Над всеми же возвышалась фигура герцога Хоувена – Хранителя главного королевского дворца.

Сам герцог редко присутствовал при утреннем туалете короля. Так сложилось ещё во времена правления его свояченицы. Посмеиваясь, он говорил иногда, что даёт другим семьям почувствовать их значимость. Хотя все хорошо понимали, от кого на самом деле зависит течение событий в Примейоне и чьи люди занимают ключевые посты в государстве.

Однако в это утро герцог, вопреки своему обыкновению, находился в передней. От спящего короля его отделяла лишь одна дверь. Хоувен с нарочитым спокойствием следил за работой садовников, которые занимались выравниванием линии кустарников в саду под окнами королевской опочивальни. Его волнение могли выдать лишь пальцы рук, пару раз отбивавшие какой-то музыкальный такт на подоконнике.

– Я бы дорого дал, чтобы узнать эту мелодию, – задумчиво произнёс господин Крософт, начальник секретной службы короля.

– Герцог чем-то взволнован, раз появился в такую рань, – ответил его помощник, – обычно он приезжает во дворец не раньше полудня.

– Проследите сегодня за герцогом, когда он покинет Примейон!

– Вы думаете, он не останется?

– Маловероятно. В котором часу вчера герцог уехал к себе? У него тени под глазами.

– Уже за полночь.

– Не просто же так он лишил себя сна! В общем, распорядитесь, Шактас! Пусть с него не спускают глаз!

Двери королевской спальни отворились, и главный камердинер возгласил:

– Король проснулся!

Придворные устремились вперёд, а помощник кивнул Крософту и незаметно исчез из залы.

«У Виллема сегодня хорошее настроение, – с удовольствием отметил герцог, подавая королю расшитую гербами сорочку, – он не успел одеться, но уже шутит».

И действительно, король сначала посмеялся над вчерашним проигрышем самого герцога, который из-за фантастической неуклюжести потерял войско в настольной игре «конница против пехоты». Затем досталось господину придворному маршалу, а после этого Виллем начал рассказывать какие-то неправдоподобные истории о разных способах охоты на диких зверей.

Дождавшись, пока высочайшее тщеславие рассказчика было удовлетворено, герцог почтительно кашлянул. Король, уже одетый и позавтракавший, ничуть не обиделся, что его прервали. Он повернулся к герцогу и весело сказал: