Лилия Талипова "В памят(и/ь) фидейи"

– О чем ты? Какой дар? – Я зажмурилась так, что перед глазами заплясали прозрачные червячки и звезды.

– У каждой фидейи есть дар. Мой вот в красоте. Хотя скорее это проклятье. Я так устала. Хочу прилечь.

Асли встала и направилась к лестнице. Я хотела пойти за ней, но так и осталась сидеть на месте, будто приросла к полу, либо ноги внезапно стали тяжелыми и каменными. Никак не шло ни одно логичное объяснение, все казалось сумасшедшим сном, настоящим бредом, кошмаром. Такого не могло существовать – обсидиановые стены с вкраплениями переливающихся в теплом сиянии свечей маленьких кристаллов, навевавшие мысли о звездном небе.

Все не такое, каким должно быть. Все ненастоящее.

– Асли, подожди! – подорвавшись с места, я хотела побежать за ней, но она развернулась раньше, явив свое совершенно обычное, человеческое лицо.

– Элиссон, ты все правильно сделала, – она потерла глаза и глубоко зевнула.

–Что вообще происходит? – Разумеется, все звучало иначе. Предложение, которое звучало едва ли наполовину цензурно.

– Пожалуйста, Элиссон, я очень хочу прилечь. Здесь безопасно, ты можешь найти свои покои и тоже отдохнуть. За Томаса не волнуйся, он не почувствует нашего отсутствия. Фидейи вне памяти.

– Асли, что ты несешь?

– Ну все, довольно, – она вскинула ладонь, призывая оставить ее в покое и медленно двинулась наверх.

– Асли… – изумилась я ее резкости.

– Прости. Иди в свои покои и отдохни, – бросила она, не оборачиваясь.

Мне не нашлось, что сказать. Я стояла пораженная во всех смыслах этого слова. В голове не укладывалось, что мы внезапно очутились там, где никогда не были, просто… Перенеслись.

Только сейчас я понимаю, что вынуждала себя чувствовать то, что не чувствовала и не должна была. Только сейчас происходившее в голове приобретает стройный порядок, будто в пазле нашлась недостающая деталь. Лишь сейчас мне ясно, что уже тогда мои чувства казались странными, какими-то ненастоящими. Подобное пластиковое ощущение возникало всякий раз, когда я пыталась сопереживать людям, хотя понятия не умела, что с ними происходит. Когда пыталась выражать сочувствие и было в том что-то противоестественное. Ведь должна была я чувствовать?

Должна?

Как и тогда должна была удивляться, пребывать в отчаянии, биться из угла в угол, пытаясь выбраться из Фидэ-холла, кричать Клеменс, требовать, чтобы она вызволила меня оттуда. Но правда заключалась в том, что правильнее было ощущать комфорт и уют, которые я упорно отталкивала, заставляя себя бояться и тревожиться.

Ведь так себя чувствуют люди, столкнувшиеся с чем-то необъяснимым, неизведанным?

Но для меня это было так же понятно, как всякому ребенку известно дыхание, как взрослому известно о родном, покинутом доме, об ожидающих впереди свершениях. Фидэ-холл был домом каждой предшествующей фидейи, убежищем. Тогда я еще не знала, что он станет моей гробницей, но быть может, ощущала? Предвидела? Потому и обязывала себя оставаться настороже вместо того, чтобы поддаться такому мягкому, влекущему комфорту, умиротворению.

Мне не хотелось бежать за Асли, требовать объяснений, не хотелось звать Клеменс. Единственное, в чем я нуждалась – привести в порядок собственные мысли. Я встала, отряхнула руки, хотя пыли в Фидэ-холле не существовало как явления, и поплелась к парчовым диванам, расставленным полукругом напротив камина. Увидев его, я замерла. Огонь всегда выглядел невероятно притягательно, но тот был совершенно иной, ворожащий своей дикостью. Он лип к верхней части камина, а пламя горело вниз. Бревна лежали там, где им и полагалось лежать, но каким-то образом подпитывали огонь, опалялись, даже треск был самый настоящий. Но самое примечательное в нем было то, искры летели из язычков пламени и возвращались в обугленные трещины в дровах.

На меня накатило ощущение, будто я стою горизонтально, но, естественно, то было совсем не так. Голова шла кругом, и я присела, ощущая, как земля уходит из-под ног. Под этим парящим чувством даже не заметила, как к ноге приблизилась ползучая тварь. Ее прохладная чешуя оставила влажную дорожку, пока та поднималась вверх по щиколотке, к икре, минуя колено, опасно приблизилась к внутренней стороне бедра. Только тогда я подпрыгнула и завопила.

Настоящий страх. Лишь тогда он настиг меня в полной мере волной леденящего заряженного ужаса.

– Тише! – донеслось со стороны лестницы и разнеслось по всей гостиной. – Не надо так паниковать. Не провоцируй их.

Я резко обернулась и столкнулась с хитрым взглядом изучающих глаз. Девушка с короткими светлыми волосами, на чьих щеках переливалась от зеленого до золотого зеленая поталь. Ее обвивали змеи, того же зелено-золотого оттенка, но девушка оставалась спокойна, будто не она была заложником ползучих гадин.

– Ты ведь Элиссон? Я Джилл. Морроу.

– Ты фидейя? – единственное, что удалось сформулировать.

Представляю с каким глупым лицом я пялилась на нее. В средней школе читала много романов о том, как девушки попадали в гущу событий, сопряженных с чем-то сверхъестественным. Все фантазировала, какой бы смелой была я на их месте, критиковала поступки, хотя теперь сама умом не блистала. Так или иначе, реальную историю не перепишешь, приходится лишь смириться со своим прошлым.

– Да, – она вскинула бровь и изогнула губы в подобие улыбки и двинулась вниз по лестнице. Змея, которая свалилась из моей штанины, как только я начала бешено прыгать, отползла назад к хозяйке. – Так вот ты какая – шестая дочь.

Черное платье Джилл – легкое, атласное – развевалось на каждом движении ног, облаченных в изящные золотые туфли на высоком каблуке, отбивавшие четкий ритм. Ритм хищника, настигающего жертву.

– Шестая? Дочь? – бросила я, хотя верила Джилл больше, чем собственному неверию.

Быть может, я боялась, что как только приму происходящее за правду, то автоматически распишусь в билете до психиатрической лечебницы, а возможно боялась ответственности, которая последует за принятием.

Во мне боролись принятие правды и страх, что правда окажется воспаленной выдумкой, фантазией, больным бредом. Если быть откровенной, я до сих пор не разобралась, на чью сторону встать. В том или ином случае все, что я знала о нашем мире, о действительности пошатнулось. Как теперь верить в законы, в то, что зовут наукой, то, что мы считаем истиной. Как верить самой себе? Ведь вот она я – могу коснуться себя, ощутить тепло тела под ладонью. Но кто докажет, что я не заперта в собственной голове? Что не бьюсь сейчас в предсмертной судороге в окружении родных. Есть ли у меня вообще родные? Есть ли я?

– Должно быть, ты смущена, – Джилл ласково провела рукой по моей щеке. – Хочешь чаю?

Зеленое золото на ее лице растаяло, вид стал совершенно обычный, человеческий. Поняла, что ее глаза были совсем не обычные, только в тот момент зрачки из змеиных полос превратились в обыкновенные круглые. Даже змеи сползли с нее и попрятались по темным углам. Я же старалась не думать о том, что на меня в любой момент могла напасть ядовитая рептилия.

Джилл взяла меня под локоть и повела к двери слева от камина. Я знала, что там кухня, но удивление сдержать не удалось. Она оказалась грандиознее, чем мне запомнилось: алебастровые потолки, стены и пол, на их фоне обсидиановые столы и кухонный остров выглядели парящими в воздухе. Притом все казалось выполненным не из обычного камня, а того, который отдавал сиянием, легкостью и застывшим восторгом.

– Какой чай ты предпочитаешь?

– Тут уже чай не поможет… – пробормотала я, разглядывая невиданное великолепие.

– Понимаю. Тут есть немного древнего вина, на вкус кислятина. А покрепче… – Джилл потянулась к верхним полкам и тут же хмыкнула. – Ничего не осталось, прости.

– Вино тоже сойдет…

– Итак, Элиссон, в чем дело? Обычно все, кто приходят в Фидэ-холл не выглядят настолько растеряно. Ну, знаешь, мы вроде как все в курсе, что происходит, поэтому, – она молча откупорила бутылку. – Вёльва говорила что-то о заблудшей, но ты же их знаешь, они не умеют изъясняться прямо. Все говорят загадками, а ты думай, что она имела ввиду…

– Вёльва? – тупо переспросила я. Никогда не считала себя глупой, отличные оценки в университете и школе все же углубили мою уверенность в собственном уме, но тогда было сложно собрать по кусочкам несчастные мысли. Они все бились друг о друга, метались, как загнанные зверьки.

– Конечно ее не так зовут. Она так представилась. А как узнать правду, когда она единственная прорицательница, да? – Джилл хохотнула и налила темно-багровое вино, от которого разносились почти мускусные ароматы, не внушавшие доверия, и выпила все сама. – Прости, знаю, тебе нужнее. Гадость какая. На вот, – она вновь налила в тот же бокал и, скрипя ножкой о каменную столешницу, пододвинула ко мне.

– Я ничего не понимаю. То есть… Ну я, вроде понимаю… Но не понимаю, – посильнее сжала переносицу.

– Тяжелый случай. В чем, говоришь, твой дар?

– Какой дар? – устало уставилась на нее.

– Ты не знаешь какой у тебя дар?

– Нет…

– Вёльва говорила что-то такое. Я подумала, это бред. Такого ведь не может быть…

Джилл продолжала закидывать меня несуразицей, в какой-то момент я просто перестала ее слушать. Накатило такое отчаяние, как если бы я оказалась на Луне без скафандра и всякого шанса выбраться оттуда. Сравнение вполне точное, Фидэ-холл располагается в эфемерном пространстве, которое не подчинено ни времени, ни логике, ни законам физики. Невозможно сказать, где он именно находится, в физической реальности его не существует, он не расположен нигде, но в то же время есть везде и всегда. Пожалуй, последний факт в моем маленьком человеческом мозгу осваивался слишком долго. Даже сейчас я не могу в полной мере вообразить, как это – быть всегда и везде, но нигде и никогда одновременно. Это как пытаться представить бесконечность: для одних – это нескончаемая дорога, для других пустота, но сама бесконечность до того грандиозна, что нашему слабому сознанию попросту невозможно воспроизвести этот образ, вообразить что-то более величественное и великое, нежели то, куда может дотянуться наша рука.

Уже не помню, о чем я тогда так крепко задумалась, что пропустила целую лекцию от Джилл, вероятно, снова пыталась вытеснить из головы нечто чужеродное. Чужеродное? Пожалуй, так фидэ и ощущалась. Нечто поселившееся во мне, что должно было слиться с моей сущностью, но по какой-то причине не сумевшее. Джилл и Асли вели себя так, будто всю жизнь знали о фидейях, о своих способностях и о памяти. Позже я выяснила, что так происходило со всеми. Фидэ настигала их и срасталась с самим первоначалом каждой фидейи. Как приживается новое сердце после пересадки, как оно начинает циркулировать кровь, как поддерживает жизнь. Как становится неотъемлемой частью человека, такой, без которой его существование делается невозможным.

– …так вот, в архиве были сведения… – все еще вещала Джилл.

Я вздохнула, вставила перед ней ладонь, призывая помолчать. К счастью, она поняла меня без лишних слов. Я молча потянулась к бутылке, игнорируя стоявший передо мной бокал, и тут же присосалась к горлу, отпивая глоток за глотком, стараясь не морщиться от кислоты и горечи старинного вина.

– Я знаю, ты меня не послушаешь, но должна сказать, что так нельзя, – спокойно, даже скучающе заявила Джилл.

Не отрываясь от бутыли, я кивнула. До конца оставалось пара глотков, но в меня уже не лезло. Отлипнув от вина, я вытерла рот тыльной стороной ладони и глубоко дыша, вышла в гостиную, плюхнулась на диван, оперев руки о колени и зарыла пятерни в волосах, до боли сжимая у самых корней.

Вдох. Фидейя.

Выдох. Фидэ-холл.

Вдох. Асли фидейя.

Выдох. Джилл Морроу.

Вдох. Кто такая Джилл?

Выдох. Кто есть, кто?

Вдох. Что есть правда?

Выдох. Что есть я?

Вдох. Это сон?

Выдох. Не сон.

Вдох.

Вдох.

Вдох.

Я провела руками по лицу, потерла, застеленные хмельной поволокой глаза, когда обнаружила, что руки трясутся. Зрел всего один вопрос, который мог разделить бред от реальности, поставить точку во внутреннем споре: сошла ли с ума или мир оказался не таким, каким я его знала. Ответ я получила, но конфликт он не разрешил, лишь помог временно встать на сторону принятия, хоть я и продолжала предательски и малодушно поглядывать в сторону отрицания.

– Джилл? – позвала я, поднимая глаза на лицо, которое вновь покрылось змеиной чешуей.

– Слушаю? – прошипела она почти по-змеиному.

– Итейе. Вороны. Что это?

Джилл глубоко вздохнула, скрыла свою сущность за человеческим ликом и медленно присела в кресло, ближе всех стоявшее к камину.

– Итейе – древнейший клан охотников на ведьм. На нас, если быть точнее. Когда-то фидейи и итейе жили в том месте, где сейчас стоит Гриндельвальд, фидейи помогали людям, те им за это приносили подношения. Несколько семей по каким-то причинам объединились против них. Вероятно, испугались, а быть может, завидовали, никто не знает, что там произошло. В общем, люди, убили фидей во сне. Наша мать – Безымянная богиня – наказала их и всех их потомков проклятием. Они обращаются в ворон всякий раз, когда счастье вытесняет всякую боль. Со временем итейе превратили проклятие в дар, который использовали против нас. Обычно все фидейи знают об этом, почему ты не единишься с фидэ?

– Не знаю… – прошептала я.

– Все хорошо? – она обеспокоено нахмурила брови.

– Я убила… – одними губами пролепетала я.

– Кого?

– Мальчика. Итейе.

– Он напал на тебя? – Я судорожно покачала головой. – Ты защищалась. Ты бы не выжила, не сделай этого.

– Меня все убежали, что это был сон. Его никто не видел. Если честно, я почти поверила в это, – щеку обожгла слеза. За ней покатилась следующая, а за ней следующая, пока ресницы не стали влажные, а на лице не образовались широкие влажные дорожки.

Джилл чувствовала себя неуютно. Она ерзала, хотела коснуться меня, но не пододвигалась ближе. Я понимаю ее состояние, ведь сама испытывала тот же дискомфорт, когда не знала, как утешить человека. Но Джилл нашла способ ей под стать.

По спине вдоль позвоночника под лонгсливом пронеслось что-то продолговатое и холодное, вынудило инстинктивно выгнуться и вздрогнуть. Но не успела я понять, что это было, не успела даже испугаться, как четыре клыка пронзили кожу на затылке, ровно в том месте, где позвоночник переходит в череп.

Мир перед глазами тут же расплылся, огни превратились в некачественное боке, а после и вовсе потухли.

XXVIII

Клеменс.

– Итэ.

Я присела рядом с кучерявым мужчиной, который даже в баре сидел в солнцезащитных очках.

Он обернулся, наверняка смерил меня оценивающим взглядом и вновь отвернулся к бутылке.

– А я-то думал, ты уже не придешь, – скучающе бросил он и отхлебнул.

– Ты ждал меня? – поправив полы платья, я пристроила сумочку на коленях.

– Нет. Чего ты хочешь, фидейя?

Он всем своим видом демонстрировал свое неудовлетворение моим присутствием. Смотрел куда угодно, но не на меня, отпивая из стеклянной бутылки, растягивал слова.

– Для начала скажу, что у меня есть. – Я старалась подыграть ему. Повернулась к бару, заказала коктейль и только когда он, наконец, повернул голову на четверть, выражая ожидание, я продолжила. – Есть у меня кое-какая правда, которая настроит против одного маленького божка всех фидей, включая каждую предшественницу, а также всех итейе, – тонко, тихо и сахарно пропела я, принимая свой заказ и сразу же сделала глоток.

Итэ холодно рассмеялся и вновь приник к бутылке.

– И что же ты хочешь за неразглашение такой важной, – он сделал наигранное ударение на слово «важной», – информации?

– А еще я знаю, чего ты хочешь.

Итэ обернулся ко мне целиком, облокотившись с одной стороны на стойку, с другой – на спинку стула. Я неторопливо потягивала коктейль, маринуя его в своем превосходстве.

Но правда в том, что я боялась. Я была недостаточно обнажена, чтобы защититься. Не могла доподлинно оценить, сколько он успел понять обо мне за то короткое время, пока я там находилась.

– Ближе к делу, фидейя, – прохрипел он и вновь отвернулся.

– Клеменс.

– Eh! Извиняюсь, – протянул он на канадский манер, ясно давая понять, что уже изобличил откуда я. – Ближе к делу, Клеменс. – Вновь глоток.