Она ободряюще подмигнула мне, а я улыбнулась. Мы с Колей еще никому не рассказывали о том, что у нас будет ребенок, даже Маринке. Решили подождать, пока это не будет очевидно. Все же беременность не далась мне легко, и я боялась любого неосторожного шага – от резких наклонов и приседаний, до сглаза. Хоть и не очень-то верила во все эти волшебные штучки в обычной жизни.
– О, вот и номер вашего такси. Написано, что уже подъезжает к парковке.
На этот раз водитель не только поздоровался со мной, но даже вышел, чтобы открыть мне дверь, хоть это и было совсем не обязательно. А в машине лишь слегка пахло какой-то салонной полиролью, словно она только побывала на мойке.
Когда такси тронулось, я с радостью подумала, что была неправа насчет того, что все вокруг сегодня нервные и злые. Должно быть, это вселенная решила преподать мне урок о том, что мы всегда получаем от мира в ответ то, что транслируем в него сами. Но стоило мне только расслабиться, как в моей сумочке что-то завибрировало.
Покопавшись, я достала из нее свой телефон. Точнее то, что от него осталось. Удивительно, но с разбитым корпусом и наполовину отслоившимся экраном он продолжал работать. И хоть у меня была только половина экрана, я разобрала, что мне пришли СМС-сообщения. По одному на каждый мой звонок мужу, сообщавшие о том, что он снова в сети. Это было очень странно, ведь когда я звонила ему, то слышала гудки. А если телефон не в сети, то оператор сообщает об этом посредством робота, разве нет?
Было среди них и еще одно непрочитанное сообщение. Но увидев номер отправителя, я не стала его открывать. Внутри у меня все словно покрылось инеем, а в груди болезненно заныло и снова стало тяжело дышать. Какая странная штука, эта жизнь… взять и повторить всё вот так. Но чтобы что? Чтобы заставить меня его простить?
Я знала, что было в том сообщении. Предполагала. Но не читать его, не добавлять номер, с которого оно пришло, в черный список не собиралась. Пусть пишет, если так хочется. При последней нашей встрече мы все друг другу сказали, и что бы не думала на этот счет моя мама, мне больше не о чем было разговаривать с этим человеком.
И все же именно это, последнее пришедшее сообщение, снова погрузило меня в то негативное состояние, с которым я вышла из кабинета главврача.
Пытаясь снова успокоиться, я положила руки на едва-едва округлившийся живот.
Ребенок. Мой маленький сынишка или дочка. Мое сокровище. Моё, но не моего мужа. Это все какая-то злая шутка! Очень плохой розыгрыш, достойный глупого юмористического телешоу или любовного романа, но не реальной жизни живых людей. Как такое могло случиться вообще с кем-то? Как такое могло случиться именно со мной?!
Глава 5
Моя мама родила меня не от своего мужа и до последнего не знала об этом. Кто-то удивится, скажет «как можно о таком не знать?!». Но жизнь – сложная штука. И после всего, что сегодня произошло, меня точно не нужно убеждать в верности этого афоризма.
Все перепуталось в 1979 году, в начале Афганской войны. Егор Сёмкин, Фёдор Гроздьев и моя мама, Арина, были друзьями с самого детского сада. Потому что город, в котором они родились, был маленьким и жили они в одном доме, а мамы их к тому же были подругами.
Моя мама выросла настоящей красавицей и не было ничего странного в том, что эта дружба в какой-то момент сломалась. Ничего странного, только горькое, ведь Егор и Федор были хорошими друзьями. И после школы, чтобы не расставаться, они вместе поступили на медицинский… Но Мама выбрала Егора, а Федор, не доучившись, ушел на войну и не пожелал продолжать общение.
Мама с Егором планировали пожениться, как только получат дипломы, но в 1981 году ситуация сильно ухудшилась и Егора на фронт забрали прямо с экзаменов.
Все знали, что какое-то время связи с ним не будет. Пока доберется, пока поступит в расположение и устроится на месте. Это сейчас установить местонахождение военнослужащего можно относительно быстро, ведь учет ведется электронно, а тогда нужно было делать запросы на бумаге, которая затем передавалась из рук в руки и время от времени терялась.
Никто больше месяца не мог ничего сказать о местонахождении сержанта медицинской службы Егора Сёмкина, пока в один из дней в дверь к его родителям не постучались двое сотрудников военкомата, с не самыми добрыми новостями. Оказалось, что страшное случилось, едва Егор попал на фронт.
После атаки на полевой госпиталь, куда он был прикомандирован, Егор вместе с другими выжившими эвакуировался на машине, которая позже в пути подорвалась на мине. Егор снова выжил, но горел. Ожогами были покрыты почти 30% его тела, в основном пострадали лицо и руки. В военный госпиталь в Сочи его доставили в состоянии искусственной комы, забинтованным до пояса, но живым. Те, кто эвакуировал его из зоны боевых действий, сказали, что пока Егор был в сознании, он обгоревшими губами снова и снова шептал свое имя, видимо, боясь остаться неопознанным из-за тяжелых увечий.
Парень с обезображенным лицом и руками, находящийся на грани жизни и смерти… в начале никто даже не думал, что маме хватит сил хоть просто посмотреть на него. Но мама пришла к Егору в палату, а потом и осталась там, время от времени сменяя его родителей на дневных вахтах у постели тяжелобольного.
Он выжил и быстро шел на поправку. Когда угроза жизни отступила, Егора вывели из комы, но после этого стало еще тяжелее. Из-за ожогов дыхательных путей и лица он не мог нормально разговаривать, а всех, кто появлялся возле его постели, гнал прочь. Но мама не ушла и тогда. Снова и снова приходила к нему, просто чтобы быть рядом. Рассказывала новости, читала ему книги или сидела молча, если он отказывался слушать.
Потом начались бесконечные операции. Шрамированная огнём кожа не срасталась сама, требовались пересадки. И пересаживали Егору его собственную кожу. Операции, болезненные периоды заживления и снова операции. И каждый раз приходя в сознание он гнал ее прочь, должно быть, понимая, что такой как моя мама рядом с тем, кем он стал, не место.
Но разве это было ему решать?
А потом он снова смог говорить. И это было счастьем для всех, ровно до того момента, пока он не сказал, что его зовут не Егор Сёмкин, а Фёдор Гроздьев.
Не получивший медицинской специальности, Фёдор пошел в армию обычным солдатом. За те два года, что о нем никто не слышал, он успел не только получить звезду героя, но и попасть в плен. Сбежав из него, он оказался в том самом полевом госпитале, в который был прикомандирован его друг. Они встретились там и даже помирились… а потом судьба разлучила их самым суровым образом.
Во время эвакуации Егор сам отдал Фёдору свою форменную рубашку с нашивками, накинул ему ее на плечи и усадил истощенного и израненного друга в машину, после чего бросился обратно за другими оставшимися там пациентами. Больше Фёдор не помнил ничего, кроме того, что оказался уже здесь, в военном госпитале в Сочи, с моей мамой, сидящей у его кровати.
Мама говорила, что это был один из самых сложных моментов в ее жизни. И для Фёдора скорее всего тоже, потому что в один момент из сына и жениха, за которым трепетно ухаживали родные, он превратился в одинокого, никому ненужного калеку.
Мать Фёдора умерла еще до того, как тот окончил десятый класс, а отец, кажется, что всегда был пьяницей – лил за воротник не просыхая. А после смерти жены так и вовсе потерял какую-либо связь с реальностью. О Фёдоре было некому позаботиться.
Родители Егора же поначалу продолжили приходить к нему, но это длилось недолго. Им было очень тяжело видеть Фёдора, знать, что с ним случилось, и при этом не иметь ни малейшей крупицы информации о том, что же стало с их собственным сыном.
А вот моя мама продолжала к нему ходить. Она честно признавалась, что в тот момент окончательно запуталась в чувствах. Нельзя так много времени провести рядом с человеком, отдавая ему каждую свободную секунду, а потом перечеркнуть это всё. Кроме того, Фёдор не был ей чужим человеком и дело тут было может и не в любви, но совершенно точно не в жалости.
Время шло. О Егоре по-прежнему не было известий, а Федор благополучно прошел реабилитацию и выписался из госпиталя. Ему было некуда идти. За без малого четыре года отец-алкоголик окончательно превратил их квартиру в обитель горя и отвращения к себе.
Тогда, стоя на пороге кишащего тараканами помещения, с банкой варенья и коробкой с тортом «Наполеон», который мама сама приготовила для Федора по случаю выписки, она, даже не подумав толком над своими словами, предложила ему переехать к ней в общежитие. И он согласился.
Мама сказала, что была счастлива с ним. Да, в начале они жили вместе как соседи, но это продлилось недолго и очень скоро они стали настоящей парой. Федор восстановился физически и экстерном закончил медицинский. Шрамы на его лице, за исключением яркого рубцового пятна на виске и голого островка кожи на скуле, практически полностью скрылись под густой бородкой, которая ему даже шла… Мама думала, что полюбила его.
В апреле 1989 года она вывешивала постельное белье на улице, когда кто-то подкрался к ней сзади и закрыл ладонями глаза. Когда мама обернулась, чтобы посмотреть кто это, потеряла сознание и пришла в себя уже в своей комнате, в окружении соседок, наперебой предлагавших нашатырь, холодный компресс и звонить в скорую. А рядом с ней, сидел на кровати и держал ее за руку Егор. Он был совершенно не таким, каким она запомнила его, провожая в армию. Казался старше, жилистей, на висках проступила ранняя седина, но это был точно он.
В тот день Фёдор не вернулся домой с работы. Не появился он и на следующий день. Мама искала его по знакомым, подала заявление в милицию, но он исчез так бесследно, словно был лишь миражом. Хотя вещи, оставленные им в их с мамой комнате, и говорили об обратном.
Странная шутка судьбы – их истории с Егором оказались так похожи. Он тоже был ранен, попал в плен, бежал… вернулся к моей маме.
Почему после всего она снова сошлась с Егором? Если честно, я никогда ее об этом не спрашивала. Наверно потому, что что-то изначально было в их сумасшедшем любовном треугольнике не так. Не правильно, болезненно… в чувствах всех троих друг к другу слишком тесно и не естественно переплетались дружба, долг, сочувствие, сострадание, любовь… и страх одиночества. Но как там, в той поговорке? Прежде чем судить человека, попробуй походить в его туфлях…
И я не судила ее. Но при этом так и не смогла простить своего отца.
Мама узнала, что беременна уже после того, как Егор сделал ей предложение. Он знал о ней и Фёдоре, но за все ее простил. Они поженились. Родилась я и росла себе счастливым беззаботным ребенком в полной любящей семье. До четырнадцати лет, когда по совершенной глупости вместе с друзьями забралась в недостроенный дом на окраине города и упала там на арматуру, проколов легкое.
Мне потребовалась кровь. Много крови… четвертой отрицательной группы. У моих отца и матери была первая отрицательная. Наверно отец понял все сразу, как только доктор донес до него эту информацию.
К счастью, кровь для меня успели найти. Но еще много, много лет после того я размышляла о том, что лучше бы все сложилось тогда не в мою пользу.
Отец… а своим отцом я считаю именно Егора Сёмкина, после этого отдалился от меня. Это было так больно, так несправедливо! Мы ведь были с ним самой лучшей командой, любимым папой и его ненаглядной дочей. Мы вместе делали всё – ездили на рыбалку, чинили в гараже старый мёртвый «Урал», ходили к портнихе за платьем на мой первый осенний бал и даже хранили от мамы страшный секрет того, что на самом деле стало с попугаем, который не давал всей коммуналке спать по утрам.
Это все было наше, родное, общее. А он будто просто взял – и забыл. Перечеркнул наше родство из-за несовпадения крови. Это все изменило для него. Но не для меня.
Позже, копаясь в причинах своего горя, я пришла к выводу, что это было связано с тем, что после моего рождения мама больше не смогла забеременеть. Я была для отца главным доказательством их с мамой любви, ее плодом, но оказалась ее ребенком от другого мужчины.
Мой отец, который на моей памяти ни разу даже бокал шампанского не выпил на Новый год, не справился с этим и крепко запил. Постепенно, рюмка за рюмкой, помимо работы и человеческого лица, растерял всю ту любовь и взаимопонимание, которые царили в нашей маленькой семье. В какой-то момент мама, после очередной бессонной ночи, которую она провела, разнимая нас с пьяным отцом, решившим поучить меня жизни, подняла на меня остекленевший от слез и усталости взгляд, и сказала, что мы на самом деле вовсе не обязаны это терпеть.
В тот день мы собрали вещи и переехали к ее родителям, моим бабушке с дедушкой.
После этого мы долго не общались с отцом. От родственников с его стороны я знала, что он сдал наши две комнаты в общежитии и перебрался куда-то за город.
Отец не интересовался нашей жизнью, а мы его. И это всех устраивало. По крайней мере до тех пор, пока однажды вечером мне не позвонила моя мама и сказала, что отец очень просил дать ему мой номер. И она дала.
После этого он звонил мне и не раз. Иногда писал. Но я не брала трубку и не читала его сообщений, ведь… что такого он мог мне сказать, спустя столько лет и всё, что было между нами, чтобы не дать мне пожалеть о том, что я согласилась его выслушать?
Глава 6
АРСЕНИЙ
Тридцать миллионов рублей. Только наличными. Пятитысячными купюрами не больше половины от суммы и только бывшие в обращении банкноты.
Мою… шантажисткой ее как-то язык не поворачивался назвать… информаторшуявно кто-то инструктировал. Ну или она сама подготовилась, так сказать, изучив матчасть. Не очень, правда, основательно. На троечку. Иначе просила бы куда больше цены средненькой двушки в центре Сочи. Хотя, может я просто недооцениваю её альтруистического порыва? Ведь для меня это было почти бесплатно.
Ну ладно, не буду врать. Чтобы за пару часов достать тридцать лямов именно бывшими в обращении купюрами, только половина из которых пятаки, действительно пришлось приложить некоторые усилия. К счастью, Нарек, мой старый знакомый с Адлерского рынка, помог и быстро обналичить сумму и расфасовать, не задавая вопросов, всего за пять процентов. Предложил даже в нагрузку пару своих товарищей в качестве гарантов безопасности, но я отказался. Не к чему было пугать информаторшу видом на двух рослых армян за моей спиной. А вздумает хвостом вертеть и новые условия выдвигать, вместо того чтобы сразу на месте обменять информацию на деньги, у меня и поколоритнее Нарека знакомые имеются.
Несмотря на то, что мне было велено прийти на встречу одному, информаторша моя прибыла на место с усилением. Но мне даже внимание на этом было акцентировать как-то… стремно?
Как и ожидал, в девять вечера в условленном месте Мацестинского лесопарка меня встретила секретарша главврача той клиники. Я не смог вспомнить имени, которое было написано на ее бэйджике при нашей первой встрече, но это волновало меня даже меньше, чем её «усиление».
Позади секретарши, долговязый и тощий, с максимально серьезной миной на лице, такой, что аж тонкие губы с цыплячьим пушком под носом сжались в куриную жопку, стоял какой-то шкет лет шестнадцати. Родственник, наверно. Вряд ли парень. Информаторша хоть и была меня младше, но не настолько, чтобы заводить роман со школьником.
– Покажи деньги.
Натужно сипло бросил мне шкет, а информаторша, испуганно охнув, схватила его за рукав и пронзила суровым взглядом, поджав губы точь-в-точь.
– Извините, Арсений Викторович. Мы… давайте так.
Она суетно покопалась в перекинутой через плечо сумочке и продемонстрировала мне извлеченный оттуда блокнотный листок, сложенный вдвое.
– Здесь имя, номер телефона и адрес той женщины. Давайте вы отдадите мне сумку, а я вам листок и разойдемся, словно никогда этого не было. Х-хорошо?
Пацан за ее спиной фыркнул, один в один молодой нескладный бычок в загоне, и просипел, то и дело давая голосом петуха:
– Да что ты с ним сюсюкаешь. Пусть бабки покажет! У него же руки пустые, наверняка кинуть нас решил!
Информаторша зажмурилась и затравленно вжала голову в плечи, явно готовясь к моей ответной реакции, а я не смог сдержать улыбки. Ну и дурачьё… Буквально детки на стрелке. Кто он ей? Младший брат, который из-за простуды не пошел в школу и ей пришлось тащить его на встречу с собой, потому что иначе он все рассказал бы маме с папой о ее темных делишках?
– Ладно тебе, боец. Смотри.
Я запустил руку за пазуху, информаторша с облегчением выдохнула, а вот шкет наоборот напрягся. Боевиков пересмотрел? Но хоть не спрятался за сестру, а вперед выступил, чтобы прикрыть. Наверняка мой геморой с обналичкой тридцати лямов был его гениальной идеей.
Из глубокого кармана своей легкой куртки я вытянул на свет фонаря два свертка, обернутых черными мусорными пакетами. Один толще другого в три раза. Помахал ими, перед напряженными взглядами детишек.
– Что удивленный такой? Никогда тридцать миллионов рублей не видел? Думал, я тебе их в двух спортивных сумках принесу? Так надо было червонцами тогда просить.
Шкет подкола не оценил. Покраснел от кончика носа до самых ушей и снова губы в череп втянул.
– На, держи.
Я кинул ему сверток потолще, а пацан так растерялся, что едва не выронил. Развернул, опасливо на меня озираясь, провел пальцем, отгибая край толстой пачки.
– А почему двушками?
– Как заказывали, так и принес. Пятнадцать номиналом в пять, еще пятнадцать по две тысячи. Номинал мелочи вы не уточняли. Все купюры б/у. Номера тоже не по порядку, можешь проверить. – Я демонстративно посмотрел на часы на запястье. – Если справишься за пять минут. Я человек занятой, сам понимаешь. Дела у меня еще, да и вам до отбоя домой попасть нужно. Нечего деткам вроде вас по лесопаркам среди ночи шастать.
Тонкие губы от напряжения окончательно исчезли с лица пацана. Мне даже показалось, что его глаза покраснели от полопавшихся сосудов.
Не сводя с меня взгляда прирожденного убийцы, он достал из кармана джинсов небольшой фонарик и посветил им на банкноты. Ультрафиолетовый свет скользнул по пачке денег, демонстрируя следы жирных пальцев и другой неидентифицируемой грязи от множества рук, через которые прошли эти ценные бумажки.
Точно боевиков пересмотрел. Думал, я меченые принесу? Да оно мне надо, заморачиваться…
– Ну, теперь ваша очередь.
Я протянул к информаторше обе руки. В одной была вторая пачка денег, вторую ладонью кверху и поманил, чтобы поторапливалась. Она резко, нервно сунула мне в руку блокнотный листок и, схватив деньги, быстро отступила, протянув сверток брату для проверки. Детский сад, честное слово…
– Так.
Развернув листок, я в одно мгновение потерял весь благодушный настрой, ведь он был совершенно пуст!
– Это что за шутка юмора такая?
Информаторша, перестав дышать, бросила испуганный взгляд на брата. Тот кивнул, и она снова суматошно полезла в сумочку.
– Сейчас, Арсений Викторович… вы извините… – выудив, наконец, то, что искала, она опасливо приблизилась ко мне и на вытянутой руке протянула мне простую шариковую ручку. – Вот, возьмите. Я продиктую, а вы запишите.
Кажется, теперь я поджал губы так, что они исчезли с лица.
– Конспираторы, блин.
Девушка виновато опустила взгляд и протараторила мне так, что я едва успевал записывать:
– Вербина Вера Егоровна, двадцать девять лет, улица Ясногорская шестнадцать дробь один, первый подъезд, квартира восемьдесят семь, телефон – восемь, девять, восемь…
Когда я повторил записанное, детки едва ли не сорвались с места бегом, но я успел поймать свою информаторшу за рукав.
– Что вы делаете? Отпустите! Я же все вам сказала…
– Отпустите её!
Шкет, конечно, бросился на защиту сестры, но не очень уверенно. Подошел ко мне ближе, остановившись на расстоянии вытянутой руки и грозно зыркнул на меня снизу вверх, угрожающе выставив вперед челюсть и цыплячью грудь.
Я рассмеялся. Ну просто невозможно мне было воспринимать этих двоих всерьёз. Пожалуй, я даже успел проникнуться симпатией к этим неоперившимся гангстерам Мацестинского лесопарка.
– Тише, детки. Не обижу.
Судя по напряженным взглядам, они мне не поверили. Меня же немного напрягла правая рука шкета, которую он как бы случайно завел себе за спину. Что у него там? Мамин кухонный нож или папин пневматический ТТ? Было бы до боли обидно, если глупыш случайно поранил бы себя или сестру в бессмысленной потасовке… Поэтому я отпустил девушку и, с примирительной улыбкой, поднял вверх руки.
– Всего пара вопросов, ребят, и вы свободны.
– Бесплатно сейчас тебе даже воду в кафе не нальют! – грозно просипел шкет, не убирая руку из-за спины, – Хочешь что-то спросить, будь готов раскошелиться!
