– Жалость – холопское чувство… Можно плакать, но никогда не плакаться…
Было обидно, но малыш понял, что имела она на эти слова – и знала, как воспитывают настоящих мальчиков.
Родители Паши, как и его дядюшки и тетушки, были совсем другими. Такие же добрые, но значительно мягче и не такие сильные и уверенные.
Звучащие на фоне картин русских сказок романсы в исполнении Марии Павловны были необычайно яркими, томили тревогой и проникали глубоко в душу, будто неожиданно пришедшие откуда-то издалека. По восприятию они были несоизмеримы с повседневной жизнью и удивительно влекли к себе. Эти звуки были немного непонятны для Пашиной души в сравнение со слышимыми часто песнями за столом, песнями по радио или с пластинок патефона.
Паша слышал многие из них у родственников мамы, папы и ощущения всегда были очень разными.
Папа, его братья и сестры, пели «Самара-городок» или «Вдоль по матушке по Волге». Они были раздольные, свободные, наполненные красками природы.
«Что это за город такой …Самара?» – думал Паша, когда видел завороженные звуками песни лица родни.
– Пап, почему тебе нравится песня… про эту… Самару?
Отец удивленно посмотрел на сына:
– Это город на Волге… Когда пою, вспоминаю город, где я родился сам, тихую безмолвную реку Оку перед закатом.
– А что ты делал на реке?
– Сидел с удочкой… Тишина… неожиданные всплески на воде…
– Но в песне всплесков никаких нет…
Маленькому Паше было странно и интересно проникаться в эти раздольные мечтательные размышления о реке, дремучем Муромском лесе и широком необъятном поле или мокром луге.
Малышу очень нравился раскатистый «Вечерний звон», было в нем что-то таинственно русское, благоуханное, особенно, когда в конце кто-нибудь, а чаще всего папа, заканчивал громко и неожиданно – «Бом… Бом!».
Невероятно радовали слух «Дунайские волны» или «Севастопольский вальс». Паша не очень понимал, но ему казалось, что эти музыкальные напевы сродни романсам и любимому «Вечернему звону».
Со стороны дяди Саши и тети Тоси часто звучали более томные, но не менее таинственные и непонятные: «Дядя Ваня», «Андрюша», «Прощальное танго», «Часы». «Брызги шампанского». От них веяло неведомой малышу теплотой и нежностью чувств.
Он твердо ощущал, что в песнях и в том, с каким настроением их поют, и есть тот глубокий и внутренне объединяющий людей стержень жизни. Малыш инстинктивно хотел прикоснуться и держаться за него, чтобы быть увереннее и сильнее. Каким-то непонятным чувством он ощущал, что главное – понять эту их таинственную загадку.
Паша вырос в городе рядом со стадионом и чугунно-литейном заводом, изредка попадал на природу летом, когда ее великолепие по-своему на время пленяло его. Окружающий его город и постоянно дымящий завод были как будто врагами постижения прекрасного мира. Малыш внутренне осознавал определенное отторжение себя от свободной жизни и связанной с ней раздольной русской песней. Подсознание говорило, что он чего-то недополучил в восприятии окружающего мира.
Было что-то глубинное в этих песнях старших, но Паша не мог достоверно осознать радости неведомого ему прошлого. Единственное, что приходило в голову малыша:
«Как-то не совсем так… было в той жизни родителей, тетей и дядей что-то другое, когда они были маленькими, а их мамы и папы не были еще дедушками и бабушками…»
Паша инстинктивно чувствовал, что пение отражало внутреннюю сущность человека и невозможно воодушевленно петь со взрослыми с их необъятной радостью, не испытывая это самое внутри себя. И потому ему всегда что-то мешало петь с родителями и родственниками, почему-то не хотелось участвовать в хоре, но он с уважением слушал и чувствовал непреодолимую силу мелодии и слов.
Песни часто пели и во дворе, совершенно не обращая внимания на качество голосов. Они были простые, в основном военные, но добрые и вдохновенные.
Отец научился в детстве и любил играть на балалайке и гитаре. Иногда в хорошем настроении он увлеченно и весело, перебирая струны, пел свои родные песни. Для Паши это были тоже минуты радости, и он пытался повторять, и ему даже казалось, что у него получается, но потом все неожиданно куда-то пропало, когда он однажды вдруг услышал, как кто-то сказал:
– Да у него нет совсем слуха.
Паша любил рассматривать папин альбом с фотографиями. Там были неизвестные дяди и тети, молодой дедушка с никогда не виденной воочию бабушкой и, конечно, совсем молодые папины родные братья и сестры. В конце альбома были любительские фотографии друзей и знакомых, которые казались немного безликими для малыша.
Однажды к папе приехал друг детства с той самой реки Оки, где он родился. Взрослые друзья вспоминали, громко говорили о проведенных годах в молодости, и каждый как-то по-своему незаметно улыбался. Паша не видел этой реки, и Ока представлялась малышу широким бескрайним пространством, по которому папа с другом плывет во все уходящую счастливую даль. Мальчик сидел с ними рядом и внимательно разглядывал гостя. Он казался очень простым и доверчивым. Гость увлекался и иногда пытался спорить, но потом почти во всем соглашался с папой.
Паше это нравилось: он был горд за своего умного папу и то, что он, Паша, его сын, которому, как часто упоминал в разговоре отец, «жить в будущем».
Паше не все было понятно из их разговора, особенно когда папа, переубеждая своего друга, был очень недоволен разладом между Сталиным и каким-то Брозом Тито. Имя это казалось странным и необычно трудно произносимым и заставляло сомневаться:
«Видимо, правильно, что такой красивый, улыбающийся на фотографиях Сталин разругался с ним», – думал он.
Друзья много курили и сбрасывали пепел в десятисантиметровую, высотой со стакан латунную гильзу от артиллерийского снаряда. Служившая теперь для мирной жизни необычная пепельница была очень важным предметом папиной комнаты и в воображении Паши являлась своеобразным символом и связующим звеном с прошедшей и неведомой ему войной и победой. Желтая пепельница всегда стояла на письменном столе отца, и от нее пахло пеплом, гарью и дымом. Малыш часто видел в кино, как подобными патронами заряжали пушки во время боя, и порой ему казалось, что эта гильза только что отлетела от выстрелившего орудия.
Паша появился на свет в конце того самого года, когда война закончилась, и это обстоятельство успокаивало и радовало его. Он знал, что погибло много людей, и было в этом что-то напряженное, непонятное и таинственно страшное.
9
В самом конце лета, когда были на даче, Папа вечером привез печальное сообщение, что неожиданно от сердечного приступа умер дедушка Петр Александрович. Перед похоронами поехали на день в московскую квартиру. Для Паши это была первая смерть близкого человека. Когда мама наливала суп в пиалы, которые стали чем-то дорогим, необходимым атрибутом семейного обеда, у Паши вдруг пропал аппетит, и он думал и жалел о том, что дедушка больше никогда не придет. Он слышал из рассказов родителей, что, когда дедушка попал в больницу с инфарктом, врачи его заставляли лежать, а он не слушал их и продолжал ходить. На следующий день на рассвете он умер.
«Думал, наверное, как идти в свое… паломничество…», – размышлял Паша.
После обеда поехали на Пятницкое кладбище. В церковном храме, где отпевали дедушку, Паша был впервые. Поразило его необычная тишина, строгое внутреннее затемненное убранство и множество впечатляюще сильных ликов образов, взгляды которых очень волновали малыша. Священник монотонно говорил какие-то слова и в них он вдруг почувствовал едва заметную мелодию покоя. Кто-то из родственников негромко проговорил, что над телом дедушки читали молитвы всю ночь в небольшой часовне недалеко от церковного собора, и что он был глубоко верующим человеком.
По сути совершаемого обряда и обстановки Паша опять независимо от своих мыслей проникался в глубину дедушкиных слов.
«Не успел пойти… со своими благочестивыми странниками, – думал малыш, слушая в соборе необычные звуки, которые источали непонятное для него наваждение тайны. – Все-таки, почему он хотел быть с ними? Может, потому что они самые… честные…»
В гробу дедушка был совсем не похож на себя. Заостренный нос, сжатые губы и закрытые глаза, которые при жизни выражали самое главное в нем. Паша даже немного испугался строгости и необычности этого выражения лица. Была в нем отсутствующая в жизни уверенность и одновременно какая-то неведомая сила.
Все родственники, особенно братья и сестры папы, были очень печальны. Папа искренне крестился, это тоже поразило малыша. Он никогда не видел папу в такой скорби и таким беззащитным и отрешенным от всего, когда шел за гробом.
На месте захоронения Паша за спинами родственников увидел глубокую могилу, куда опускали гроб. Он опять похолодел от мысли, что дедушка никогда не вернется из этой темноты и холодной земли. Рядом была надгробная плита с надписью о смерти сына дедушки, дяди Мити. Паша никогда не видел его. Знал только из воспоминаний своих родственников, что он был приятной внешности и близнецом дяди Коли, от рождения страдал болезнью позвоночника и немного горбился. Мама рассказала ему, что он был женат, очень любил свою жену, и, не успев завести детей, неожиданно умер в 26 лет из-за скоропостижной болезни.
Малыш мысленно представил молодого человека, которого живьем опускают в могилу, как дедушку, и ему стало очень страшно.
«А ведь это может произойти с каждым… и со мной… но я же совсем маленький…», – лихорадочно сопротивлялся он своим мыслям.
И все-таки Паше не верилось, что он никогда больше не увидит дедушку, это казалось немыслимым и противоестественным.
«А почему он подарил мне книгу про интересные и необычные путешествия Гулливера… – размышлял после похорон малыш, – может, дедушка теперь в необычной стране, и теперь он совсем один …»
Паша вспомнил про подаренную дедушкой брату книгу «Робинзон Крузо», главы из которой папа ему тоже читал, и теперь он представил, как будто дедушка на необитаемом острове и не видит всех нас, и не знает, что мы делаем.
«А скорее, видит и знает, но сказать об этом не может… – представлял малыш. – Хорошо, что рядом с ним попугай и черный Пятница».
10
По возвращении домой, ближе к осени, Паша часто смотрел из окна большой комнаты на огромную и продолжавшую медленно расти песчаную гору.
К концу лета сквер почти полностью был заполнен песком, остался только небольшой приближающийся к домам зеленый участок. И постоянно присутствовавшие теперь здесь самосвалы уже чаще увозили песок куда-то в другое место.
Дети теперь часами играли на этом песчаном пустыре на месте разоренного сквера. Валька строил замысловатые города и широкие дороги между ними. Паша с интересом помогал ему. Иногда среди сыпучего материала они находили замысловатые фигурки из остатков спрессованного песка от формовочных опок. Приглядевшись, в шероховатостях песчаных остатков можно было легко увидеть маленьких человечков или силуэты животных. Малышу иногда удавалось найти красивую фигурку, и он часто внимательно рассматривал ее.
У дороги по другую сторону песчаной горы работали люди, помогавшие нагружать песок в подъезжавшие самосвалы. Когда машин не было, они садились отдыхать или подходили к играющим детям. Однажды к Паше подошел добродушный усатый человек лет сорока пяти и сел рядом.
Увидев старания малыша, он подобрал одну из фигурок и, ловко поскоблив ее пальцами, передал Паше. Малыш с радостью увидел замечательного слона.
– Здорово! – обрадовался малыш.
Незнакомец, не долго думая, взял другую фигурку и быстро с удовольствием, растирая песок, превратил ее в зайца.
Паша заметил, что одно ухо у него было значительно меньше другого, но все равно это был смешной и такой добрый замечательный заяц.
Малыш показал на это ухо и устремил восхищенные глаза на изделие и незнакомца. Он заметил, как широченные усы улыбнулись ему. В них он ощутил нескрываемое тепло и любовь. Глаза говорили о понимании художественного поиска и непосредственности детского желания.
– Дядь, покажи, как это у тебя получается? – спросил Паша.
Незнакомец молча еще раз ласково посмотрел на малыша и отошел в сторону.
– Это немец… он не понимает по-русски, – заметил Валька на недоуменный Пашин взгляд.
Паша проводил уходящего человека доброжелательным взглядом.
«Странно… немцы… они же враги…» – размышлял мальчик.
Паша показал две фигурки подбежавшему брату Леньки, который играл с отрядом воображаемых разведчиков. Он подошел к немцу, наставил самодельный автомат и протарахтел:
– Тра-та-та.
Незнакомец миролюбиво улыбнулся и пошел на другую сторону горы к своим.
Паше теперь нравились эти молчаливые добрые люди. От них исходило нескрываемое тепло, понимание детской непосредственности и огромное желание окунуться в мирную жизнь. Тогда многие детские игры были пропитаны совсем недавно ушедшей войной со стрельбой, окружениями, ползанием по-пластунски и нападением отрядом.
Детвора часто изображала стрельбу из игрушечных автоматов в сторону работающих на песчаной горе, но пленные немцы понимающе смотрели на детей и никогда не обижались.
После недавно отгремевшей войны, которую Паша не застал, на улице можно было часто видеть инвалидов – без рук и ног, двигающихся на костылях и незамысловатых протезах. Встречались инвалиды без нижних конечностей, отсеченных очень высоко. Они передвигались, опираясь на руки, сидя на самодельных тележках.
К этим людям относились с пониманием, многим помогали, как могли, и общественного отторжения они не чувствовали.
Однажды Паша заметил такого человека, полностью без ног, около дома. Он чистил гуталином обувь подходящим к нему людям.
«Он ведь… почти обрезанный наполовину…», – со страхом думал малыш.
Малыш пригляделся: инвалид был совсем еще не старый, даже красивый, веселый и очень бойкий.
Чистильщик почувствовал на себе взгляд и повернулся к Паше. Глаза его, светившиеся минуту назад, вдруг стали непонятно жесткими:
– Что, страшно, малыш?
– Вовсе нет… – робко соврал Паша.
Мальчик был рад общению, но все же он не мог скрыть своей жалости к этому человеку.
– Все вижу, – легко подмигнул инвалид, пронзая взглядом насквозь.
Малыш заворожено смотрел на незнакомца, который продолжал увлеченно работать. Подходящие люди ставили ноги на сколоченный ящик сапог или ботинок, а он, будто обрадованный, набрасывался на обувь, ловко жонглируя двумя щетками, изредка поплевывая на них. И через минуту обувь светились блеском, как новая.
Незнакомец опять подмигнул малышу:
– Война – страшная штука, но есть еще… сильней ее…
– Что? – подошел малыш совсем близко.
Инвалид взял небольшую плату из рук очередного клиента и задумался.
– Да сама жизнь, – неожиданно резко произнес он, глядя в сторону, – не бойся ее, малыш!
– А я и не боюсь.
– Вот и молодец! – вздохнул глубоко чистильщик.
Немного погодя, он собрал свои сапожные инструменты в руку и, опираясь на свободную вторую, поехал со двора.
– Вам помочь, дядя? – спросил Паша.
– Не надо… Я сам, – твердо отрезал инвалид.
На следующий день Паша безуспешно искал этого человека около дома. Ему очень хотелось, чтобы он опять появился и сказал еще что-нибудь. Поиски у соседних домов тоже не принесли результата, и он уже никогда его больше не видел. И только где-то внутри навсегда остался неприятный осадок, что своей жалостью глубоко задел и обидел этого сильного человека.
Глава вторая
Второй знак зодиакального круга – Телец (с 8 до 14 лет) символизирует необузданный рост и формирование личности.
1
Когда Паше исполнилось без нескольких дней семь лет, его зачислили в первый класс мужской школы. Мальчики в классе оказались разные, но атмосфера учебы и поиска новых знаний захватила их, как только бывшие малыши сели за парты. Директор школы – немолодой, но с молодцеватой походкой, вызывал уважение у всех учащихся: он часто заходил в классы, разговаривал с ребятами и во всем подчеркивал независимую мужскую и военную выправку, всем своим видом вселяя уверенность в неотвратимости хорошей учебы. Старший брат говорил, что он никогда не вызывал «к себе» учеников, а делал замечания или выговор в классе при всех, если необходима была «проработка». Поскольку это было обидно и очень стыдно, таких выступлений директора опасались больше всего.
Классный руководитель в Пашином 1 «Б» – высокая, худая и довольно пожилая женщина была доброжелательна к каждому, одновременно строга и требовательна. Объясняя урок, она всегда расхаживала по классу и очень внимательно смотрела на учеников. Если мальчик был рассеян или не хотел хорошо учиться, она сажала его на одну из последних парт и всегда при любом удобном случае подсаживалась для контроля его внимания, стараясь обнаружить препятствующие учению недостатки. Испытывая повышенное давление, включая и моральное со стороны всего класса, мало кто равнодушно выдерживал такое наставничество. После того как ученик хотя бы немного исправлялся, она сажала его на прежнее место к большому удовольствию и радости последнего.
Паша, как и многие, учился прилежно, получал часто похвалы и одобрения учительницы и на последнюю парту не попадал.
В школу он ходил со старшим братом. Поскольку график учебы старшеклассников и первоклашек не совпадал, домой он возвращался самостоятельно, с ватагой мальчишек из своего двора. У него появились новый друг – Вовка из первого подъезда.
