– Ничего я не переносил.
Я воевал. Начал со Сталинграда и через Варшаву до Берлина. В прожекторных войсках. Мы стояли от Черного Яра под Сталинградом до Сталинграда. Охраняли Волгу. Каждые 22 часа шла группа немецких самолетов, штук 12-15, сбрасывали в Волгу магнитные мины. Первый – с включенной фарой. Настолько они обнаглели. Вот когда мы приехали и осветили их раза два – они хвост поджали.
И вот я в госпитале раз, в госпитале два, три. Потом начал немножко поправляться. Потом вставили мне стимулятор.
Во всяком случае, я восстановился и снова начал работать в штабе. И служил до 59 года, а потом меня уволили.
Ушел маршал Москаленко, ушел Баксов начальником штаба к нему. Батицкий еще до этого ушел в BBC, а потом Москаленко пригласил его к себе, и потом он стал командующим Московским военным округом. А нам прислали генерал-лейтенанта авиации Гречко. Прошло месяца 3-4, как-то он вызывает меня. Вежливый вроде такой, за столом сидит, я около стою. Спрашивает:
– Товарищ Хижняк, а вы давно здесь работаете?
– По-моему, десятый год.
– Ой, это очень много. На этой должности обычно много не работают.
– Так получается, – говорю.
– Офицеров вы хорошо в штабе знаете?
– Конечно, я их всех за эти годы изучил.
– Ну хорошо, – говорит. – Вот, товарищ Хижняк, будете ко мне приходить раз в неделю и докладывать, что офицеры говорят про нас там, про политику… Вам это понятно?
– Нет, – говорю, – товарищ генерал, мне это не понятно.
– Ну как не понятно? Ну вот мало ли что…
– Вы извините меня, товарищ генерал, если они будут говорить о свержении, допустим, советской власти, обязательно скажу. И без вашей просьбы. А если сплетни передавать вам, то, извините, я в стукачи к вам не нанимался.
Он вытаращил на меня глаза
– Считаю, что это страшное нарушение офицерской чести – быть стукачом.
Он озверел. Как стукнет кулаком. Как закричит:
– Вон!
А я стою.
Опять:
– Вон!
И так три-четыре раза. Потом выскочил из-за стола, думаю, наверное, сейчас врежет мне. Такое было впечатление.
– Почему вы не уходите?!
Я говорю:
– Извините, товарищ генерал, в уставе такого слова "вон" нету.
– Свободны!
– Слушаюсь! – и вышел.
На третий день Мишка Батуров говорит:
– Тебя ж выгнали из армии.
– Да ты что?
Я к маршалу ходил. Он сделал все. Но у меня здесь опять здоровье… Москаленко только сказал:
– Товарищ Хижняк, вы полковник.
Но я уже был в запасе.
А иголку я нашел не в картошке, а в булке. В разрезанной.
В столовой я брал хлеб. Взял половинку булки. Стал резать тонкими кусочками. Я прощупывал все. Я и еду всю просматривал, ложку оближу, а мало-ли на ложке что-нибудь? Для безопасности. Еду всегда сам попробую. И вот я нашел в кусочке булки иголку. Она меня уколола, и я ее вытащил. Без нитки. Как она попала? Сначала и не подумал ничего. А потом, когда стал с товарищами говорить, посчитали, что может быть кто-то и действительно хотел что-то сделать. Но хлеб-то я сам выбирал, поэтому скорее это была случайность.
Правда, одно время там вокруг меня какие-то два офицера, не наши ходили. Один раз я их встретил, второй раз на том же месте. Но они так посмотрят на меня, и как будто они мною и не интересуются. Мне это не понравилось. И я перестал на то место выходить, это как раз около арки на улицу.
Был такой случай, что у меня украли ключи от сейфа. Мне надо скоро ужин нести, а ключей нет. Нашел я коменданта штаба, майора. Говорю, вот такое дело, что предпринять?
– Ну чем я тебе могу, Миша, помочь?
– Кто-нибудь может сейф открыть?
– О, есть. У меня слесарь есть, он бывший медвежатник.
Поехали к нему!
Приезжаем к нему домой, а он старикашка, круглый год ездит на велосипеде. Уже поддатый. Говорит:
– Да что вы, я знать не знаю…
– Ну выручайте.
Как была у меня пачка денег в кармане, я ее не пересчитывая ему сунул.
– Ну поедем.
Приехал. Какие-то пластиночки между пальцев заложил, сунул в скважину, повернул – и сейф открылся. Говорит:
– А вы знаете, что я медвежатник? Я любой сейф открывал.
И рассказывает:
Вызывает меня Зверев, бывший министр финансов и говорит: "Слушай, пойдем со мной". Пришли в подвал, там мощные стальные двери, что с усилием большим открываются. "Открой мне их, никак не можем открыть". "Две тысячи мне дашь?" Тогда это громадные деньги были. "Дам". И открыл, Зверев, когда стал рассчитываться: "Вот тебе тысячу, а две тысячи – слишком много". Тогда я подошел к двери – раз ее ногой и захлопнул: "А теперь пять тысяч мне дашь". И он согласился, только открой дверь.
Такой щупленький этот медвежатник. А я думаю, если бы он мне не открыл, и я вовремя бы ужин Берии не принес… Ключи мне потом новые сделали.
Потом поправился. 20 лет работал начальником Останкинского мясокомбината, там я мог бы озолотиться, но вот я с Берлина приехал без ничего, когда бы я мог там… Бог знает, что в моих руках было как у зама командира отдельной части.
Показал механическую машинку для стрижки волос.
Я Берию всегда наголо стриг. Сперва протестовал, потом спрашивал, а почему вы не бреете? У него были короткие седые волоса. Ел он деревянной ложкой, вот она.
ОТСТАВКА МАРШАЛА ЖУКОВА
Очень уж запомнилась мне эта деталь. После окончания нашего многочасового разговора адмирал в отставке Михайлин выдвинул ящик письменного стола, пытаясь найти какую-то фотографию. Ящик был битком набит коробочками с наручными часами.
Вон, сколько надарили, – довольно и в то же время иронично улыбнулся Владимир Васильевич.
Оказалось – это большая часть тех ценных подарков, которые на протяжении десятилетий вручались Михайлину за отличную службу начальниками разных рангов.
– Подарите музею вот так все, – посоветовал я.
Владимир Васильевич недоуменно поднял брови.
– Это же уникальный экспонат.
Адмирал махнул рукой, приняв все за шутку. А я не удержался:
– От Жукова тоже часы есть?
– Нет, от Георгия Константиновича у меня подарок особый.
И он принес ружье. "Зауэр". Штучные ружья, одни из лучших в мире… Да уж, достойный подарок. Достойный прежде всего самого Жукова.
Наверное, это было не единственное ружье, которое вручал особо отличившимся офицерам очень требовательный и жесткий Жуков. Но оно было последним, врученным министром обороны Жуковым подчиненному. Награждение произошло на крейсере "Куйбышев" на подходе к Югославии, куда с официальным дружественным визитом (и впервые в своей жизни морем – на военном корабле) прибыл член Президиума ЦК КПСС министр обороны СССР Маршал Советского Союза Г. Жуков. За время этой зарубежной командировки легендарный маршал лишится всех своих официальных титулов, кроме воинского звания.
Почему? Писатель Ф. Бурлацкий так писал в своих воспоминаниях "После Сталина".
"…Показательны события, последовавшие за июньским Пленумом 1957 года. На нем, как известно, представители старой "сталинской гвардии" посредством так называемого арифметического большинства, стали добиваться изгнания Хрущева. В результате голосования в Президиуме ЦК КПСС было принято решение об освобождении его от обязанностей Первого секретаря. Это решение, однако, удалось поломать благодаря усилиям горячих сторонников Хрущева. Выдающуюся роль в разгроме противников Хрущева сыграл маршал Г.К. Жуков. Как рассказывали тогда, во время заседания Президиума ЦК КПСС Жуков бросил историческую фразу в лицо этим людям: "Армия против этого решения, и ни один танк не сдвинется с места без моего приказа". Эта фраза в конечном счете стоила ему политической карьеры. Вскоре после июньского Пленума Хрущев добился освобождения Г.К. Жукова с поста члена Президиума ЦК КПСС и министра обороны СССР. Сделано это было в традиционном для того времени духе – в момент, когда маршал находился в зарубежной командировке. Ему не было предоставлено возможности по-настоящему объясниться, точно также, как не было дано необходимого разъяснения партии и народу о причинах изгнания с политической арены самого выдающегося полководца Великой Отечественной войны. И причина изгнания была опять-таки традиционная – страх перед сильным человеком".
Насколько справедливо такое толкование? Мне довелось по архивным документам изучить этот весьма краткий период послесталинской истории. Краткий, но имевший очень глубокий резонанс и последствия. Несомненно, что за сравнительно короткий период после возвращения на пост министра обороны и в Президиум ЦК КПСС Жуков позволил себе допустить серьезные политические просчеты. И, видимо, основной – ужесточение командно-административного стиля в руководстве Вооруженными Силами при свертывании работы партийных организаций, политорганов, военных советов. В Постановлении октябрьского (1957г.) Пленума ЦК КПСС это расценивалось как линия на ликвидацию руководства и контроля над армией и Военно-Морским Флотом со стороны партии, ЦК, правительства. Но остается фактом и то, что поправлять Жукова не стали или не решились. Его просто убрали с политической сцены. И здесь, думается, прав Ф. Бурлацкий, говоря о страхе перед сильным человеком.
В одной из глав, не вошедших в мемуары (и не имевших перспективы в них войти в то время) бывший главком ВМФ Адмирал Флота Советского Союза Н.Г. Кузнецов писал:
"Лишь значительно позднее я узнал от A.M.Василевского, что решение (о смещении Н.Г. Кузнецова с должности главнокомандующего ВМФ. – Авт.) принималось Хрущевым по записке Жукова. Что он писал – я не ведаю и до сих пор. Какое-то решение ЦК состоялось, и специальное письмо было послано на места, как мне говорили, за подписью Хрущева… Я не мог не удивляться, почему ни одно из решений не было предъявлено мне. В дальнейшем я пытался получить объяснение, но так и не получил. Через год довольно странным путем был снят Жуков. Он на себе испытал коварный метод снятия людей без их ведома".
В последующем этот "коварный метод" будет применен и к самому Хрущеву. С тем лишь отличием, что Никита Сергеевич и предполагал свое смещение, и даже был об этом предупрежден через своего сына. А вот Жуков уходил в первое и единственное свое дальнее плавание, видимо, с легким сердцем. Визит не был прогулочным. Жукову предстояло еще более укрепить восстанавливаемые Хрущевым добрые отношения с Югославией, решить спорные вопросы в Албании.
Любопытно, что Жуков ничего не заподозрил в совершенно нелогичном для общевойскового маршала визите с дружески-дипломатическими полномочиями на военном корабле. А продолжительный переход морем давал его оппонентам фору во времени, чтобы подготовить и произвести его смещение. И здесь, как и в аресте Берии, в изощренной хитрости Хрущеву не откажешь.
В «Красной звезде» в начале 90-х была опубликована заметка С. Павленко «Последняя охота маршала Победы», основанная на воспоминаниях «тени» Жукова подполковника в отставке Н.И. Пучкова, на протяжении 17 лет, начиная с первых дней Великой Отечественной войны, служившего в группе личной охраны Г.К. Жукова, а затем и возглавлявшего ее.
«Конечно, официальных уведомлений в прессе в те годы не делалось. Просто в августе (1957г. – Авт.) маршал ушел в отпуск и уехал с семьей в Крым. Дача Жукова "Маевка" под Алупкой представляла собой добротный, на совесть построенный дом, достаточно старый, чтобы быть уютным. Георгий Константинович любил эти места. Много зелени. До побережья – рукой подать, метров двести. Безлюдье: в "райский уголок" правительственных дач простому смертному попасть нелегко. Кстати, по соседству разместился набирающий вес Брежнев. А вот Хрущеву Алупка пришлась не по нраву: Первый предпочел обосноваться в Ялте.
Приехав в отпуск, Жуков и отдохнуть собирался полноценно. Говорил, помнится, – "и с удовольствием, и с пользой". Любимым же его занятием на протяжении многих лет оставалась охота, ей и в том 57-м полководец дань отдал. Только не стоит путать выезды Георгия Константиновича со "стрелковыми развлечениями" правящей элиты более позднего периода. Жукова привлекал сам процесс, и дичь под ружье ему не загоняли никогда. Даже самые ретивые клерки не рискнули бы, зная крутой нрав маршала. Кабанов тот искал сам. Выезжали затемно. Пока позволяли дороги – на машинах, дальше пешком. Забирались в самые глухие места. Заблудиться риска не было, группу водили начальники партизанских отрядов, хорошо изучившие район за годы войны. Их исправно "поставлял" командующий СКВО маршал А. И. Еременко.
Поначалу партизаны, косясь на маршала, выбирали путь полегче. Но потом убеждались, что пешие походы для Жукова трудности не составляют. Несмотря на большой вес, он и в поздние годы сохранил легкую спортивную походку – сказывалась многолетняя закалка кавалериста. А уж насчет силы… Однажды в парке маршал увидел игровой прибор – силомер. Подошёл, примерился… И измеритель, крякнув, "зашкалил". "Ну вот, – растерянно пожал плечами Георгий Константинович, – Сломал".
…Прошло чуть больше половины отпуска, когда в Ялту прилетел Хрущев. И едва ли не в первый день изъявил желание поохотиться, причем непременно с Георгием Константиновичем: мол, о жуковских охотах столько рассказывают, что грех не поучаствовать. На следующее утро группа убыла в горы.
Видно было, что Никита Сергеевич чем-то озабочен, нервничает. Но держался он как обычно – даже подчеркнуто как обычно. Чересчур много смеялся, слишком охотно поддерживал разговоры… Зато, кажется, вполне искренне и с нескрываемой завистью косился на ружье маршала. Ружье действительно было знатное – английский нарезной "Слоновик" для африканских добытчиков слоновой кости. "Хороша игрушка. Нравится она мне", – в первый раз это прозвучало комплиментом. Во второй и третий – несколько навязчиво. Однако Жуков делал вид, что не понимает откровенного намека – расставаться со "Слоновиком" он явно не собирался.
Охотничья удача в тот день улыбнулась маршалу: он "взял" оленя, причем, как обычно, с первого выстрела. Непонятно было, завидует ли Первый, полдня просидевший в зарослях без всякого результата, столь знатному "трофею", но если и завидовал, то хорошо скрывал это. Во всяком случае выглядел Никита Сергеевич вполне довольным. У костра, смеясь, потирал руки: отдохнули, дескать, на славу. А потом наконец посерьезнел.
– Георгий Константинович, отпуск вам придется, видимо, прервать. Проблемы!
По крайней мере получил наконец объяснение внезапный интерес Первого к охоте. Но ситуация оставалась непонятной. Глядя в костер, Никита Сергеевич долго и сумбурно объяснял, что сейчас у него на даче гостит лидер Албанской партии труда Энвер Ходжа. Что отношения между Албанией и Югославией, увы и увы, весьма далеки от идеальных, что резонанс в мире это вызывает нехороший и вообще страны социалистической ориентации должны выступать единым лагерем. Что очень важно именно сейчас продемонстрировать перед капиталистами дружбу и взаимопонимание, почему и необходим "визит вежливости" в обе страны одновременно, а кому, как не Жукову с его авторитетом, это можно поручить…
– Значит, протокольный? – переспросил Георгий Константинович.
– Ознакомительный. Дружеский, – поправил Хрущев. И, помолчав, закончил: – Словом, готовьтесь. Пойдете из Севастополя на крейсере "Куйбышев". А пока завтра – в Москву.
После охоты поехали на "Маевку". В дороге разговор не клеился, молчали. Странное ощущение недоговоренности не проходило. Возможно, именно поэтому, едва машины свернули на дачу. Первый предложил:
– Сходим, искупаемся.
Пришли на берег. Не умевший плавать Хрущев забрел по колено в воду, махнув охране – мол, не мочите ноги. Группа же Жукова поплыла на глубину. Вообще Георгий Константинович был замечательным пловцом и купался с удовольствием. Когда он был в море (а личная охрана обязана была сопровождать его везде и всюду), угнаться за ним было невозможно. Маршал любил заплывать далеко, и не у всех членов группы хватало сил. Приходилось вызывать с берега катер, на что маршал всегда реагировал резко. Но на этот раз, отплыв метров двести, Жуков обернулся.
Берег был пуст…
Когда вернулись на дачу, Первый стоял у дверей в столовую. Маршал, продолжая начатый в горах разговор, недоуменно пожал плечами.
– И все-таки, Никита Сергеевич, я не понимаю. Зачем мне плыть на "Куйбышеве"? Может, слетаю своим самолетом? Быстро обернусь, – он усмехнулся, – и отпуск отгуляю.
Хрущев молчал. Смотрел на Жукова долго, секунд десять. Затем медленно произнес:
– Мы все зачтем. И дадим отпуск. – И после паузы. – Нет, езжайте водой.
На следующее утро маршал вылетел в Москву…»
