Алла Михайловна Лебедева "Цветные туманы"

– Хорошо, хорошо. Молчу. Привычка врачебная сказывается, – Эльвира согласно кивнула и засмотрелась на куст молоденькой вербы, случайно затесавшейся среди елочек. На верхних веточках появились крошечные пушистые комочки. Рановато для холодной сибирской весны. Еще вчера их не было, Эльвира помнит это точно. Ведь она выходит на эту скамеечку каждый день.

Пушистые комочки блестят на солнце, словно капельки жидкого серебра. Один из таких «пушистиков», похоже, уже зацвел и ощетинился букетиком светло-зеленых тычинок.

В середине марта погода в любой момент может обрушить на эту нежную зелень снежные хлопья или мелкий град в одну минуту побьет эту хрупкую красоту. Но сейчас этот храбрый хор бледно-зеленых тычинок покачивается на ветру и поёт свой весенний гимн солнцу.

– Пойду разогревать обед. Скоро мой Павел начнёт сучить ногами. Пока, соседка! – Полина бросила окурок в жестяную банку, стоящую под скамейкой и направилась к своему дому.

– Пока! Мне тоже пора. Надо закончить вторую главу книги, – ответила Эльвира.

– Как-нибудь, под настроение, я расскажу тебе кое-что интересное из своей жизни. Возможно, наберётся на целую главу. А, может, потянет на целый роман, – откликнулась Полина, открывая калитку.

– С удовольствием послушаю! Ну и как мне не писать романы, скажи? Разве я ищу сюжеты? Нет! Сюжеты идут ко мне, сами по себе! Я уже не говорю о собственной жизни, способной удивить отдельных читателей! – пошутила Эльвира, задвинув ногой под лавочку жестяную банку с окурками.

Глава 3

– Люська! Зараза! Ты когда перестанешь мотать нервы Николаю? Вот возьму и пришибу тебя этой сковородкой! – кричала из кухни обозленная мать своей дочке.

Люся, крупная, рано созревшая девочка четырнадцати лет громко шмыгала носом от обиды. Пьяный сожитель матери, третий по счёту дядя Коля, снова ущипнул ее за набухшую грудь и пытался задрать юбку. А когда она пожаловалась матери, та её же отругала.

– На, вот добавь в водку своему отчиму! У матери утащила! Она эти таблетки у знакомой медсестры берёт! Батя спит, как младенец. Тихо, тихо! – худая длинная Клава Андреева, одноклассница Люды, быстро сунула в кармашек школьного портфеля шелестящую конвалюту с таблетками. С тех пор отчим не тревожил Людмилу.

– Какой-то ты стал сонливый Коленька! Разленился совсем! – приговаривала Елизавета Степановна, горестно качая головой. Её активный темпераментный сожитель, похоже, потерял к ней интерес. Но Николай только сонно таращил глаза и снова утыкался в старую измятую диванную подушку.

– Пошёл вон! Зачем ты мне нужен, старая развалина? Чтобы смотреть, как ты дрыхнешь? – не выдержала однажды Елизавета Степановна и выставила сожителя с вещами за порог.

Люся, низко опустившая голову над книгой её любимой Агаты Кристи, едва заметно улыбнулась.

Оставшаяся без мужской плоти мать становилась агрессивной.

Она подрабатывала санитаркой в госпитале, недалеко от дома. Приходила с работы и начинала придираться к дочери.

– Скоро совсем ноги откажут! Сяду на одну пенсию! Куда бы тебя пристроить? У всех дети, как дети! Ну, за что мне такое наказанье? Возьми хоть эту директорскую дочку! Как её зовут? Эльвира? Надо же, имя какое дали красивое! Летит легким пёрышком по воздуху! Вся в беленьком, чистенькая, стройненькая! А ты! Ходишь, переваливаешься с ноги на ногу! Медведица хромая, а не девка! Кто на тебя позарится, скажи? – кричала мать, сидя у окна и наблюдая за всеми, кто входил или выходил из подъезда. Это теперь стало любимым развлечением Елизаветы Степановны.

– А ведь её мать Лилька соблазнила нашего старого главного врача, покойного Алексея Владимировича. Разбила его семью, повешалась на шею уважаемому человеку. Может, не она, так он бы ещё пожил на этом свете. Это она свела его в могилу, вертихвостка! Мне в госпитале всё про неё рассказали. Ни стыда, ни совести! И смотри, ходит, как ни в чём ни бывало! Тьфу! – в полголоса бормотала Елизавета Степановна, теребя грязную оконную штору в морщинистых руках.

Люся столько раз в день слышала про «директорских детей», что внутри её начинала расти неприязнь к ним. И, хотя она понимала, что сама Эля Вяцкая тут не причём, она стала испытывать острую ненависть по отношению к этой красивой, улыбчивой, всегда радостной девочке.

Чтобы скорее уехать из дома, Люся поступила в Иркутское медицинское училище сразу после окончания восьмого класса.

Никакого призвания к медицине она в себе не находила, но была одна причина, по которой она выбрала такую специальность. Главный врач госпиталя помог матери с направлением дочери на учёбу. Людмиле не пришлось даже сдавать экзамены. Её зачислили, как целевого студента по специальной государственной квоте. Госпиталь остро нуждался в среднем медицинском персонале.

Люся надеялась, что выйдет замуж и уедет куда-нибудь подальше от Январска. Тогда ей никогда не придётся жить в этой грязной материнской квартире с разбитыми дверями, пыльными затёртыми коврами и скандальной матерью, которая пристрастилась к спиртному, как только вышла на пенсию.

Но через четыре года Людмила вернулась в Январск. Желающих взять её в жены не нашлось. Поступила работать в тот же военный госпиталь, где трудилась её мать. Её тяготила работа в стационарном отделении, но платили в госпитале больше, чем в поликлинике.

Однажды, во время ночного дежурства Люся случайно перепутала флаконы с инъекционными растворами. Вместо хлористого натрия ввела внутривенно хлористый кальций. Это чуть не стоило жизни пациенту. Главный врач отчаянно боролся за репутацию госпиталя и уговорил родственников пострадавшего больного не писать заявление в прокуратуру. Но Люсю безоговорочно уволили с работы в тот же день.

Взяв трудовую книжку, Люся поплелась устраиваться в поликлинику.

В коридоре она встретила Эльвиру Вяцкую. В белоснежном накрахмаленном халатике, облегающем ее тоненькую фигурку, с неизменной улыбкой на лице.

– Здравствуй, Люся! Ты к нам на работу? Отлично! Как раз моя медсестра в декрет собирается. Может, вместе будем работать? – сказала Эльвира и поспешила дальше.

От злости у Люси начался нервный тик. Что? Она будет бегать на посылках у этой выдерги, ненавистной директорской доченьки? Ну, нет, никогда! Люся развернулась и вышла из поликлиники.

С горя она чуть не стала пить вместе с матерью.

– Долго ты еще будешь висеть на моей шее? Пойди, покланяйся в ножки Эльвире Алексеевне! Может, возьмет тебя в домработницы? – язвительно повторяла мать, надсмехаясь над Люсей, у которой одно упоминание об Эльвире вызывало тошноту.

Выручила снова бывшая одноклассница Клава Андреева, теперь уже Зябунова. Клавдия к тому времени закончила химический факультет университета, вышла замуж за однокурсника и возглавила техническую лабораторию целлюлозного комбината. Подруга вняла жалостливым просьбам Люси. Устроила её лаборантом.

Утром довольная Люся вошла в здание лаборатории и приветствовала подругу: Клава! Доброе утро!

– Никакой фамильярности! На работе я для тебя – Клавдия Ивановна! Поняла? – в первый же день оборвала Люсю бывшая подруга.

Снова нанесён удар по болезненному самолюбию Люси. Она стиснула зубы и покорно кивнула: Простите, Клавдия Ивановна!

* * *

В один из вечеров Люся сидела у окна на месте своей матери. Елизавета Степановна слегла с приступом артрита. Люся открыла окно и вдыхала аромат расцветшей черёмухи, растущей прямо под окном первого этажа. Кусты так разрослись, что входящему в подъезд окно первого этажа не было видно. Зато из окна среди кустов хорошо была видна скамейка у подъезда.

Из входных дверей вышла оживленная пара. Альберт Вяцкий, брат Эльвиры за руку с молодой светловолосой девушкой. Изящной, тоненькой, с открытым симпатичным личиком. Альберт притянул девушку к себе и поцеловал. Они засмеялись, прижались друг к другу и сели на скамейку. Какое-то время они сидели в полном молчании, потом снова раздался смех девушки, переливчатый, словно колокольчик. Она встала со скамейки и направилась к остановке. Альберт последовал за ней. Догнал её, крепко обнял. Обнявшись, они вместе побежали к остановке.

У Люси горестно заныло в груди. Почему у этих Вяцких все так прекрасно? Почему они счастливы, их все любят. Почему её, Люсю никто не замечает? Почему ей не везёт? Она стала избегать встреч с одноклассниками. Все они замужем или женаты. Некоторые приходят на встречи одноклассников вместе с детьми. Шум, радостные восклицания, смех. У всех один проклятый вопрос: А ты, Люся вышла замуж?

– Люська! Не слышишь? Укол мне поставь быстро! Болит колено сильно! – сердитый крик матери из комнаты прервал грустные размышления Люси. Она вздохнула, окинула взглядом кухонный шкаф. Открыла покосившуюся дверцу и достала пластиковую коробку с лекарствами.

– Умру, одна останешься. И почему ты у меня такая невезучая родилась? Кто на тебя позарится? Разве что слепой… – вздыхая, приговаривала Евдокия Степановна, лежа на своей кушетке.

Мать умерла, когда Люсе исполнилось двадцать девять лет.

После похорон дочь заняла материнское место у окна. Сидела до позднего вечера, созерцая чужую жизнь. Слова покойной матери звучали в её голове и жалили, как назойливые осы. Через пару месяцев Люся достаточно изучила лица жителей подъезда. Кто с кем и когда возвращается домой. Кто приходит пешком, кого привозят на машине. Кто по вечерам гуляет с собакой, а кто с детской коляской.

Заметила, что Альберт Вяцкий иногда возвращается домой один. Садится на подъездную лавочку покурить.

* * *

– Послушай, Люся! Я много раз оказывала тебе помощь. Пришла пора тебе платить за мою доброту! – начала Клавдия Ивановна вкрадчивым голосом. Она пригласила Люсю в свой кабинет и предусмотрительно закрыла двойные двери.

– Что я должна сделать для тебя? Я готова помочь! – ответила Люся с решительностью. Она давно ждала этих слов, ей было приятно что-то сделать для Клавдии, чтобы освободиться от ощущения вечной должницы.

– Мы ждём высочайшую ревизионную комиссию из Петербурга, нашего головного офиса. Надо сделать времяпрепровождения членов комиссии максимально приятным! – заявила Клавдия.

– Ты сейчас о чём? Я не девушка по вызову, если я правильно тебя поняла! – резко ответила Люся.

– А я – не благотворительный фонд и не кризисный центр, чтобы принимать на работу девушек, оказавшихся в бедственном положении! – также резко отреагировала Клавдия, прищурив глаза.

– Ладно, ладно. Не кипятись. Сделаю, что требуется, – тихо произнесла Люся.

Председателю комиссии Гоборину Валерию Игнатьевичу было 67 лет.

В молодости он слыл ярким красавцем, а нынче – сластолюбивый бонвиван. На седьмом десятке Гоборин, не смотря на глубокие морщины и выбирающий из-под брюк живот, сохранил внешнее обаяние и широкую улыбку. Улыбка сохранилась благодаря дорогим протезам, сияющим и стоящим, как бриллианты.

– Иди сюда, моя девочка! Какая гладкая у тебя кожа, Аня! – говорил Валерий Игнатьевич запинающимся от обильной трапезы языком. Стол был накрыт в частной роскошной сауне. Три вида коньяка, водка в бочонках со льдом, грузинские вина, красная и чёрная икра, малосольный хариус, сагудай из свежей форели.

В соседней комнате горел приглушенный свет, стояла мягкая кушетка, обитая бархатом. За стеклянной перегородкой душ, туалет.

– Меня зовут Людмила, – повторяла Люся, повинуясь желаниям высокого гостя.

– Ай, брось! Какая разница! Прости старика за плохую память! – смеялся Гоборин и подталкивал Люсю к кушетке. Его зелёные глаза похотливо блестели…

– Благодарю. Мы в расчёте! – сказала довольная Клавдия Ивановна. Она вложила в кожаную папку акт об очередной проверке. Всё прошло без единого замечания.

Спустя месяц, во время обеденного перерыва Люся увидела на зеркальной витрине кафе целую стену из пивных банок разных производителей. И почувствовала резкое желание выпить стакан холодного пива. Не на работе же! Тем более, что она никогда не любила пиво. Странное желание!

Вечером она пришла домой, вынула из сумки холодную банку. Дрожащей рукой открыла крышку и приникла к пенящейся жидкости.

Опустошив банку, Люся посмотрела на неё с удивлением. Потом кинулась к своему ежедневнику. В маленьком вклеенном календаре на обороте она точками отмечала свой менструальный цикл.

– А мне ты зачем это говоришь? А про средства защиты я тебе была должна рассказать? Словно несовершеннолетнее дитя! Это твои проблемы! Кроме того, какая же это проблема? Тебе под тридцатник, а брак не светит! Хоть ребёночка родишь себе в утешение! Всё же не от бича местного понесла. Игнатьевич – мужик видный! – Клавдия Ивановна говорила, не отрываясь от дисплея своего служебного телефона.

– Он разозлился и выбросил мои презервативы в мусорку. Сказал, что не любит с ними… Что мне теперь делать? На какие шиши я буду растить этого ребёнка? Зачем мне этот ребёнок? Ты же всё знаешь, что у меня… Может, дашь мне координаты Гоборина? – робко попросила Люся.

– Зачем? Чтобы ты мозг ему вынесла? Чтобы он меня с работы погнал? Хороша твоя благодарность, нечего сказать! Не зли меня, пока я сама не уволила тебя! Всё, свободна! – Клавдия Ивановна покраснела от досады и выключила телефон.

* * *

– Альберт! Можно тебя на минутку! Только на одну минутку! Пожалуйста, помоги мне! – Люся открыла окно и проговорила плачущим голосом. Она весь вечер не отходила от окна, караулила Альберта Вяцкого.

– Что случилось? – спросил Альберт, вглядываясь в темное окно на первом этаже. Обычно он вежливо здоровался с соседями, но практически не замечал их лиц. Сегодня он был расстроен ссорой с Ольгой. Любимая девушка отказалась ехать в выходные на фестиваль танца в Иркутск. А он так надеялся на её поддержку. Альберт мрачно курил и размышлял, как бы уговорить Олечку поехать с ним.

Но женщина в окне снова заплакала и снова обратилась к нему по имени. Значит, она знала его. Что ж, соседка, надо помочь… Альберт с досадой затушил сигарету и зашёл в подъезд.

Он слушал жалобы соседки, её плач по умершей матери, произносил сочувственные слова и даже согласился выпить глоток вина в память о покойной. Альберт был хорошо воспитан.

Вскоре случайный эпизод с соседкой был забыт.

Они с Олей помирились и он, наконец, сделал ей предложение. Оля ответила: Да! Всё остальное растворилось в тумане суетных будней. Началась беготня по свадебным салонам в поисках какого-то необыкновенного платья для Ольги.

Свадьбу запланировали на начало июня. Из Германии приедут родители Ольги. Её отец, Генрих Генрихович Гольштейн – соучредитель автомобильного завода в Дрездене, специально ко дню их свадьбы заказал автомобиль серебристого цвета особой конструкции. Свадебный подарок дочери.

А в мае к нему на работу пришла заплаканная Ольга и швырнула ему на рабочий стол обручальное кольцо.

– Если ты так хотел ребёнка, мог бы сообщить мне об этом! Но ты твердил о своей карьере! Просил меня подождать с рождением детей! Ты твердил о доверии, а сам одновременно бегал утолять свою похоть к другим женщинам! Мерзавец! Лжец! – крикнула Ольга.

Потрясенный Альберт потерял дар речи.

* * *

Первые два года своей вынужденной семейной жизни Альберт утешал себя надеждами, что как только маленькой дочке Арине исполнится три года, он оформит развод с Люсей. Он выполнит свой долг по отношению к Людмиле. Альберт часто говорил об этом приятелям и коллегам, ощущая себя благородным страдальцем во имя благополучия своего ребёнка. Приятели кивали головой и недоверчиво поглядывали на него. Конечно, уверял их Альберт, он будет исправно платить алименты, а сам уедет в Москву и восполнит упущенное в своей карьере организатора танцевальных конкурсов.

Но каждый вечер он покорно шёл в квартиру к Люсе. Ему самому было непонятно, почему он столько лет живёт с женщиной, которую не любит. Почему по-прежнему мечтает об Ольге, а спать ложится с Люсей. Когда Альберт начинал свой самоанализ, в нём возникала злость на самого себя. Жена всегда была ласкова с ним. Она поддерживала Альберта во всём. Согласилась ждать его, пока он сделает карьеру в Москве. Она не возражала против его командировок в Москву, хотя всегда подчеркивала, что будет скучать без него. Её покладистость и забота, граничащие с самопожертвованием трогали Альберта. Правда, жена не любила гостей, но Альберт привык и к этому. С друзьями он мог встретиться на работе, а дома Люся готовила вкусные ужины, не забывая купить бутылку его любимого вина.

– Мы, брат, все немножко подкаблучники, но ты однако по этой части всех обогнал! – часто говорил Архип Кузнецов, руководитель художественной школы и друг детства. Иногда, когда дети расходились по домам, они собирались в мастерской дома культуры, расположенной в каменной светлой пристройке и выпивали по кружке свежего пива.

– Не говори ерунды, Архип! Просто я уважаю свою жену! – хмурился Альберт.

– Ну, не серчай на правду! Так я и говорю: ты настолько уважаешь свою жену, что трясешься, как овечий хвост, завидев её, – смеялся Архип и хлопал друга по спине.

– Нам с твоей Люсей не жить. Хотя, надо признать, она у тебя на любителя… Главное, тебя она устраивает, – соглашался Виктор Павлищев, тоже бывший одноклассник Альберта, работающий в должности завхоза. Альберт слышал в этих фразах иронию и насмешку. Конечно, его приятели сравнивали изящную светловолосую Ольгу с неуклюжей Люсей. Их улыбки напоминали о том, что он потерял по собственной вине. Это злило Альберта.

– Стоит мне захотеть, я верну Ольгу. Надо только, чтобы дочка немного подросла. Её жалко бросать, – важно отвечал Альберт, захмелев после пива. Но приятели снова смеялись.

В их словах была правда. Люся устраивала Альберта.

Своим отношением она напоминала ему утраченное чувство надёжной материнской любви. Люся всегда знала, как правильно поступить, что лучше одеть, с кем дружить, а кого стоит опасаться. Рядом с ней не надо было не о чем беспокоиться. Все важные решения Люся брала на себя. Альберту только оставалось спокойно работать и вносить свою зарплату в общий семейный фонд. Он хранился в маленьком встроенном сейфе. Им также ведала Люся. Только она знала шифр.

– Люсенька, милая! Дай мне пять тысяч рублей на подарок маме ко дню рождения! – спрашивал Альберт у жены.

– Пять тысяч? Да ты с ума сошёл? Мне, конечно, не жалко денег, но у твоей матери всё есть! Кстати, мы только недавно покупали ей помаду ко дню учителя. Вот возьми тысячу рублей, купи ей букетик цветов, этого будет достаточно! – отвечала Люся, открывая сейф и выдавая деньги. Любые денежные траты на свекровь очень раздражали Люсю.

Альберт любил мать и тяжело пережил её ранний внезапный уход. Его мучило чувство вины за то, что почти не навещал мать, пока она лежала в больнице. Но в это время захворала Люся, которая была на больничном, и требовала, чтобы муж постоянно сидел возле неё. Разве мог Альберт отказать своей заботливой жене в такой малости? Разве мог он предположить, что мать скончается в больнице?

Покойная Лилия Антоновна даже после своей смерти напоминала сыну о себе в беспокойных мучительных снах. «Эх, Алик, мой Алик! Как редко я вижу тебя… – слышал во сне он тихий голос своей матери. Альберт просыпался и мысленно давал себе обещание съездить на могилку матери и положить свежие цветы. Но наступал день, он так и не осмеливался спросить разрешения своей жены. А поехать на кладбище без её разрешения было немыслимо.

Когда он перебрался в квартиру к своей жене, то сразу понял, что его частые визиты в материнскую квартиру Люсе не по нраву. «Была бы твоя мать любящей, то отдала бы свою квартиру нам. А то живёт, как барыня в огромной квартире! А коли она тебя не любит, то стоит ли так суетиться перед ней?» – говорила Люся. Она умела говорить так убедительно, что Альберту стало казаться, что так всё и обстоит.

Он погружался в пучину детских обид и тревог, находя там новые и новые подтверждения слов жены. Мать всё время отдавала своей учительской работе, а ему не уделяла должного внимания. Она всё время шепталась о чем-то со старшей сестрой, а он, несчастный и брошенный ими, плакал в своей комнате. И сколько бы теперь мать ни старалась, ей не удастся восполнить то ужасное невнимание к младшему сыну.

Он очень страшился одиночества. Ему был необходим человек, служивший своего рода спасательным якорем, не дававшим болезненному воображению улететь в коварные дали, сулившие безумие. Раньше этим якорем была мать. Её суждения, оценки, советы Альберт впитывал в себя и судьба благоволила к нему. Именно мать первой заметила талант сына, отдала его в хореографическую студию, она посоветовала продолжать учиться и помогла ему получить высшее образование.

Когда он познакомился с Ольгой, мать одобрила их дружбу, только тогда Альберт позволил своему чувству развиться и начать думать о женитьбе. Мать была компасом, указывающим правильное направление. Один материнский взгляд, укоряющий или одобрительный, брошенный случайно или сурово направленный на него, означал многое для Альберта. Материнская улыбка, ласковое слово, жест в сторону сына, были желанной наградой. Увидев мать в обществе сестры или подруги, он ощущал себя словно обокраденным. Будь его воля, он вечно сидел бы у ног матери и не допускал бы до неё ни единого человека.

Переселившись к Люсе, Альберт долго привыкал к новой обстановке, к новым домашним устоям. Его внутренний компас сбился и стрелка заметалась по полю сознания. Люсе было безразлично то, чем дорожила мать. Её жизнь протекала по другому руслу. Однако она умела подвести под свое поведение такие жесткие основания, что Альберту стало казаться, что права именно она. А всё, что было до Люси, истончалось, таяло и становилось эфемерным и надуманным.

– Я уверена, что для матери ты не представлял особой ценности. Стоило мне познакомиться с вашей семьей, я сразу поняла, кто главный для твоей мамаши. Конечно, это обожаемая Эльвира. Не понимаю, почему ты не видел, как она восхищается своей старшей дочерью и не во что не ставит тебя. Ах, Элечка, умница – красавица! Ах, она стала врачом! Ты у меня наивный простачок! Твоя старшая сестра хитра и лжива. А самое ужасное, она тебя не любит! Мне больно видеть, как к тебе относятся твои родные. Например, скажи, сколько раз твоя мать соглашалась посидеть с Аришей? Отвечу: нисколько! Зато ради Тимоши она отпрашивалась с работы, только чтобы её Элечка не брала больничный и зарабатывала репутацию примерного врача. Меня, твою жену она почти игнорирует. Уверена, наедине с Эльвирой они говорят про меня разные гадости! Про твою жену, понимаешь? Это – показатель её плохого отношения к тебе! – говорила Люся за ужином, нежно вытирая с губ Альберта прилипшие крошки хлеба.

Альберт пытался возразить жене, но с ужасом осознавал её правоту. Хотя мать и сестра никогда не говорили плохо о его жене, было заметно, что они недостаточно ценят её. А ведь Люся мудра и справедлива. Она проницательна и без слов понимает его внутренние терзания. Она – единственная, кто любит его искренней любовью. Она всегда знает, как поступить правильно.

Наевшись, Альберт приникал к теплому плечу жены и засыпал, успокоенный её присутствием.