– Спасибо Вам за все.
Я положила трубку с великой благодарностью, невыразимой словами, к этому человеку, что всегда помогает мне, словно не является совершенно чужой мне женщиной. Спасибо, жизнь, за нее и за Ольгу.
Как опытный разведчик я решила прощупать почву и хотя бы посмотреть на членов комиссии, в чем, как я надеялась, мне поможет всемогущий Интернет.
Я зашла на сайт нашего универа и вбила в поиске по очереди нужные имена и фамилии. Все трое были зарегистрированы в чем-то вроде социальной сети нашего ВУЗа. Одна женщина, двое мужчин. Нет. Я точно не сдам, как бы ни уверяла меня в обратном Ольга. Фотография последнего – с литературной фамилией – меня чуток заинтересовала: в отличие от молодящейся тети-блондинки и мужчины средних лет с незапоминающейся внешностью, этот последний, судя по малюсенькому фото, обладал еще и достаточной молодостью, и привлекательностью. Что видно было на этом ограниченном квадратике – пародии полноценного аватара? Да в сущности ничего, кроме черных волос и доброжелательного лица. По крайней мере улыбался он приятно, да и извергом каким-нибудь не казался. Хотя внешность – такая обманчивая вещь.
И я принялась готовиться к четвертому апреля – решающему дню в моей жизни, как мне казалось тогда.
4. Полураспад
Период полураспада квантовомеханической системы – время, в течение которого система распадается с вероятностью 1/2.
Как обычно, подготовиться нормально у меня не получилось.
Виной тому была не только моя лень (хотя она в большей степени), но и неспособность запоминать то, что мне абсолютно неинтересно. Особенность памяти, из-за которой я никогда не буду отлично знать предмет, не привлекающий мое внимание.
Если бы еще преподаватель вызывал уважение, я бы только ради него все выучила. А в моем случае говорить не о чем: злорадная зазнавшаяся тетка, пользующаяся служебным положением, чтобы пропихнуть свой товар – какое может быть уважение? Таких людей бойкотировать надо, а не пресмыкаться перед ними.
Единственное, что все-таки заставляло меня читать, учить, повторять, – это страх разочаровать Веру Алексеевну, которая надеялась на меня, боялась за меня, хлопотала. Ольга каждый день успокаивала мои истерики, уверяя, что у меня все получится, потому что я «умная», «схватываю на лету», и у меня «не будет вообще никаких проблем». Мне в это не особо верилось, но спорить с Ольгой было все равно что совать иголку в гусеницу танка с целью его остановить, то есть бесполезно, и я, попричитав, затыкалась, соглашаясь с мнением подруги.
Всегда интересовал вопрос: почему некоторые думают обо мне в тысячу раз лучше, чем я есть на самом деле? А попытаешься им это доказать, посмеются и махнут рукой. Разве человек сам себя не знает лучше других? Но Ольга считает, что ей больше моего известно, что я за фрукт и с чем меня едят. Наверное, это какая-то социальная мимикрия.
Когда подруга услышала от меня о членах комиссии, она навела меня на мысль поискать этих людей в другой соцсети, которой пользуются все студенты. Я так и сделала.
Нашелся только последний, с красивой солидной фамилией. «Наверняка сам окажется полной противоположностью», – думала я, открывая его фотографии. Ничего, симпатичный, довольно молодой, но видно, что за тридцать. Детки есть. В друзьях – сотни студенток. Оно и не мудрено – на такого запасть, как нечего делать, особенно на факультете, где мужчина-препод, особенно симпатичный, величайшая редкость. Я решила тоже запросить у него социальный дружбы, но исключительно в целях информации.
«Добрый день! Простите за беспокойство. Если Вам не трудно, Вы не могли бы рассказать мне, как проходит в целом комиссия и в частности завтрашняя, чтобы я не так сильно боялась и примерно знала, что меня ждёт», – отправила я ему и вышла из сети, потому что он был офлайн.
Вечером того дня я получила ответ, который тут же переслала Ольге, чтобы поделиться с кем-то своим волнением. Подруга была мне самым близким человеком, и с ней я делилась всем, что происходило в моей жизни, до мельчайших подробностей. Сообщение Константина Сергеевича выглядело так:
«Добрый день. Не волнуйтесь. Вам зададут вопросы, Вы подготовитесь и ответите на них. В комиссии три человека: я, Елена Вадимовна Завьялова и Владимир Иванович Быков. Вы должны быть хорошо подготовлены по периоду и знать тексты. Это обычный экзамен».
Прочитав не без волнения, я лаконично ответила: «спасибо», хотя до жути хотелось как-то продолжить диалог, разговориться с ним, узнать, что он за человек. Но правила приличия не позволили, несмотря на то, что я человек далекий от этикета. Боязнь испортить с ним отношения неосторожным словом, учитывая то, что он один из тех, от кого будет зависеть моя судьба, заставила меня вовремя отказаться от дурной идеи.
Навязываться не хотелось, ведь я кто? Всего лишь студентка, которую он в глаза не видел, одна из сотен, западающих на него ежедневно, как мне казалось. Да я вообще не считала правильным то, что ему написала – теперь его отношение ко мне на комиссии будет субъективным, а это не есть хорошо, особенно если все выяснится. Не хватало еще, чтобы результаты после этого аннулировали.
Я пыталась готовиться, забивая на текущие предметы – что мне они, какой смысл ими заниматься, если меня вот-вот могут исключить?
Но готовиться нормально, ни на что не отвлекаясь, все равно не получалось: как я ни старалась, мысли мои теперь занимал не предмет русской литературы, а один человек. Сказать, что он понравился мне, значит, не сказать ничего. Но это были всего лишь фотографии, и судить только по ним глупо – человек, бывает, получается на фото в сто раз лучше, чем в реальной жизни. Этим я и успокаивала себя.
В любом случае самое главное для меня сейчас – это сдать зачет любой ценой и удержаться в вузе, а не влюбляться в женатых мужчин. Поэтому я ругала себя за мысли о нем, одновременно восторгаясь им и обсуждая с Ольгой его фотографии. Оказалось, подруга видела его в университете, в то время как я не видела ни разу. Это не давало мне покоя.
Накануне решающего дня я до сих пор не понимала, как планирую сдавать: огромный объем материала был просто прочитан, но не выучен, и если мне попадется вопрос по нему, я завалю. Вместо того чтобы зубрить, я уже в сотый раз пересмотрела его фото, вздыхая над каждой. Надежда была только на собственную удачу и лояльность членов комиссии. Особенно одного из них.
***
Наступило четвертое апреля, и с самого утра я чувствовала отрешенность ко всему вместо страха.
Стало как-то все равно, словно все решится не сегодня. Была пятница, очень тяжелый день с четырьмя парами, после которых я устану слишком сильно, чтобы идти и сдавать комиссию, назначенную на четыре вечера. К тому же я не ощущала себя готовой.
Я пришла к нужной аудитории в срок, перечитывая сообщение Ольги, которая желала мне удачи и снова уверяла, что я сдам без проблем. Мне бы ее уверенность… Странно, но без десяти четыре еще никого не было, и я зашла в сеть, чтобы спросить у напарницы по несчастью, пришедшей к нам из академа, где она находится. От Гали висело сообщение, прочитав которое, я чуть не взорвалась.
Оказывается, комиссию перенесли, но я об этом узнала, как всегда, последняя. Я жутко хотела есть, ужасно устала, видок у меня был отвратительный (хуже только настроение), но я осталась в универе и столько ждала ради того, чтобы узнать, что сегодня ничего не будет? И это вместо того, чтобы уже быть на полпути домой! Разумеется, моему бешенству не было предела. Мне хотелось раздробить подоконник, на котором я сидела, но вместо этого я отправила Гале гневное сообщение о том, что можно было бы и раньше предупредить.
В психологическом состоянии, близком к истерике, я написала обо всем Ольге и отправилась домой, не желая никого видеть и слышать. Теперь решающий день – будущий вторник. Появилась возможность доучить то, что не доучено, но я не собиралась этого делать: слишком злилась на всех. Никакой больше подготовки! Пошли они все. Мои знания у меня в голове, все свое ношу с собой, и больше я ничего туда не запихну.
Лишних три часа я провела в городе, который терпеть не могу, но в который езжу каждый день из-за учебы. Не могла даже пообедать нормально – денег оставалось только на билет домой. Перенесли. Комиссию. Гады. И все почему? Потому что те, кто еще не сдал зачет с допуском, опомнились и тоже пришли написать заявление – прямо в тот день, когда я должна была уже сдавать. Теперь нас, претендентов на исключение, четверо. Поэтому решили все перенести, чтобы те двое успели подготовиться.
Внутри было какое-то опустошение. Но эту пустоту с огромной скоростью наполняла злоба, которая сочилась из моих глаз, рта, даже из-под ногтей. Казалось, в таком настроении я могу убить человека взглядом, словом или прикосновением. Поэтому по пути домой я старалась ни с кем не разговаривать и ни на кого не смотреть.
Омерзение к миру расщепляло меня на молекулы, и стоило огромных усилий играть комедию, вернувшись домой.
Сославшись на сильную усталость, я попросила домашних меня не трогать и занималась своими делами, забросив учебу к чертям собачьим. Чему быть, того не миновать, и будь уже, что будет! Лучше пустить все на самотек, чем прилагать еще какие-то усилия к получению этого сраного зачета. Да, это мой последний шанс, и если я его упущу, то последствия будут катастрофическими. Ну и что? Один раз живем – один раз умираем. А я – уже наполовину мертва.
Дома думают, что я давно все сдала и закрыла сессию, и если обман раскроется, а он рано или поздно раскроется, я глубоко сомневаюсь, что меня простят. Только Ольга от меня не отвернется, да еще, думаю, Вера Алексеевна. Каким родителям нужна неудачница дочь? Точно не моим.
5. Электромагнитное взаимодействие
Взаимодействие между заряженными частицами называется электромагнитным, т.е. они притягиваются друг к другу со страшной силой.
В решающий день, по пути на учебу, я все-таки поддалась уговорам совести и повторила кое-что к зачету.
Это был первый день, когда я хотела, чтобы пары шли как можно медленнее. Но по закону подлости занятия пролетели, словно длились полчаса, а не полтора, и момент расплаты за недопуск близился неумолимо. Меня начало трясти.
К одиннадцати часам наша фантастически невезучая четверка неохотно подползла к кафедре в ожидании палача и страшного суда. Меня от дрожи спасал только Валера, его присутствие успокаивало в большей мере, чем что-либо еще. С этим человеком, сколько мы учимся вместе, вечно в какой-нибудь жопе беспросветной вдвоем остаемся. Напару Вернера сдавали, античную литературу, Возрождение – тоже в последние сроки. Два сапога пара, как нас любя называли.
Валеру трясло не меньше моего, хотя он в целом куда более спокойный и самоуверенный. У всех играли нервишки, но Галя и Полина сидели молча, стараясь не подавать виду, а вот мы с Валерой не могли остановить словесный понос, я еще и по коридору туда-сюда маршировала. Давненько мне не было так страшно.
Пришла доцент, позвякивая ключами, и обратилась к нам просто: «Здесь есть на комиссию? Сколько вас? Проходите». У меня сердце упало в область колен, и по внешнему виду остальных было заметно то же самое. Нас впустили и раздали вопросы, сообщив, что остальные члены комиссии подтянутся позже, к двенадцати, за исключением Быкова, которого не будет по причине командировки и которого заменит другая преподша. Почему-то от этой новости я выдохнула. Чем меньше мужчин будут слушать мой ответ, тем лучше.
Мне достался Лермонтов – «Мцыри» и творчество декабристов. Я могла только мечтать, чтобы мне попался Михаил Юрьевич, и была счастлива относительно первого вопроса, а вот по поводу второго пришлось поднапрячься и выжать из себя все, что знала или подразумевала, что знаю. На письменные ответы нам дали мало времени – около сорока минут. Для меня это ничто, я привыкла отвечать, укладываясь в пару, чтобы было время подумать, а это в два раза дольше, чем сейчас.
К двенадцати, как и обещал Завьяловой по телефонному разговору, подкатил и Константин Сергеевич.
Он стремглав ворвался в кабинет, обращая на себя все внимание, кроме моего: я боялась поднять на него глаза, и поздороваться пришлось, почти не отрывая от листа головы. Меня била нервная дрожь не от его появления, а оттого, что мои ответы казались ничтожными. Меня сейчас просто высмеют и отправят вон, унизив до плинтуса. У меня больше нет никаких шансов, а этот я потеряла, не подготовившись как следует. Внезапно захотелось всеми силами отвоевать возможность остаться здесь и учиться с этими придурками, лишь бы не отчисление.
Пользуясь случаем, Завьялова оставила нас на попечение коллеги и выпорхнула из кабинета. Парта, за которую приземлился Константин Сергеевич, стояла впритык к моей, но перпендикулярно ей. Так что я сидела в профиль к преподавателю, и если бы осмелилась хоть раз стрельнуть на него глазами, то увидела бы его ровно слева от себя максимум в метре. Спасибо нашим тесным помещениям, что мы, не хотя того, уселись так близко.
Я была у него как на ладони, но проверять, смотрит ли он на меня, не собиралась. Потому что в диком волнении дописывала торопливым почерком последние строки ответа, ибо время мое было на исходе. Лишь боковое зрение машинально отмечало движения его силуэта – он ерзал на стуле в абсолютном молчании, что нагоняло жути больше, чем чавканье в темноте после просмотра ужастика.
Боже, ни за что не взгляну ему в лицо, когда буду отвечать. Вообще буду читать с листа. Женщина – еще куда ни шло, но этому непоседливому черту в шкуре мужчины у меня не хватит смелости посмотреть в глаза. Я ведь сразу зальюсь краской, вспомнив, что мы с ним общались в сети, он это заметит и внутренне посмеется надо мной. Позор.
Странная особенность – бояться того, что еще не произошло – передалась мне с молоком матери. С чего я взяла, что он надо мной посмеется? Это сложный вопрос. Наверное, с того, что у меня успело сложиться устойчивое мнение о мужчинах и их злорадстве, особенно если они занимают места с определенной властью. А этот, с такой внешностью и популярностью среди студентов, вряд ли чем-то отличается от самовлюбленного нарцисса. Так, о чем это я вообще думаю? Мне нужно вопрос дописывать! Срочно!
Но, как я ни торопилась, а закончить до возвращения Завьяловой не успела – та вошла с еще одним преподавателем и объявила, что наше время истекло. Я подняла голову от листа, ни на градус не поворачивая ее налево, и посмотрела на третьего члена комиссии – полная нерусская женщина, – затем встретила потерянный, мечущийся в ужасе взгляд Валеры. Полина и Галя, по всей видимости, еще тоже не успели.
– Ну, так кто начнет первый? Ну же, студенты! У вас было целых сорок минут на ответ. Кто смелый? – подгоняла Завьялова, когда все трое преподавателей расселись у окна: она заняла место Константина Сергеевича, а он схватил какой-то стул и беспокойно уселся с другого края. Полная нерусская женщина разместилась между ними.
Я смотрела на товарищей с мольбой в глазах: пожалуйста, вызовитесь хоть кто-нибудь, я умру от страха, если придется быть первой.
– Ну, давайте, я… – подняла руку Галя.
– А Вы у нас кто?.. – Завьялова заглянула в ведомость. – А, да. Начинайте, мы слушаем.
И Галя начала отвечать, а мы с остальными бросились дописывать. Мое сердце билось так сильно, что если бы Галя замолчала, его стало бы слышно на весь кабинет. Урывками я посматривала на членов комиссии: они внимательно слушали, иногда кивали, иногда снисходительно улыбались, порою даже перешептывались.
Первое, что бросилось мне в глаза во внешности Довлатова, когда удалось незаметно за ним подсмотреть – это черная бородка, подковой обрамляющая точеный контур губ яркого коричнево-розового оттенка. В целом черты лица казались тонкими, но изрядно огрубленными жизнью и временем. Его глаза, живые, карие, блестящие, никогда не стояли на месте – он будто постоянно что-то искал, находил и тут же бросал, теряя к этому интерес.
Константин Сергеевич менял наблюдательные объекты где-то раз в полминуты: стена, потолок, свои ноги, сотовый телефон, цветочный горшок, книжный шкаф, доска с грамотами. Он упорно не смотрел ни на нас, ни на отвечающую, ни тем более на меня лично. Вообще создавалось впечатление, что ему здесь неуютно. Под конец Галиного ответа он снова начал ерзать на стуле. Завьялова задала Гале парочку несложных вопросов и спросила:
– Ну что, у комиссии не возникает никаких дополнительных вопросов?
И тут (кто бы это мог быть, кроме него?) подал голос Довлатов:
– У меня есть.
Меня затрясло. Будут валить. И валить будет не кто иной, как единственный мужчина в комиссии, который несколько дней назад заверял меня, что все будет нормально и бояться нечего.
– Скажите, а вот как Вы понимаете типологизацию героя в литературном произведении?
– Что? – растерялась Галя, явно неготовая к такому повороту, как и все мы.
– Скажу для Вас проще: каково место Печорина в композиции и сюжете романа? Какой тип героя им представлен, вот так.
Он попал прямо в точку, как чувствовал, как знал самое слабое место! Галя смотрела такими глазами, что было ясно: она настолько испугана, что даже если бы знала ответ, не смогла бы проронить слова. Она все же начала молоть какую-то чепуху, не имеющую отношения к вопросу, и Завьялова поспешила ее остановить. Вместе с нерусской они стали объяснять суть вопроса более детально, возмущаясь, что студенты сейчас не знают таких элементарных вещей.
Я тоже удивлялась – как можно не ответить на такой простой вопрос? Всем вокруг попадается что-то легкое, а мне какая-нибудь жопа, как обычно. Попытавшись подсказать Гале, продолжающей нещадно тупить, я впервые заметила на себе мимолетный взгляд Довлатова, который поднял глаза к потолку и на грани слышимости прошептал: «Господи, и зачем я вообще это спросил».
В итоге Гале дали еще один вопрос и время подумать, и снова заиграла барабанная дробь – кто пойдет отвечать следующий. Я умоляюще посмотрела на Валеру. Тот взглядом спросил: «Ты хочешь, чтобы я пошел?», и я кивнула.
– Давайте я, – вызвался он.
Снова отлегло от сердца – еще несколько минут отсрочки. Почему так страшно? Почему? Я в своей жизни повидала довольно пугающих вещей, а боюсь всего лишь выставить себя дурой в присутствии мужчины – всего лишь!
Валера отвечал поживее, в своей манере, мы даже смеялись несколько раз с его перлов, которые я постаралась запомнить, чтобы потом по долгу дружбы подкалывать его. Чего стоило выражение: «И тут Демон начинает потихоньку искушать Тамару…», которое Довлатов с улыбкой прервал:
– Так, эту часть про искушение давайте пропустим, ближе к делу.
Смех прокатился по кабинету, Валера покраснел и замялся, но ответил достойно. Константин Сергеевич снова был единственным, кто задавал вопросы: от скуки он, что ли, это делал? Отпустил бы уже человека с его законной тройкой, да и все! Нет, надо домучить, выжать, завалить! Противный человек, хоть и симпатичный.
Волосы у него тоже были черные, давно не стриженные и в вечном беспорядке; редкая челка то ниспадала на высокий лоб, не доставая малость бровей и оттеняя резкие линии морщин, то покоилась где-нибудь на затылке, заброшенная туда небрежной, торопливой рукой. В речи он тоже был тороплив, увлечен, но не захлебывался словами – чувствовалась редкая страсть преподавателя к своему предмету, волнами исходящая от него. Да и не только к литературе, а вообще любовь гуманитария говорить о важном, объяснять и отстаивать свою точку зрения, докапываться до истины в мозгах студента. Если она там имелась.
Валера отстрелялся и счастливый покинул кабинет, оставив зачетку комиссии и шепотом пожелав мне удачи. Я сверлила взглядом Полину, перебирая свои листы нервными руками.
– Итак, кто следующий? – спросила Завьялова.
– Что, я, да? – шепнула мне она.
– Ты, потому что мне последней вопросы выдали, – убедила я ее.
И заработала еще одну отсрочку, на этот раз последнюю. Во время ответа Полины я поймала на себе еще один мужской взгляд – снова какой-то быстрый и разочарованный, не заинтересованный всерьез. Полина отвечала из рук вон плохо – еще на середине ее завалили дополнительными вопросами. Я смотрела на растерянное лицо и понимала: она уже не выберется. Вот, для кого сегодня все закончится. Полина не смогла ответить на большинство вопросов вообще, либо отвечала, но неверно. С ней долго возиться на стали – попросили выйти, оставив зачетку, и ждать.
Когда я осталась один на один с комиссией, думала, вот-вот лишусь сознания. Уткнувшись в лист, я еле живым голосом объяснила им свои вопросы:
– Первый у меня был – творчество декабристов, а второй, – тихо-тихо говорила я, – «Мцыри» Лермонтова как романтическая поэма. Но я хотела бы… начать отвечать с Лермонтова…
– С какого? – переспросил мужской голос, сбив меня с толку.
– «Мцыри».
– А какой второй? – сложив руки на груди и откинувшись на спинку стула, снова спрашивал он, делая вид, что недопонял меня. Да что он, издевается?
– Это и есть второй, – с глупым лицом ответила я, поднимая на него глаза.
Меня спасла Завьялова:
– Девушка хочет начать отвечать со второго вопроса, Константин Сергеевич. Вы же не против?
– А-а, все, я понял, нет, нет, конечно, пожалуйста, – затараторил он, наконец прояснив ситуацию.
Уткнувшись в лист с ответами, я, сконфуженная, по-уродски сгорбившись (единственная поза, в которой я чувствую защищенность и какую-никакую уверенность), начала робко и сбивчиво читать тот бред, который начертила за сорок минут, надеясь исключительно на удачу. Честное слово, я ожидала вопроса, упрека, выкрика или хотя бы сдержанного смешка в свою сторону после каждого прочитанного предложения, но не слышала ничего, кроме тишины: даже на стуле никто не ерзал от нетерпения.
Полностью озвучив первый ответ, я опасливо подняла глаза: вся троица внимательно глядела на меня в благоговейном молчании, и я не на шутку задумалась. Неужели все, что я написала без шпаргалок, взятое только из моей головы, может оказаться правильным? Это было самым удивительным – представить себя умной. Ведь я ничего этого не заучивала, а в лучшем случае пробежала глазами. Как, скажите на милость, работает моя избирательная память? Или это адреналин взбодрил мозги до такого состояния, что получилось вспомнить даже то, чего не знал?
– Скажите, по Вашему личному мнению, в чем горе и судьба Мцыри? – спросила Завьялова из личного интереса, а не ради проверки моих знаний (это было слышно по ее интонации).
– В том, что он не мог обрести ни дома, ни семьи; никогда не имел возможности увидеться с близкими, и у него… не было и не будет… родины. Ведь только ради этого человеку и нужна свобода, – глухим голосом отвечала я, глядя в стену и задумавшись.
