– Ты подаришь мне жизнь. И не только мне, но об этом позже.
– Хочешь жить вечно со своим дружком? Не выйдет. Вечно не бывает. – В голосе сквозила надменность, притом звучал он очень серьезно, будто разговаривал с равным, либо напротив, чего-то опасался.
– Не вечно. Я хочу успеть насладиться жизнью сполна прежде, чем отдам ее.
Вот оно. Я посыпалась. Раскололась. С тем же успехом могла закричать, что боюсь смерти и боюсь потерять любимого. Итэ все понял, но промолчал.
– Какая-то нечестная сделка. Я ничего не теряю и остаюсь при своем, а ты получаешь.
– Чего тебе еще нужно? – нервно спросила я, бросив все силы, чтобы не дать ноге начать труситься.
Он приник к моему уху, опалив его мерзким дыханием человека, не просыхавшего вечность и прошептал.
– Тебя, – с тем вновь особенно безумно расхохотался.
– Я феникс, – выложила на стол последнюю карту.
– Ложь. Ведьм фениксов не бывает, – несмотря на недоверие, Итэ посерьезнел.
Я не знала, позволил ли он сомнению просочиться в свой голос намеренно, игры ради, либо же то случилось внезапно, от шока.
– Ты слишком недальновиден для того, кто отнял дар Ивет. Хочешь проверить?
Я вскинула бровь и, вспомнив о своем напитке, вновь отпила. Хотелось осушить стакан до дна, в горле было слишком сухо, но то могло скомпрометировать меня еще больше.
– А где гарантия, что ты не предашь меня? – спросил он так тихо, чтобы точно услышала только я.
– Доверие, Итэ. Слышал о таком? – Шепнула я ему на ухо, мысленно празднуя победу.
– Ни разу. Что это?
– Просто назови цену.
– Твоя память. И сила.
Было бы ложью утверждать, будто я не знала, что он запросит именно это. Но все же надеялась сохранить их при себе. Момент триумфа прекратился, не успев начаться.
– Хорошо, – выдохнула я. – Что-то еще?
– Ты все равно умрешь. Притом дважды.
– Знаю…
– Приходи сюда через неделю, мне надо в книжках покопаться, – он прогнал меня как шавку, а я и рада повиноваться.
Но не могла просто оставить его в покое, а потому сошла с высокого стула и вновь приникла к уху Итэ, стараясь не просто опалить, а сжечь его дыханием. Хотела заразить тем огнем, который сжигал мое сердце, из-за которого тлела надежда.
– Не забывай, что сегодня я нашла тебя. Найду и впредь. Не думай, что сумеешь спрятаться от гнева итейе.
– У. Ты так больше не пугай, фидейя. А то я и возбудиться могу.
Мерзкий. Мерзкий божок. Я надеялась, что он сдержит свое слово. Иначе сделала бы вы все, только бы помешать ему достигнуть единственной цели последних пяти тысяч лет.
XXIX
Томас сидел на том же месте, и примостив подбородок на переплетенных пальцах, понуро и грузно изучал что-то вдали. Стоило мне показаться на лестнице, как он лениво обернулся и поднял ставший таким привычным добрый, внимательный вопросительный взгляд. Но мне не хотелось отвечать, я пожала плечами и молча подошла к большим окнам.
Асли осталась в Фидэ-холле, я же просто хотела вернуться к чему-то более привычному: почувствовать на лице гриндельвальдское солнце, провести рукой по прохладному стеклу и велюровой обивке дивана. В доме было тихо. Томас не проронил ни слова. В тот момент вспомнила, что тот самый незнакомец в баре, внимание которого я так жадно хотела получить, теперь сидел в нескольких футах от меня, наблюдая за каждым моим вздохом. Я невесело усмехнулась и посмотрела на него в упор.
Томас казался спокойным, но ощущалось исходящее от него заботливое беспокойство. Я задумалась, быть может, была права и есть какая-то скрытая причина в проявлении той участливости к совершенно незнакомой девушке? Медленно, почти измеряя до последнего дюйма свой шаг, зачем-то пытаясь сделать его симметричнее и ровнее, я подошла к дивану. Он стоял спиной к столовой. Я провела рукой по мягкой поверхности, будто погладила зверька.
То, что я тогда испытывала сравнимо с тем, как человек возвращается домой из стерильного госпиталя, либо из долгого путешествия. Все свое начинает казаться чужим, а обычное совсем непривычным. Будто знакомые вещи резко переменились, кто-то забрал их, оставив точные, но холодные и бездушные реплики или копии.
Прикрыв глаза, я откинула голову назад и тяжело выдохнула. Все перевернулось вверх дном, мир стал шире, необъятнее и непонятнее. Раньше казалось, что почти все, что происходит так просто и логично, не поддавалось никаким сомнениям ни одно рациональное объяснение, данное серьезными людьми, сведущими в знаниях. А что теперь? Теперь я чувствовала себя не обманутой, но брошенной. Быть может, преданной. Но кем? Совершенно детское, глупое и наивное чувство, желание обвинить кого-то, чтобы стало легче. Но легче не становилось, да и винить было некого. Тем более, винить было не в чем.
– Элиссон. – Голос Томаса, похожий на шепот гриндельвальдского ветра, сопроводился скрипом ножек стула о паркет. Я открыла глаза, обернулась к нему и устало оперлась тазом о спинку дивана. – Что-то случилось? – Спросил Томас, подходя ближе. Я отрицательно покачала головой. – Все хорошо? – Кивнула. – Будешь молчать? – Он понизил голос на два тона, отчего в животе, прямо внутри, под кожей, пробежались мурашки.
– Нечего говорить, – в горле пересохло, и слова получились такими же сухими и сыпучими.
Я перевела взгляд в окно, пристроив подбородок на плече. В тот миг ветер колыхнул деревья, и с ближайшего слетела очаровательная маленькая птичка.
– Как Асли? – Вновь спросил он, неумолимо, но мучительно медленно приближаясь.
– В порядке. Вроде…
Опустив голову, принялась разглядывать свои ступни. Белые носки приобрели сероватый оттенок там, где ткань прикрывала кончики пальцев. Когда Томас почти остановился на расстоянии шага от меня, мои ноги самовольно отодвинулись к основанию дивана, чтобы дать Томасу подойти еще ближе.
– Вроде? – Он прошуршал почти в самую макушку.
В такой близи Томас казался настолько большим, что я ощутила себя совсем маленькой и беззащитной.
– Мгм.
– Ясно.
Я подняла голову и вновь встретилась глазами с бездонными черными зрачками. Они походили на бездну, но не холодную, мрачную и страшную, а такую, в какой можно укрыться, спрятаться.
Они походили на сам Фидэ-холл.
То ли от этого осознания, то ли от почти интимной близости парня, одно только присутствие которого меня будоражило, дыхание сбилось. Сквозь приоткрытые губы Томаса так же судорожно слетали неровные выдохи. В мягкой, такой уютной тишине, мы пялились друг на друга, очевидно, оба желая большего.
– Мне не понять тебя, Томас, – прошептала я, хоть и намеревалась произнести в голос, первой прервав затянувшееся молчание.
Он вопросительно нахмурился и очень слабо улыбнулся одним уголком губ.
– О чем ты? – тоже шепнул он.
– О твоем участии. Мы ведь почти незнакомы, почему ты помогаешь? – Я прикусила щеку изнутри.
– Простая вежливость.
– Скажешь так еще раз, я захочу тебя ударить. – Я уже хотела ударить, чтобы почувствовать его тело под своей ладонью.
Состроила серьезное, устрашающее лицо, но скоро тихо рассмеялась. Томас рассмеялся тоже. Тогда я впервые услышала его смех, какой шуршащий, как осенние листья, теплый, как чай с бергамотом. С щемящим чувством где-то между ребер я поймала себя на том, что хочу слышать его смех больше. Как Клеменс, очарованная голосом Ричарда, я привязала свое сердце к смеху Томаса.
Быть может, то были не мои чувства? Быть может…
Томас помог откинуть эти мысли, когда оперся руками о диван по обе стороны от меня, нависнув в опасной, головокружительной, сводящей с ума, жаркой близости. Горло само собой пропустило глоток.
– Это так необычно? Разве ты не из родины джентельменов? – слова обласкали мое лицо, прокатившись от губ к подбородку.
– Джентельмены сейчас сродни феям. Что-то мифическое, о чем все знают, но никто не видел.
Я ловила себя на том, что изучала его: брови, тяжелые веки, ресницы, морщинки улыбающихся глаз, ровный нос, слегка потрескавшиеся губы. Томас задержал дыхание. Я тоже.
Такое притяжение не испытывала уже давно. Рядом с ним блек весь мир, исчезал, делался таким незначительным. А в тот миг не оставалось ни фидей, ни итейе, ни болезненных воспоминаний, лишь тепло его тела, манящие губы, его дыхание, которое я хотела перехватывать снова и снова. Его близость была сродни буддистскому прозрению: зрение и слух стали острее, голова ясной, но все это было лишь для него одного, ведь кроме нас никого не осталось.
И, быть может, мы оба смогли бы забыться, но Томас резко переменился. Несуетливо, но спешно отпрянул. Во взгляде разочарование.
– Прости, – только и бросил он, после чего схватил куртку и покинул дом, оставив меня тлеющую в полнейшем замешательстве.
На какие-то пару мгновений он стал моим оплотом, островком, где было спокойно и безопасно. Теперь я вновь оказалась посреди бушующего океана.
XXX
На протяжении следующих дней Асли помогала мне переноситься в Фидэ-холл, а по вечерам возвращала в Гриндельвальд. Мне хотелось спать в том месте, которое я понимаю, в Фидэ-холле уснуть не получалось. Я изучала темные коридоры, притом стараясь избежать всякого столкновения с кем бы то ни было. Вполне объяснимое желание познакомиться ближе с чем-то, что ворвалось в мою жизнь, сделать его понятнее. Избегание привело бы к большим бедам, потому я приняла решение понемногу погружаться в новый для себя мир. Казалось, сам замок мне благоволит, ведь из четырех моих путешествий я ни разу не столкнулась ни с Джилл, ни с ее змеями, ни с другими Фидейями.
Он оказался огромным, несколько этажей, длинные коридоры, множество комнат. Все было интуитивно понятно, будто я вернулась куда-то, где раньше бывала, те же пустые черные стены, те же свечи, те же неистово светящиеся кристаллы, прорастающие прямо их обсидиановых потолков. Нашла коридор с двенадцатью дверьми, которые отличались от всех остальных в Фидэ-холле и друг от друга. На каждой резные замысловатые узоры, какие-то сюжеты. Одна из дверей манила, ворожила, но я не рискнула туда заглянуть, боясь, что там кто-то есть.
Зато огромные двустворчатые двери библиотеки, такие, какими я всегда представляла врата в Ад, оказались открыты. Оттуда доносился шепот страниц, меж стеллажами, уходящими под высоченные потолки, витала сама история. Никогда не была сентиментальной, но от увиденного глаза защипало, к горлу подкатил ком. Я знала, что там не просто книги, то были архивы дневников фидей, учебников, книг с заклинаниями. Там собран весь опыт двенадцати дочерей Безымянной. Все упоминания фидей и итейе, забытые людьми, хранились здесь.
Прислушавшись, убедила себя в том, что там никого нет, и шагнула внутрь. В библиотеке менялся даже воздух, почему-то был свежее, будто я попала не в ту часть замка, которой принято покрываться драгоценной пылью, а в настоящий лес. Один лишь взгляд ввысь прояснил все: стеллажи в выси обращались в вековые, дюжие деревья, что царапали своими кронами сами облака. Я прошла вглубь, не удержалась от того, чтобы провести рукой по корешкам. Тетради и книги выглядели так, будто их только-только кто-то разложил в постылом безупречном порядке. Архивы не постарели ни на секунду, тогда как написавших их женщин уже давно нет в живых.
Читая произведения, написанные в далекие от сегодняшнего дня годы, не приходится и задумываться о том, что душа автора по-прежнему живет в этих строках, но глядя на рукописный текст, волей-неволей воображение рисует, как женщина вычерчивает слово за словом, оставляя на страницах саму себя. Не все фидейи вели записи, некоторые вовсе не умели писать и читать.
Я взяла пару дневников и присела на массивном подоконнике. Это стало моей новой одержимостью. Всякий раз я брала что-то новое, выискивала потаенный смысл в каждой строчке, но они писали о том, что нам и без того известно. Эти записи нужны были для них самих, как химики записывают формулы, чтобы не забыть или мама фиксирует рецепты.
Память фидеи оказалась крайне странной штукой. Как у всякого человека, у нее есть лимит. Запоминаются, надежно откладываются лишь некоторые воспоминания, зачастую не самые важные. Эта огромная свалка ненужных фрагментов чужих жизней зовется фидэ – даром. Кто-то предполагал, что память нужна для того, чтобы, принимая фидэ, новая фидейя знала о том, какая ответственность ложится на ее плечи. Иные полагают, что такова связь поколений. Третьи писали, что фидэ – огромная батарейка, которая заряжается от каждой новой фидейи, но для чего – неизвестно. Разумеется, были и те, кто счел фидэ проклятьем.
– Ты на верном пути, – шепнула Клеменс мне в ухо.
Не на шутку перепугавшись, я резко развернулась. Никого не было.
– Все хорошо, Элиссон, – заверила она меня.
– Теперь ты преследуешь меня наяву? – грузно выдохнула я.
– Только в Фидэ-холле.
– Я не понимаю, почему мне так больно. Почему остальные срослись с фидэ? Они будто всю жизнь так прожили, что не так со мной?
Принятие или апатия, но я все же впервые разговаривала с Клеменс спокойно. Мне нужны были ответы, но спросить могла только ее. Как минимум, по той причине, что других видеть не хотела, а с Клеменс особого выбора не оставалось.
– Не знаю. Кажется, у кого-то такое уже случалось, но не знаю, когда и у кого.
– Чудесно…
– Но знаю, что есть заклинание. Единения памяти. Называется einhidad d? moramel.
– Я буду искать его вечность…
– Оно в одной из больших книг заклинаний.
– Спасибо, – съязвила я. – Только вряд ли она называется «Одна из больших книг заклинаний». Их тут по меньшей мере тысячи. До верхних полок при всем желании не дотянусь. Если только не подскажешь заклинание на левитацию или… Ну не знаю… Как превратиться в фею с крыльями?
– Не смешно. Ты далеко не фея, милая. Ты самая настоящая ведьма. А рыжие волосы и злой язык – это то, за что в средние века тебя бы сожгли на костре. Спроси Ивет. Она поделится своей историей.
– Я знаю Ивет… Ну то есть… Помню.
– Ивет была сильнейшей. Такого таланта как у нее не было ни у одной фидейи. В целом наши дары очень разные, но Ивет была особенной. Я думаю, в ее дневниках ты найдешь много интересного.
Она была права. Ивет знала все от простой языческой тарабарщины, до сложных рецептов самых невероятных зелий. Она умела готовить исцеляющие снадобья, которые за одну ночь умирающего ставили на ноги, знала, как правильно обращаться к высшим силам, чтобы получить желаемое. Один за другим я стала заучивать ее дневники, чувствовала себя безбожно отстающей в какой-то гонке, неправильной фидейей. Но заклинание на единение памяти так и не нашла.
В дневниках Ивет было много разных заклинаний, но большинство оказались слишком сложными для запоминания. Я должна знать язык фидей, ведь его знали все мои предшественницы, но не знала, а потому могла лишь коряво произносить нужные слова на английский манер и надеяться, что те сработают. Самыми простыми оказались на поиск пути и свет. Их я смогла попробовать сразу, хоть и получилось не сразу.
Все больше и больше мне казалось странным, что все вели себя так, будто фидэ – это не меньше, чем ниспосланное Богом благословение, которое мы принимаем как чудесный нектар, а он открывает наш разум высшему. На деле же я помнила лишь странные, несвязные отрывки. Никаких знаний, совсем ничего.
Сейчас могу с абсолютной верой утверждать, что то была не особенность. Вернее, не только она. Мой особый талант, то самое, что неподвластно другим ныне живущим фидейям и, возможно, подвластно лишь единицам, жившим до меня, усилил меня в грандиозной войне с фидэ, с тем, с чем бороться не было никакого смысла, а быть может, даже опасно.
Уставшая от нескончаемой пыльной тиши, я покинула библиотеку и вновь двинулась по коридорам. От массивных дверей прямо, минуя длинный пролет, затем налево, по лестнице вниз и в единственный коридор, завершавшийся очередными громоздкими дверьми. Выйдя из них попала в подобие того самого места в доме, где принято снимать обувь и верхнюю одежду, никак не могу вспомнить название. Пара зеленых диванов у бежевых стен, над ними длинные прямоугольные зеркала. В приглушенном свете нескольких свеч, я взглянула на свое отражение. Там была я и не я одновременно: тело едва скрывал тонкая шифоновая белая сорочка до самых щиколоток, поверх головы накинута такая же вуаль. Под одеждой виднелось все: и изящные изгибы талии и бедер, и маленький валик внизу живота, и небольшие груди, которые тоже ничего не скрывало. Рыжие волосы выбивались на фоне молочной кожи.
Та, что глядела на меня с той стороны зеркала завораживала, ее взгляд выразительных зеленых глаз пленил, звал за собой. Я чувствовала себя ее рабыней, готовой на все, лишь бы коснуться алых губ. Я уже тянулась к прохладной стеклянной поверхности, представляла обжигающий холод прикосновения к истиной красоте, но в тот же миг дверь распахнулась и все рухнуло. Все снова стало совершенно обычным.
– Так и знала, что ты здесь! – Воскликнула Джил, когда за ее спиной послышался взрыв смеха. Среди голосов я узнала Асли. Взглянув на двери, противоположные тем, из которых вошла я, увидела целую компанию из четырех девушек. – Ты уже знакома со Второй, Седьмой и Девятой?
Я отрицательно помотала головой. Джил взяла меня под руку и потащила в сторону гостиной с тем самым странным камином. Брошенный прощальный взор на зеркало остался без ответа – там уже было пусто, в отражении только инверсивный вид той же комнаты.
– Эли! – Асли сидела на мягком кресле. На ней надето атласное перламутровое платье с черно-золотыми отливами. Рядом с ней сверкали любопытными взглядами еще две незнакомые мне девушки. – Это Минсо, – она указала на миниатюрную азиатку с длинными черными волосами. – Дэрия.
– Дарья, – холодно поправила девушка с каштановыми волосами, собранными в легкий хвост с небрежной челкой и грузным взглядом ясных голубых глаз.
– Она русская, – пояснила Джилл.
– Она тебя отлично понимает, – парировала Дарья, когда я поняла, что все мы говорим не на человеческих языках. Даже мне подчиняется язык фидей.
– Рада знакомству, – улыбнулась я почти искренне. Почему-то среди них в обычных джинсах и рубашке я чувствовала себя совсем не к месту, будто пришла на костюмированное мероприятие в слишком будничной одежде.
– Ну как погуляла по замку? – Минсо мило, но клыкасто улыбнулась.
