«Жизнь моя – чашка с кофе».
Зря так подумала. В голове сразу сформировались строки: «Жизнь моя с крыльями белыми, что тянет камнем к земле». А вот рифма к ним никак не шла. Вместо них пришли слова, должные прозвучать ближе к финалу: «Смерть моя с крыльями черными, на твоем плече дай уснуть». Лана быстро записала их в блокнот на мобильном и стала искать ближайшую к ней кофейню – если эту гадость не вытравить из мыслей в цифру, прогулка накроется медным тазом, принеся вместо облегчения головную боль.
Кофейня нашлась сразу. В конце концов, это был не самый плохой район города, иначе бы она здесь не гуляла. Заказала латте с корицей и устроилась в самом дальнем углу зала, где было меньше всего посетителей, сделала большой глоток кофе и еще раз перечитала написанное. Судя по отклику в душе, ей предстояло не меньше часа, чтобы довести эти обрывки до ума.
Вдохновение озаряло Лану с детства, но она отбивалась от него рифмой в стиле Незнайки а-ля «палка-селедка», после чего легко выбрасывала из головы придуманное и никогда больше не вспоминала. В старших классах показалось крутым и мистическим записывать стихи на бумагу, а после сжигать их, сидя на подоконнике. Да-да, обязательно ночью. Та еще дурочка была, в общем-то.
Но по-настоящему писать Лана стала два года назад, когда благодаря врачам не могла уединиться даже в себе самой. И стихи, напитавшись ее горем и разбухнув до почти нескольких тысяч знаков каждый, просились в мир. Тогда она и завела себе дополнительный аккаунт в ВК, сменив привычный псевдоним LanaLana на мрачное Ребенок Молоха, благо репертуар подобрался соответствующий. И постепенно стало отпускать, словно боль забирали люди, случайно заходившие на ее страницу. Потом пошли группы, где творческие на всю голову поэты публиковали свои творения, и стало еще легче. Настолько, что вскоре она постепенно начала отказываться от лекарств, не чувствуя себя хуже.
«Мы умеем делиться лишь горем и болью, даже когда пытаемся запереть их внутри себя».
Но то, что рвется наружу с такой силой, невозможно удержать. И вот в блокноте появилось первое четверостишие, а потом второе, третье и, конечно же, итоговое четвертое с черными крыльями. Стихотворение получилось сопливенькое, про любовь, которую не достичь и лучше умереть, раз так.
«Пора менять плейлист» – подумала Лана и рассмеялась собственным мыслям.
Это не плейлист, это мозги надо было менять, гоняющие по сознанию одни и те же мысли. А стихотворение… Его еще можно переделать – строчки-то ключевые хорошие, просто таланта у нее недостаточно. Но переделывать лучше дома, когда настроение, заставившее писать то, что получилось, выветрится. И потому она заказала еще один кофе с собой и вышла на свежий воздух.
Успело стемнеть. Август хоть и баловал любителей жары погодой в тридцать градусов по Цельсию, а все ж недвусмысленно намекал, что дело движется к осени со всеми вытекающими. Осень была любимым временем года Ланы, и она ждала ее с нетерпением, как люди ждут нового года, чтобы начать жизнь с чистого листа.
«Может в полемику о жизни и смерти переделать?» – подумала она, выстраивая новый маршрут до дома.
Тема ей понравилась, а вот путь не очень – нужно было пройти дворами, чтобы выйти к другому шоссе. Ладно, квартал относительно новый, дворов-колодцев нет, значит пройдет без проблем. Навигатор показывал тоже самое, и Лана, время от времени сверяясь с маршрутом, прошла вглубь дворов. Здесь было светло от фонарей, и всколыхнувшееся вдруг плохое предчувствие вновь уснуло, а Лана погрузилась в размышления о том, как надо переделать стихотворение, чтобы поклонники творчества Ребенка Молоха разом выдохнули «Вау» и принялись репостить к себе на страницы. Она думала о драме и тяжелом выборе, а мозг упрямо возвращал ее к строкам: «И те слова, что как патока, я бы сказать не смогла».
– Вот же зараза страшная! – выругалась она и вдруг осеклась, заметив, как темно вокруг.
Фонарь, возле которого Лана остановилась, моргнул и тоже погас. Зато впереди зажегся свет, и она увидела девушку, распятую на косом кресте, рядом с которым высилась тень, похожая на мужской силуэт. Тень стояла неподвижно, как будто любуясь своим творением, и что-то такое в распятой действительно присутствовало. Жертва была полностью обнажена, тело, словно холст художника-импрессиониста, расчерчено мазками синяков, ссадин и кровоточащих порезов. Веки неестественно запали внутрь, словно глаз под ними не было.
«Выкололи» – пришла ужасная догадка.
Вместо крика к горлу подступила тошнота. Лана дернулась назад, зажав рукой рот, другая рука, претендуя на самостоятельность, потянулась к наплечной кобуре. Вовремя – тень быстро заметила чужое присутствие и дернулась в сторону Ланы. Она выстрелила не глядя, но судя по тому, как тень отступила назад, а потом и вовсе исчезла, попала.
– Брось пистолет! – заорали сзади.
И прежде, чем Лана успела сообразить, кто и что от нее хочет, ее сбили с ног, приложив лицом об асфальт. Пистолет выбили каблуком тяжелого ботинка, а потом еще и наступили на руку – и без того покалеченную.
– Там! – закричала Лана, пытаясь показать, что она здесь скорее жертва, чем рецидивист с огнестрелом. – Там впереди! Девушка на кресте. Там еще кто-то был.
– Че она мелет?
И затем почти сразу одновременно выругались. Жертва никуда не исчезла, и Лана поймала себя на гаденькой радости по поводу того, что крест с девушкой ей не померещился. Но как ни крути, сейчас для нее это был существенный плюс, потому как ее подняли и даже не стали надевать наручники, только придерживали под локоть.
Дальше были переговоры по рации и мобильным, долгое ожидание и, наконец, много машин с мигалками, в одну из которых усадили Лану. Нет, не в скорую, но руку фельдшер все-таки перебинтовал, посоветовав потом сделать рентген. А вот девушке на кресте повезло меньше: когда полицейские снимали ее с креста, она была еще жива, но до приезда скорой помощи так и не дотянула. И все бормотала: «Черные крылья. У него были черные крылья». И Лане впервые в жизни показалось, что она накликала беду: хотела смерть – получила смерть.
– Значит, и разрешение у вас тоже есть, – полицейский в возрасте представившийся в начале беседы Василием Ильичом еще раз посмотрел на разложенные перед ним документы и покачал головой. – Лана Викторовна, вот вы такая продуманная девушка: законы и права свои знаете, паспорт и прочие бумажки при себе держите, а гулять ночью в незнакомый двор пошли. Как так-то?
Она осторожно пожала плечами и попыталась состроить из себя дурочку, но разговор шел уже давно, и включать блондинку получалось все хуже и хуже.
– Так я же сказала. Банкомата рядом не было, а наличных на такси не хватало.
– А по карточке почему бы не расплатиться? Через эти ваши модные приложения в телефоне. Или ими вероисповедание пользоваться не позволяет?
– Я не знала, – угрюмо повторила Лана, уставившись на свою перебинтованную руку, которая ныла, несмотря на то, что Василий Ильич дал ей пару таблеток обезболивающего.
– А про обращение со свидетелями знала.
– Юрфак…
– Ну да, ну да. Не доучилась, потому как попала в психушку. Ох я везучий, – он постучал тыльной стороной ладони по документу в потертом файлике, – псих с разрешением на огнестрельное. Будет чего в пятницу вечером мужикам в бане рассказать. Прям байка под пиво.
Лана нахмурилась. Дальше у них по негласному сценарию шла ее реплика про «Но оно же действительное» и его ответ «О том и речь, девочка. О том и речь». Уже раз пять по кругу ходят, а про тень и жертву ни слова. Дался ему этот пистолет! У них там маньяк по улицам разгуливает, между прочим!
Василий Ильич выжидающе посмотрел на нее исподлобья, словно подталкивая произнести нужную фразу, но тут у Ланы зазвонил так и не отобранный телефон. Ян и внезапно через Telegram. И чего ему понадобилось на ночь глядя? Ладно, не все ли равно? Она решительно отклонила вызов и демонстративно медленно вернула телефон в карман джинс. Ну, попыталась вернуть, потому что Ян позвонил снова. Потом еще раз и еще, пока полицейский не приказал:
– Да ответь ты уже. Нечего парню мозги компостировать.
– Это мой брат, – зачем-то уточнила она, на что он лишь махнул рукой, мол, все равно отвечай. Лана и ответила: – Слушай, я сейчас в ментовке, потом перезвоню, – и снова сбросила вызов.
– В ментовке? – усмехнулся Василий Ильич. – Тебе сколько лет, девочка? – и заглянув в паспорт, сам ответил: – Двадцать два полных. Такая молодая, и «ментовка». Да ты нас кроме как полицейскими и помнить-то не должна.
Лана пожала плечами, поняв, что сейчас больше рассмешила, чем разозлила. Это хорошо, а то ведь ляпнула, не подумав.
– Менталитет…
– Он самый, – вздохнул Василий Ильич и вдруг добродушно спросил: – Кофе будешь?
Она кивнула, и шестой круг допроса повторился уже под кофе. Лана время от времени добавляла к своим репликам «потому что дура», чем еще больше веселила допрашивающего. А потом за ней приехал Петр Евгеньевич лично, потому что Мила успела ему пожаловаться по телефону, что бедную Лану увезли злые господа полицейские ни за что, ни про что. Вот интересно, она-то откуда узнала?
Петр Евгеньевич смерил суровым взглядом ее лицо и смачно выругался, заставив занервничать молоденького сержанта, отправленного проводить госпожу Смирнову на выход.
– У них мозгов не хватило тебе лед предложить?
Лана пожала плечами. Про лед она и сама не подумала, остальные тем более. У них там вроде как труп специфический и маньяк, не до льда для мимо проходящих девиц. Но Петр Евгеньевич из-за ее пофигизма еще больше разозлился.
– Вот ведь суки. Сказали же, приезжайте-забирайте, с ней все в порядке. Да где ж тут в порядке, когда половина лица синяя? Ладно, садись в машину, с этими я завтра поговорю. Ты, кстати, чего домой пешком поперлась?
Лана прошла к придерживаемой водителем двери и залезла в салон, протиснувшись к противоположному окну. Петр Евгеньевич сел следом и вопросительно уставился на нее.
– Чего молчишь? Зубы, что ли, выбили?
– Да нет, – ужаснулась Лана и, сделав виноватую мину, пробубнила: – Домой пешком пошла, потому что Алексей Юрьевич с тренировки выгнал.
Ответ Петру Евгеньевичу не понравился, и он выдал такую речь на великом и могучем, что тренера заранее стало жалко.
– Я ж ему велел в такси усадить и проследить, чтобы ты до дома добралась. Я им за что деньги плачу спрашивается? Получат они у меня премию!
Он решительно достал телефон, открыл список контактов, перевел взгляд на лицо Ланы и протяжно вздохнул.
– Твою ж мать… Что ж с лицом твоим делать-то? Серый, у нас которая круглосуточная-то? «Здравница» или «Твой Доктор»?
– «Здравница» в паре кварталов отсюда есть, а круглосуточные оба, – откликнулся водитель со своего места, но не обернулся и даже не заглянул в зеркало заднего вида.
Значит, рожа у нее и впрямь страшная. Такими поди только маньяков пугать, чтобы у той сволочи рана месяц заживала или дольше. А ведь она попала, чувствовала, что попала.
– Ну поехали туда. А то у нее и рука вон тоже вся в бинтах. Весту поди каблуком выбивали?
Лана кивнула, Петр Евгенич снова вздохнул.
– Ох и намучался я с тобой. Вожусь больше, чем с родной дочкой.
Она промолчала – он сейчас нисколько не соврал, но такая забота никак не укладывалась в образ Петра Евгеньевича, матерящегося полицейским в лицо. И ведь Лана даже не его внебрачная дочь! Тамара Александровна, мама Милы, в свое время делала тест на отцовство, когда ей показалось, что муж слишком уж хорошо относится к подруге дочери. Результат получила отрицательный, да и сама Лана была слишком похожа на своего отца – Виктора Смирнова. И все-таки Петр Евгеньевич подозрительно сильно старался, пытаясь ее защитить. Жаль, что напрямую его не спросишь.
– Хорошо хоть ты Миле позвонила. Додумалась, значит, не совсем пропащая душа.
Лана неопределенно пожала плечами, понимая, что разуверять его сейчас не стоит.
– Да и Василий молодец, узнал тебя и к себе в кабинет забрал, а не в кутузку посадил. Опять же позвонить не забыл. Мила-то уже дозвонилась, когда я за тобой ехал. Но ты в следующий раз лучше сама набери. Так быстрее будет.
Лана охотно кивнула, и довольный Петр Евгеньевич ободряюще похлопал ее по плечу. Оставшийся до больницы путь и потом еще до ее квартиры они проделали в полной тишине – Сергей даже магнитолу не включал, что целиком и полностью устраивало Лану. Она перебирала у себя в голове случившееся на той улице с погасшими фонарями и вспоминала оказавшуюся до жути похожей на нее девушку, истекшую кровью.
«У маньяка черные крылья. И у Смерти моей тоже крылья черные. От такого совпадения даже Киселев офигел бы…»
Глава 3. Краски «Шамбалы»
Они сидели в кабинете и почти ничего не говорили друг другу. Ян пялился в телефон, Сеня ходил вдоль полок с книгами, то и дело доставая какую-нибудь, пролистывал, ставил обратно. Мила смотрела в окно. Ей казалось, что каждый из них хотел бы сейчас быть в другом месте. Хотя, возможно, она проецировала свое состояние на других.
История с маньяком требовала решения, но психологически принять эту проблему – не получалось. Мила была человеком холста и кисти и все, что было у нее внутри, выливалось на полотна.
Она сейчас готовит ряд воздушных, нежных картин, и их нельзя позволить запятнать чувствами, которые вызывали у нее эти убийства. Творческая часть Милы пыталась отгородиться, но разумом она понимала, что не может себе этого позволить.
И тут в тишине, поглотившей комнату, раздалось звонкое «тилинь». Сеня поставил книгу, достал мобильный и произнес:
– Новую жертву перехватить первыми не удалось. Ванька пишет: полиция засекла.
– Шика-арно, – протянула Мила и встала с места, подошла к окну, через которое так хотелось убежать. Расправить крылья и взмахнуть ввысь. Но она заставила себя обернуться и посмотреть на Сеню. – И что тогда у нас есть?
– У подозреваемого черные крылья!
– Да, это все меняет! – покачала головой Мила.
– Вот Дэн обрадуется, когда узнает, что его вычислили.
Мила опять покачала головой. Даже захотелось покрутить пальцем у виска, но настроение было не подходящее.
– И что это нам дает? – спросил Ян и убрал телефон в карман джинсов.
– Да почти ничего, – ответил Сеня, – кроме радости постебаться над Дэном. Ну и еще над кучей творцов-брюнетов. Цвет крыльев, как правило, от цвета волос зависит.
– Угу, – кивнула Мила.
Ян нахмурился. Ну да, ему-то, наверное, не терпелось, чтобы убийца, которого больше двух месяцев поймать не могут, наконец бы обнаружился.
– Значит, толку от информации ноль? – уточнил он.
– Не ноль, но мало. Вот тебя можем исключить. Ты у нас светленький, значит, крылья у тебя белые. То есть, ты не маньяк, – обрадовал его Сеня.
– А у тебя, – Ян повернулся в сторону Милы, – рыжие?
– Не, белые. Как у ангела, – она улыбнулась.
Сеня хлопнул в ладоши, привлекая внимание к себе:
– Ладно, народ. Я к Ваньке, надо ему помочь с трупом разобраться и память стереть свидетелям. В общем, устроить «мэн ин блэк» по всей форме.
Ян недоверчиво сощурился и спросил:
– Стереть? Как в кино? «Пуф» и все?
– Ну не так, конечно, – Сеня усмехнулся. – Но в целом, да – «пуф».
– Как у вас все просто! Взял и стер!
– Да не возмущайся ты так, новобранец! Это в тебе сучно… – Сеня демонстративно запнулся и невозмутимо продолжил, – сущность журналистская беснуется. Броских заголовков требует. Но ты сам-то подумай, что будет, если все оставить, как есть? – он развел руками. – Паника. Хаос. Полный коллапс.
«Понабрался» – усмехнулась Мила, но вступилась за Сеню:
– Ян, ты же понимаешь, он прав. Иначе нельзя. Если мы…
Ее прервал телефонный звонок.
– Папа… – сказала она, ответила на вызов и услышала знакомый серьезный голос.
Сеня кивнул ей, махнул рукой и начертил в воздухе руну телепортации.
«Пуф», – подумала Мила, когда Сеня исчез.
Отец говорил достаточно громко, но Ян все равно прилип своим ухом к обратной стороне смартфона Милы.
«Лана теперь дома, отдыхает, приходит в себя. Я оставил несколько человек, дежурить неподалеку: так и мне спокойнее, и у нее там никто не отсвечивает. Еще она обещалась прийти на твою выставку. Не уверен, что у нее хватит сил, но она…»
Отец говорил и говорил, а Ян все лип и лип ухом к телефону. Мила не любила, когда вторгались в ее личное пространство, но Ян, как журналист, наверняка привык этим пренебрегать. Хотелось отодвинуться, но в тоже время не хотелось быть с ним грубой. Он брат ее лучшей подруги, к тому же когда-то давно Мила даже была влюблена в него. Хорошо, что она уже не подросток.
