Знакомый Дейна не отвечал на взгляд Билли.
– Чувствуете, как похолодало? – спросил Билли, качая себе головой. Поторопил их через двери с временным замком. – Чтобы остановить испарение. Следим за пожарной безопасностью. Потому что, ну, здесь хватает старого доброго спирта, так что… – он изобразил руками медленный взрыв.
Посетители замерли на месте. Они были в лабиринте экспонатов. Упорядоченных причуд. Километры полок и банок. И в каждой – неподвижно зависшее животное. Даже звук вдруг показался бутилированным, будто кто-то накрыл всех крышкой.
Экспонаты бездумно сосредоточились, некоторые позировали с бесцветными кишками наружу. Камбала в коричневых контейнерах. Банки сгрудившихся и посеревших мышей – гротескные грозди, как маринованный лук. Бедолаги с лишними конечностями, зародыши в загадочных позах. Расставленные аккуратно, как книги.
– Видите? – сказал Билли.
Еще одна дверь – и они увидят то, за чем пришли. Билли по неоднократному опыту знал, как все будет.
Когда они войдут в аквариумный зал – помещение в сердце Центра Дарвина, – он даст посетителям момент без лишней болтовни. Большой зал, обставленный очередными стеллажами. Там были еще сотни бутылок – от тех, что по грудь, до тех, что со стакан воды. Во всех находились траурные морды животных. Линнеевский декор; от класса к классу. Там были стальные баки, шкивы, свисавшие как лозы. Никто и не заметит. Все уставятся на огромный аквариум посреди зала.
Вот ради чего они пришли – ради здоровой розоватой штуковины. Ради всей ее неподвижности; ради ран разложения в замедленном действии, шрамов, туманящих раствор; вопреки съеженным и утраченным глазам, тошнотворному цвету; вопреки выверту мотка щупалец, словно их выжимали. Ради всего этого – вот ради чего они здесь.
А оно так и будет висеть, это абсурдно массивное существо с щупальцами цвета сепии. Architeuthis dux. Гигантский кальмар.
– 8,62 метра в длину, – скажет наконец Билли. – Не самый большой из виденных в истории, но и не карапуз. – Посетители облепят стекло. – Его нашли в 2004 году рядом с Фолклендскими островами. Он находится в растворе из соли и формалина. Аквариум делали те же люди, которые создавали аквариумы для Дэмьена Херста. Ну знаете, куда он поместил акулу? – Все дети придвинутся к кальмару как можно ближе.
– Его глаза были двадцать три или двадцать четыре сантиметра в диаметре, – скажет Билли. Люди прикинут на пальцах, а дети мимикрически распахнут собственные глаза. – Да, как тарелки. Как обеденные тарелки. – Каждый раз, когда он это говорил, представлял собаку из Ханса Кристиана Андерсена. – Но глаза консервировать трудно, поэтому их нет. Мы ввели в них то же вещество, что и в аквариуме, чтобы они не гнили изнутри. Его поймали живым.
За этим снова последуют охи. Мысли про армию щупалец, двадцать тысяч лье, сражение с топором против богомерзости из глубин. Хищный мясной цилиндр – конечности-канаты разворачиваются, с жуткой цепкостью находят корабельный леер.
Ничего подобного. Гигантский кальмар на поверхности был слаб, дезориентирован, обречен. Испуганный воздухом, сокрушенный собственным весом, – он наверняка просто хрипел через сифон и трепыхался, гелевая масса умирания. Но не важно. Его масштаб едва ли можно свести к тому, как все было на самом деле.
Кальмар будет таращиться просторными и пустыми глазницами, а Билли – отвечать на знакомые вопросы: «Его зовут Арчи». «От «Архитевтис». Дошло?» – «Да, хотя мы думаем, что это девочка».
Когда он прибыл, во льду и в защитных покровах, Билли помогал его разворачивать. Это он массировал мертвую плоть, разминал ткани, чтобы почувствовать, где распространился фиксатор. Билли так им увлекся, что словно каким-то образом его не замечал. Только когда они закончили и поместили тело в аквариум, его и накрыло, реально поразило. Он смотрел, как кальмар преломляется в стекле, если подходить и отходить, – магическое неподвижное движение.
Это был не голотип – не из тех заспиртованных платоновских образцов, которые определяют прочих себе подобных. И все же кальмар был целым, и его никогда не вскроют.
Рано или поздно какое-то внимание посетителей зацепят другие экспонаты. Сложенная лента сельдяного короля, ехидна, колбы с обезьянами. И в конце зала – шкаф со стеклянной дверцей, с тринадцатью баночками.
– Кто-нибудь знает, что это? – скажет Билли. – Давайте я вам покажу.
Они отличались буреющими чернилами и старинной угловатостью почерка на надписях.
– Их коллекционировал непростой человек, – скажет Билли детям. – Можете прочитать? Кто-нибудь знает, что это значит? «Бигль»?
Некоторые схватывали на лету. Если схватывали, то таращились на подколлекцию, невероятно расставленную на повседневных полках. Зверюшки, собранные, усыпленные, консервированные и каталогизированные во время экспедиции в южноамериканские моря два века назад юным натуралистом Чарльзом Дарвином.
– Это его почерк, – скажет Билли. – Он был молод, еще не пришел к своим реально важным выводам, когда собирал этих. Отчасти они и подали ему идею. Это еще не вьюрки[2 - Галапагосские вьюрки – эндемичная группа птиц с Галапагосских островов. Произошли от единого предка, переселившегося несколько миллионов лет назад с материка. Дарвин первым оценил этот факт в контексте теории эволюции.], но все началось с них. Скоро будет столетие его путешествия.
Очень редко кто-то пытался поспорить с Билли насчет догадки Дарвина. Билли не поддавался на провокации.
Даже эти тринадцать стеклянных яиц с теорией эволюции и все собранные за столетия крокодилы цвета чая и глубоководные нелепицы не вызывали интереса по соседству с кальмаром. Билли понимал важность этих вещичек Дарвина, пусть ее не понимали посетители. Неважно. Войдите в зал – и вы пересечете радиус Шварцшильда вокруг чего-то необыкновенного, а сингулярностью будет этот труп цефалопода.
Так, знал Билли, все и пройдет. Но в этот раз, открыв дверь, он остановился и несколько секунд просто смотрел. Подошли посетители, упираясь в его неподвижность. Они ждали, не понимая, что им показывают.
В центре зала было пусто. Все банки взирали на место преступления. Девятиметровый аквариум, тысячи галлонов соленого формалина и сам мертвый кальмар пропали.
2
Как только Билли поднял переполох, его окружили коллеги – все глазели и требовали объяснить, что происходит и какого черта, где, где хренов кальмар?
Они спешно выпроводили посетителей. Все, что потом помнил Билли об этом торопливом завершении, – как хныкал маленький мальчик, безутешный от того, что ему не показали то, за чем он пришел. Биологи, охранники, кураторы приходили и таращились с глупым выражением на гигантское отсутствие в аквариумном зале. «Что?..» – говорили они, прямо как Билли, и еще «Куда?..».
Разошлись слухи. Люди бегали с места на место, словно что-то искали, словно что-то куда-то завалилось и наверняка найдется под шкафом.
– Он же не мог, он же не мог, – говорила биофизик по имени Джози, и да, нет, не мог, только не исчезнуть – столько метров мяса из пучин не могли просто пропасть. Никаких подозрительных кранов. Никаких гигантских мультяшных дырок в стене в форме аквариума или кальмара. Кальмар не мог быть украден, но все же вот был. Точнее, его-то не было.
На этот случай протокола не имелось. Что делать в случае утечки химикатов – продумано. Если разобьется банка с экспонатом, если не сойдутся результаты, даже если впадет в буйство участник экскурсии – следуешь конкретному алгоритму. Но это, думал Билли, какого хрена?
Наконец прибыла полиция, ворвалась топочущей толпой. Персонал стоял в ожидании, сгрудившись, будто замерз, будто промок в бентической воде. Офицеры пытались взять показания.
– Боюсь, я не понимаю… – говорили они.
– Его нет.
Место преступления было закрыто, но так как Билли обнаружил пропажу, ему разрешили остаться. Он дал показания, стоя рядом с отсутствием. Когда он закончил, а офицер отвлекся, Билли отошел. Наблюдал, как работает полиция. Офицеры смотрели на старинных животных, пялившихся в ответ; на все, что и близко не напоминало гигантский аквариум; на разные места, где никак не могло быть чего-то такого большого и пропавшего, как архитевтис.
Они обошли помещение с рулеткой, словно от них что-то скрывали измерения. Билли не мог предложить ничего умнее. Зал казался огромным. Остальные аквариумы казались брошенными и далекими, экспонаты – извиняющимися.
Билли уставился на раму, где должен стоять аквариум с архитевтисом. Он все еще был на адреналине. Слушал офицеров.
– Ты, блин, что полегче спроси…
– Черт, ты понимаешь, что это значит?
– Даже не начинай. Дай сюда рулетку.
– Серьезно, я тебе отвечаю, это глухарь, по-любому…
– Кого-то ждем, приятель? Приятель? – это уже к Билли, наконец-то. Офицер просил его свалить, на грани вежливости. Билли присоединился к остальному персоналу снаружи. Они волновались и бормотали, разбившись примерно по специализациям. Билли видел спор среди директоров.
– О чем они? – спросил он.
– Закрывать музей или нет, – сказала Джози. Она кусала ногти.
– Чего? – Билли снял очки и агрессивно заморгал на директоров. – Что за споры на ровном месте? Какого размера должна быть кража, чтобы закрыться?
– Дамы и господа! – старший полицейский похлопал в ладоши для привлечения внимания. Его окружили офицеры. Они бормотали в свои плечи и слушали их. – Я старший инспектор Малхолланд. Благодарю за терпение и прошу прощения, что вас задержали. – Персонал фыркал, переминался, кусал ногти.
– Я попрошу вас никому не говорить об этом, дамы и господа, – сказал Малхолланд. В комнату проскользнула молодая девушка-полицейская. Ее форма была мятой. Она говорила по какой-то гарнитуре, бормоча в пустоту. Билли наблюдал за ней. – Прошу не говорить об этом, – повторил он. Шепот в помещении по большей части стих.
– Так, – сказал Малхолланд после паузы. – Кто обнаружил исчезновение? – Билли поднял руку. – Вы, значит, будете мистер Хэрроу, – сказал Малхолланд. – Могу я попросить остальных задержаться, даже если вы уже сообщили нам все, что знаете? Офицеры побеседуют с каждым. Мистер Хэрроу! – Когда персонал подчинился, полицейский подошел к нему. – Я читал ваши показания. Буду благодарен, если покажете мне окрестности. Можете провести по точно тому же маршруту, по которому водили экскурсию? – Билли заметил, что женщина-офицер пропала.
– Что вы ищете? – спросил он. – Вы что, думаете, что найдете его где-то?..
Малхолланд посмотрел на него по-доброму, будто Билли умственно отсталый.
– Улики.
Улики. Билли провел рукой по волосам. Представил отметины на полу, где могла бы стоять какая-нибудь огромная злодейская лебедка. Высыхающие лужицы фиксатора в траектории – обличительной, как крошки. Ну да.
Малхолланд вызвал коллег, и Билли провел их через Центр. Показывал все, что они проходили, в лаконичной пародии на обычную программу. Офицеры тыкали в то да се и задавали вопросы. «Ферментный раствор», – говорил Билли или: «Это расписание».
– Вы в порядке? – спросил Малхолланд.
– Такое непросто осмыслить, понимаете?
Это была не единственная причина, почему Билли постоянно оглядывался. Ему казалось, он что-то слышит. Очень слабый стук, звон, как от упавшей и покатившейся мензурки. Слышал он это не впервые. Обрывки этого неуместного звука он улавливал в разные случайные моменты с того самого года, когда начал работать в Центре. Уже не раз Билли в поисках источника открывал дверь в пустую комнату или слышал слабый шорох стекла в коридоре, куда никто не мог войти незамеченным.
Он давно заключил, что эти едва слышимые звуки выдумывал его мозг. Они коррелировали с моментами волнения. Он упоминал об этом феномене другим, и хотя кое-кто реагировал с тревогой, многие рассказывали какие-нибудь истории о собственных мурашках и тиках в нервной ситуации, и Билли сохранял оптимистичный взгляд.
Команда криминалистов в аквариумном зале все еще снимала отпечатки, фотографировала и измеряла столешницы. Билли сложил руки и покачал головой:
– Это все калифорнийские. – Вернувшись туда, где снаружи аквариумного зала ждала большая часть персонала, он тихо перешучивался с коллегой насчет организаций-конкурентов. Насчет диспутов из-за методологии консервации, принявших драматический оборот. – Это все новозеландцы, – говорил Билли. – О’Ши поддался искушению.
Он не поехал прямо к себе в квартиру. Он уже давно договорился встретиться с другом.
Билли знал Леона с тех пор, как они учились в бакалаврате одного и того же института, хоть и на разных факультетах. Потом Леон поступил в докторантуру на литературной кафедре в Лондоне, хотя никогда об этом не рассказывал. С тех пор он работал над книгой под названием «Необычайное цветение». Когда Леон об этом рассказал, Билли ответил:
– Я и не знал, что ты участвуешь в Олимпиаде по херовым названиям.
– Если бы ты вынырнул из своего болота невежества, то понял бы, что название задумано, чтобы бесить французов. Оба слова не переводятся нормально на их нелепый язык.
Леон жил на такой дальней окраине Хокстона, что она с трудом считалась Хокстоном. Он развлекался в своей роли Вергилия для Данте-Билли – водил Билли на арт-хэппенинги или рассказывал о тех, которые тот не смог посетить, преувеличивал и врал об их последствиях. По их раскладу Билли оставался в вечном долгу анекдотов – всегда торчал Леону байки. Леон – тощий, бритоголовый и в дурацкой куртке – сидел на холоде снаружи пиццерии, вытянув длинные ноги.
– Где ты был всю мою жизнь, Ричмал? – вскричал он. Он уже давно решил, что голубоглазого Билли назвали в честь другого скверного мальчишки – Уильяма из «Этого Уильяма», – и нелогично окрестил его в честь автора книги.
– В Чиппинг-Нортоне, – сказал Билли, погладив Леона по голове. – В Тейдон-Буа. Как твоя жизнь ума?
Подставилась для поцелуя Мардж – партнер Леона. Блеснуло распятие, которое она всегда носила.
Он встречался с ней всего несколько раз.
– Из тех, кто не затыкается о боге? – спросил Билли у Леона после знакомства с ней.
– Да нет. Училась в монастырской школе. Отсюда и муки совести в форме Иисуса на сиськах.
Она – как водилось с девушками Леона – была привлекательной и немного грузной, чуть старше Леона – слишком старой для своей разбавленной эмо-готской внешности.
– Говори, на свой страх, «рубенсовская» или «корпулентная».
– Какая, блин? – спросил Билли.
– И пошел ты со своим «старовата»! Поли Перретт куда старше.
– Кто, блин?
Мардж работала на полставки в Саутваркском жилотделе и занималась видеоартом. С Леоном познакомилась на концерте какой-то нойзовой группы в галерее. Леон парировал шутку Билли про «Симпсонов» и ответил, что она из тех людей, которые меняют имя во взрослом возрасте, что Мардж – это сокращение от «Маргиналия».
– Чего-чего? А как ее зовут по-настоящему?
– Билли, – отвечал тогда Леон. – Ну чего ты разнуделся?
– Мы тут наблюдали за странной компашкой голубей на берегу, вот чем мы занимались, – сказал Леон, когда Билли сел.
– Спорили о книжках, – сказала Мардж.
– Самый лучший спор, – ответил Билли. – В чем суть?
– Не сбивай с мысли о голубях, – сказал Леон, но Мардж уже отвечала:
– Вирджиния Вульф против Эдварда Лира.
– Господи всемогущий! – сказал Билли. – А можно всех посмотреть?
– Я выбрал Лира, – сказал Леон. – Отчасти из преданности букве «Л». Отчасти потому, что при выборе между дичью и буржуазной болтологией нужно беспардонно выбирать дичь.
– Ты, очевидно, не читал глоссарий к «Трем гинеям», – сказала Мардж. – Хочешь дичи? Она называла солдат «потрахателями», слово «героизм» приравняла к «ботулизму», а слово «герой», соответственно, – к «бутылке».
– Лир? – спросил Билли. – Реально? В Стране Бредовых Фантазий живет Фантастический Бред. – Он снял очки и зажал переносицу. – Ладно, что я вам сейчас расскажу. Короче, – сказал он наконец, но обнаружил, что мысли тормозят. Леон и Мардж смотрели на него.
Билли попробовал опять. Тряхнул головой. Цокнул языком, будто что-то застряло во рту. Наконец пришлось чуть ли не проталкивать информацию сквозь зубы.
– Пропал один из… пропал наш гигантский кальмар, – произнес он с ощущением, словно пробил какую-то крышку.
– Что? – сказал Леон.
– Я не… – сказала Мардж.
– Нет, я и сам понимаю не больше вашего. – Он рассказал все, шаг за невероятным шагом.
