Этта встала из-за стола и вышла на кухню, а через несколько минут вернулась с еще одной коробочкой угощений. На этот раз внутри были устрицы.
– Этта, я не думаю, что это хорошая идея…
– Считай, что это мои рекомендации. Бризбрук – маленький городок, который живет по своим первобытным правилам. Хорошо это или плохо – не знаю, но нам нужны гарантии! И работа. Вдруг я передумаю и решу содрать с тебя кучу денег за комнату!
Эмили решила, что после десяти предыдущих отказов от редакторов, устрицы были не самым плохим вариантом, чтобы повысить свои шансы.
– Спасибо, Этта. Но можно спросить… Зачем тебе все это?
Этта посмотрела в окно, откуда открывался невероятный вид на залив. Она несколько минут молчала, собираясь с мыслями. Морщины глубокими шрамами проступали на ее бледном лице, выдавая почтенный возраст. Генриетте Берл исполнилось шестьдесят два. Она знала, что осталось недолго.
– Кажется, я боюсь одиночества больше, чем могла подумать…
* * *
Эксетер 1910 год.
Психиатрическая лечебница Св. Бенедикта.
Графство Девоншир, Англия.
Небольшой городок Эксетер расположился на юго-западном побережье Англии. Сюда приезжали в поисках тишины и умиротворения. Тенистые парковые аллеи, цветущие сады, обрамляющие древние руины замка, башни Кафедрального собора Святого Петра…
Возможно, много лет назад Джек нашел бы в Эксетере то, что искал, но сейчас его отделяли от остального мира мрачные стены лечебницы. Почти тридцать долгих лет пребывания здесь обернулись вечностью: криками убитых товарищей, кровью врагов, взрывами, которые раздавались каждую ночь, и болью, которая разрывала на части. Джек никогда не оставался один: тени прошлого преследовали его.
Лечебница находилась на холме, почти за городом. Крепость, которая служила тюрьмой своим обитателям. Снаружи она выглядела угрожающе: здание было старым и ветхим, кирпичная кладка давно покрылась мхом, а крыша дрожала даже от легкого дуновения ветра. Входная дверь была тяжелой, большой – ее скрип больше напоминал стон. Словно суровый страж, она отпугивала посетителей, а может, оплакивала тех, кому было суждено коротать здесь свои последние дни.
Палаты лечебницы были тесными и темными. Даже мрачные коридоры были заставлены кроватями, стены испещрены трещинами и пятнами плесени, а маленькие окна затянуты ржавыми решетками. Запах лекарств и испражнений, который стоял повсюду, был неприятным, острым, пронизывающим.
В лечебнице оказалось не так много ветеранов второй англо-афганской войны. Не так много безумцев, которые в поисках приключений и мифических подвигов вербовались на фронт: воевать в пустыне, задыхаться от песчаных бурь. Но те, кто попал туда, даже спустя годы так и не смогли оправиться. Измученные старики, такие как Джек. Они приходили сюда доживать свои поломанные жизни. Бесплатное пристанище для тех, кто был обречен.
Одетые в серые заношенные халаты, они бродили по коридорам, бормоча что-то себе под нос. Их лица были бледными, испуганными, искаженными болью. Лекарства, которые приносили медсестры, не помогали: они позволяли забыться, ненадолго притупить воспоминания. Здесь просто ждали конца.
Кровать Джека стояла в дальнем углу комнаты. Он редко вставал с нее, предпочитая просто смотреть в окно, отгоняя мрачные тени. Но они настойчиво возвращались: сражения, изувеченные тела… Эти картины сменялись маленькими рыбацкими домиками, пылающими кострами и чудищами, разрывающими человеческую плоть. Джек кричал, страшно, неистово, а потом отключался и погружался в темноту.
На теле мужчины виднелись шрамы: лицо, руки, ноги – все тело было покрыто белыми полосами, бляшками и рубцами от гниющих язв. На левой руке старика не хватало пальцев. Один глаз почти не видел, а волосы росли только на той части головы, где не осталось страшных следов. Одежда была грязной и изношенной, а простыни забрызганы скудной больничной едой.
Мэри уже пять лет служила медсестрой в лечебнице Святого Бенедикта. Она хорошо изучила своих подопечных: знала их истории, привычки, желания. Она старалась привнести хоть немного радости в их жизнь: приносила проигрыватель, покупала печенье, газеты, книги. Она была их маленьким лучиком тепла, когда остальные относились к обитателям госпиталя просто как к живым трупам.
Мэри знала, что у Джека сегодня день рождения, и купила ему рыбный пирог. Она не раз замечала, как он закрывал глаза, наслаждаясь их вкусом, как будто вспоминая о чем-то приятном. В отличие от других пациентов его никто и никогда не навещал, не присылал писем, не справлялся о здоровье.
Своими чудовищными криками и шрамами Джек пугал медсестер, но Мэри знала: главная незаживающая рана у него внутри. И оставлена она не войной в пустыне…
Но Джек редко что-то рассказывал, в основном смотрел в окно на холодные воды Ла-Манша. А сегодня, придя на работу, Мэри обнаружила, что для него оставили подарок: небольшой сверток, обернутый мешковиной. Не было ни подписи, ни открытки. А вместо ленты – обычная бечевка, к которой была привязана фигурка, сделанная из рыбьих костей…
– Джек, танцуй, у меня для тебя подарок! С днем рождения, приятель!
Джек смотрел в стену и не пошевелился, даже когда услышал звонкий голос Мэри. На самом деле ему нравилась эта милая добрая девушка, которая частенько читала им новости, пела. Одним своим существованием она говорила о том, что мир за стенами лечебницы еще жив, что в нем есть свет, радость, сострадание…
– Я не шучу: для тебя оставили посылку. Если внутри сладости, обещай, что поделишься – иначе не отдам, – Мэри засмеялась. – Я тут рыбный пирог принесла. Украла в лавочке у мистера Гарриса! Будем праздновать с размахом. Кажется, у твоего соседа по койке под матрасом припрятан ром.
Джек не реагировал, но Мэри знала, что он слышал ее.
– Что бы тебе не прислали, но фигурку из костей точно оставлю себе, никогда…
Мэри не успела договорить, как Джек резко обернулся и сел на кровати. Он протянул дрожащую руку с обрубками пальцев, и она осторожно вложила туда сверток. Лицо старика прояснилось, а глаза налились слезами. Мэри не понимала, какие чувства он испытывал: ужас, удивление, счастье?
– Эт-т-того не может быть…
Мэри решила оставить Джека наедине со своими мыслями. Она тихонько положила рыбный пирог на грязную тумбочку и отправилась за лекарствами для пациентов.
Джек медленно коснулся свертка и провел морщинистой рукой по жесткой мешковине. Голова закружилась от нахлынувших чувств. Он аккуратно снял веревку и развернул сверток. На колени упала старая тетрадь в красивой кожаной обложке.
Прошли годы, а она выглядела как новая – будто кто-то заботливо чистил переплет…
Листы внутри пожелтели, но Джек точно знал, что это.
– Мой дневник… Она сохранила его…
Джек жадно вдохнул спертый воздух палаты и открыл тетрадь. Стены лечебницы растворились, унося его далеко-далеко от Эксетера, на северное побережье графства Девоншир. Джек погружался в воспоминания, пожалуй, самые яркие в его потерянной жизни…
Глава 2. Новости Бризбрука
Эмили постучалась в маленькую обшарпанную дверь, которая располагалась на втором этаже невзрачного здания по Мейпл-стрит. Это был самый оживленный район Бризбрука: неподалеку от порта, рынка, торговых лавочек и единственной на весь город прачечной, которая обстирывала тех, чей доход превышал хотя бы несколько сотен фунтов.
Прямо над прачечной располагалась небольшая редакция газеты «Новости Бризбрука». Признаться, Эмили ожидала чего-то более респектабельного. Прогуливаясь по городу, она заметила, что газеты, которые продавали мальчишки, расходились не хуже рыбных пирогов Генриетты. Мальчишки выкрикивали какие-то умопомрачительные новости, обещали жителям побережья сенсационные разоблачения. По всей видимости, они не имели ничего общего с реальностью, но никто и не ждал правдивых историй: в Бризбруке обожали сплетни!
Дверь никто не открыл, Эмили осторожно толкнула ее и заглянула в просторное светлое помещение, заваленное газетами и бумагой. Здесь пахло свежей типографской краской и дешевым кофе.
В комнате сидели двое: высокий худощавый мужчина с копной вьющихся темных волос. Яркий, громкий, постоянно жестикулирующий, И его полная противоположность: серая, невзрачная дамочка лет пятидесяти, с гулькой на голове, в огромных очках, то и дело сползающих с переносицы. Они были заняты работой и не обращали на Эмили никакого внимания.
– Привет, меня зовут Эмили. Я приехала из Лондона по приглашению мистера Хармса. Кажется, вам нужен фотограф?
Долговязый кудряш обернулся и помахал Эмили рукой, а потом обратился к коллеге:
– Выходит, Гектор все-таки уволил Макса? А я думал, куда тот подевался. Вроде уже должен был протрезветь.
Серая мышка ничего не ответила кудряшу, а лишь закатила глаза. Видимо, предыдущий фотограф лучше владел стаканом портвейна, чем камерой. Она повернулась к Эмили, в очередной раз поправила очки и улыбнулась:
– Привет! Я Клара Дотт, а это мой коллега, Жозеф Мувон. Но мы зовем его француз.
– Вы пишете статьи для местной газеты?
– Пишем?! Скорее сочиняем, слышала о такой журналистике? – француз попытался изобразить на лице отчаяние. – В городке, где самые важные новости – это килограммы свежей рыбы и разбитые рожи рыбаков, приходится вспоминать, что в душе ты еще и писатель!
– Ладно тебе, людям нравится! А ты можешь постоянно пропадать в трактире, подслушивая сплетни.
– Клара, я собираю материал!
– Ага, в стакан!
Эмили с интересом слушала их дружескую перепалку, когда дверь в дальнем конце комнаты открылась. Оттуда показался большой тучный мужчина, который с трудом влезал в узкий проем. Он был красный от жары и постоянно протирал рукавом пот на широком сальном лбу. Голова его давно облысела, а маленькие глазки выглядели уставшими и неподвижными.
– А вот и наш редактор, господин Гектор Хармс собственной персоной! – сладко пропел француз.
– Добрый день, мистер Хармс. Меня зовут Эмили, я…
– Сегодня никого не принимаю. Такая жарища, пойду домой, а то сдохну тут.
– Но как же…
– Приходите завтра… А лучше – через пару недель.
На глаза Эмили навернулись слезы. Она пыталась найти в сумке платок, когда нащупала коробку с устрицами.
– Мистер Хармс, тут Генриетта просила вам передать…
Глазки Гектора оживились, забегали, толстыми пальцами он схватил устрицы и облизнулся. Рекомендации Генриетты работали в Бризбруке лучше любых сопроводительных писем.
– А вы ее?..
– Племянница! Тетя хотела лично вас поблагодарить за то, что согласились взять меня на работу. Думаю, она это сделает при возможности: например, на ужине в ее ресторанчике…
Эмили не знала пока, как будет расхлебывать обещания, данные Хармсу, но в душе верила, что Генриетта поможет.
Глаза Гектора засветились, он как будто даже скинул пару килограмм – стал живым, подвижным, веселым. Он за пару минут провел для Эмили экскурсию по единственному кабинету издательства, рассказал, как сдаются материалы в печать и где находится типография. Потом поздравил с первым рабочим днем и поспешил домой: лакомиться устрицами. Дотт пообещала Гектору уладить все формальности с трудоустройством мисс Уоттс и с легким сердцем выдохнула, когда он ушел.
– А ты не промах! – одобрительно кивнул француз. – Не хочешь, кстати, поработать сегодня?
– С удовольствием! Что нужно делать?
– Тут сорока на хвосте принесла, что в порту рыбаки выловили какой-то труп или скелет. Может, ничего интересного, но полиция уже там. Если получится сделать несколько внятных кадров, историю мы придумаем! Через пару дней будешь на первой полосе!
– А то наш месье Мувон не хочет тащить свою задницу куда-то в такую жару! – Клара уже десять лет работала с Жозефом и точно знала, что стоящую историю он бы так просто не отдал.
– Труп? И часто у вас такое? – Эмили больше интересовало расследование.
– Ну, не редко. Утопленников регулярно вылавливают. Я бы не надеялся на сенсацию, но… Чем черт не шутит! Заодно познакомишься с местной полицией.
– Да я как бы уже…
Жозеф и Клара с любопытством смотрели на Эмили, ожидая продолжения.
– Я едва не помешала задержанию банды Чака! Встала, так сказать, на пути правосудия!
Эмили взяла сумку с фотоаппаратом и выскочила за дверь, оставив коллег додумывать историю. Возможно, она тоже появится в ближайшем выпуске «Новостей Бризбрука».
* * *
Виндхерст 1851 год.
Графство Девоншир, Англия.
Резкий запах спиртного ударил в нос. Я почувствовала, как кто-то схватил меня за волосы и бросил в угол.
– Папочка вернулся! – почти прорычал Фрэнк и, качнувшись, ухватился за стул, едва не рухнув на пол. – Глазеешь в окно? Мужика присматриваешь? Вся в свою мать шлюху!
Фрэнк замахнулся и со всей силы ударил меня по лицу. На глазах проступили слезы. Реакция была скорее физической, мне не было обидно или грустно. Я знала, что так должно быть.
Я попыталась быстро стереть слезы рваным подолом, но папаша заметил. Он снова схватил меня за волосы и потащил к бочкам с рыбой.
– Никчемная дрянь, займись-ка лучше делом. Нужно почистить рыбу и отнести Сальме в лавку. Сегодня улов ни к черту. Из кишек сваришь супа, если не хочешь сдохнуть от голода.
– Да, папа.
Я встала на ноги, взяла с полки тупой ржавый нож и начала чистить рыбу. Чешуя летела прямо на меня, запах тухлятины проникал под кожу, впивался в ногти и волосы.
Папаша расплылся в беззубой ухмылке и направился к кровати. Грязные простыни с пятнами рыбьих кишок напомнили ему о чем-то приятном.
– Ты бы слышала, как Сальма визжала, когда я ее трахал! Обещала притащить джина в обмен на тушки макрели. Кинь ей еще селедок, а то завоняют в мешке.
Ноги и пару литров портвейна подвели Фрэнка. Он зацепился за драную занавеску и все-таки рухнул на пол. Прямо на мешок, который служил мне кроватью. Я медленно выдохнула, догадываясь, что будет дальше…
– А-а-а, что за черт?! – Фрэнк доставал из руки рыбьи кости и удивленно смотрел на них. Потом он взял нож и разрезал мешок – на пол вывалились мои скудные сокровища. Игрушки, которые я мастерила из рыбьих костей. Маленькие жуткие фигурки, куклы, браслеты. Папаша стал багровым, на сальном лбу проступили вены.
– Это что за хрень?! Ты не просто шлюха, ты ведьма! Сальма говорила, что женушка прокляла меня, потому рыба гнилая приходит. Еще раз увижу – утоплю, поняла?!
Я задумалась над угрозой отца. До этого моей самой смелой мечтой была лихорадка, от которой умер муж Сальмы. Я слышала, как рассказывали, будто он кричал всю ночь и бился в припадке, а утром уже не проснулся. Мне казалось, ему повезло… И я бы потерпела ночь… Всего одну ночь…
– Че стала, убогая?! Тащи рыбу Сальме. А я покемарю. Потом решу, что с тобой делать.
– Да, папа.
Фрэнк сгреб мои поделки, положил на пол и раздавил хрупкие рыбьи хрящи толстой подошвой. Мои единственные игрушки превратились в пыль. Я смотрела на отца огромными горящими глазами. Впервые я чувствовала что-то внутри. Что-то ужасное. Оно сжигало дотла, но было приятно живым…
