Указания довольно четкие, хоть до сих пор кажутся вырезанными из какого-нибудь мультфильма. Итейе обречены превращаться в воронов всякий раз, когда счастье в сердце вытесняет все прочее, когда боль уходит. Мне это давалось сложнее, ведь счастья в моей жизни было совсем немного. Пока остальных итейе в человеческом обличии держала Печать, я в том совсем не нуждалась, вся жизнь была нескончаемым кошмаром.
Была такой до появления Рори. С ним я впервые познала любовь. Поняла каково это – быть любимой. Быть нужной и желанной просто потому, что я Клеменс.
Рори…
Рэймонд обратился в ворона. Огромного ворона, выглядевшего опаснее любого зверя на планете. Такого, что мог одной лапой раскромсать кости, выпотрошить внутренности. За время, проведенное с итейе я видела подобное много раз, но так и не смогла принять за данность, слишком пугающе это выглядело.
Особенно страшно было осознавать, что я стала добычей. Стараясь держать себя в руках, чтобы не выдать волнения, я последовала его примеру.
Рэймонд вылетел из замка и понесся вверх вдоль башен. Внизу простирались не скалы, а самые настоящие облака, как и солнце сияло снизу, зато замок крепился к земле, что расположена наверху, и походил на огромный, свисающий черный сталактит.
Рэймонд едва не потерялся из виду, слившись с окружающей средой, но глядя на стремительно исчезающую точку, я, не жалея крыльев, понеслась прямо за ним.
XI
– Эли! – Звал женский голос. – Элиссон! Проснись! – Асли погладила меня по плечу, чтобы привести в чувство. – Мы готовимся к посадке. Нужно привести спинку кресла в горизонтальное положение.
– Ладно. Может все же вертикальное? – буркнула я дрожащим голосом, пытаясь найти толику света и юмора даже в такой ситуации, и потерла глаза.
– Какая разница? Ты же все прекрасно поняла, – вымучено улыбнулась она.
Я выглянула в иллюминатор и ахнула от увиденного, ведь под нами простирался настоящий зеленый рай. На мой восхищенный взгляд Асли отреагировала улыбкой самого довольного на свете человека.
Глубоко зевнув, я выгнула спину, размяла шею, а после снова зевнула так, что заслезились глаза. Вернув кресло в первоначальное положение, я пристегнулась, а затем размяла кости до хруста.
– Иногда мне кажется, что тебе лет сто, – пробубнила Асли.
– Зато я не боюсь пуговиц, – съязвила я в ответ.
– Ты когда-нибудь перестанешь над этим смеяться?
– Нет.
Асли закатила глаза, а я, довольная собой, приняла очередную дозу успокоительного и отвернулась к иллюминатору, но в груди все что-то скреблось, будто воткнули тысячи маленьких сосулек.
Солнце клонилось к закату, окрашивая плотное ватное одеяло облаков в персиковые и малиновые тона. Самолет зашел на посадку. На несколько минут за окном все поблекло, облака скрыли из виду вообще все, пока не открыли взору прекрасный город.
Мы прилетели в Цюрих, но я подозревала, что это не конечная точка нашего путешествия, а когда Асли повела меня на железнодорожный вокзал, уверилась в том наверняка. Мы сели поезд до Гриндельвальда. Прежде мне казалось, что это имя злодея из Фантастических тварей, но оказалось, что так называется очаровательнейшая коммуна, расположенная посреди гор Швейцарии.
За три часа пути я увидела просто невероятные красоты природы, которые заглушили боль последних событий. Я глядела в окно разинув рот, в тот момент не ждала от жизни ничего, существовали лишь я и лес. Смена обстановки уже шла на пользу. Это место обладало удивительнейшим свойством: стоило мне выйти из вагона, как стало легче передвигаться, как если бы с плеч скинули балласт.
Прилив вдохновения, здравости рассудка и любви к жизни наполнили целиком. Я ощущала силу Гриндельвальда отчетливо, даже не зная его истории и знаковости.
Все складывалось чудесно, но Асли выглядела как никогда бледной. Ее укачало еще в самолете, а путешествие на поезде совсем добило. К счастью, со станции нас встретило такси. Мы ехали мимо небольших домиков с деревянной обшивкой, мимо здания, казавшегося крупнее на фоне всех остальных, но до лондонских небоскребов ему, естественно было далеко, да и не нужно. Над козырьком висели флаги Швейцарии красные с белыми крестами и красно-желтые с медведем – старые флаги Берна и еще мне незнакомые. Снизу располагались забегаловки с двумя высокими столами и четырьмя стульями, магазин с забавным названием «Галерея футболок», кондитерская, а сверху возвышался отель.
Но мы ехали все дальше и дальше – навстречу одной из многих вершин, пока машина не остановилась у двухэтажному домика, буквально сошедшего из самых глубоких мечтаний. Он располагался не на окраине города, но в том месте, где строения стояли реже, а деревья гуще. Прикрытый лесом, за которым виднелась высокая гора, уходящая в сизую дымку облаков с одной стороны, смотрящий дверьми на дорогу, за которой открывается безлюдная зеленая пустошь, с маленькими домиками совсем уж в отдалении с другой.
– Что это за дом? – спросила я, едва переступив порог, завороженно разглядывая внутреннее убранство.
Совмещенные кухня и гостиная занимали почти весь первый этаж. Слева от входа разделочные столы с островом, ближе к двери небольшой обеденный стол на четыре персоны, справа от входа внушительных размеров диван напротив камина, поверх которого не особо разумно (как мне казалось) висел огромнейший телевизор.
– Он мамин. Папин свадебный подарок, – сумное лицо Асли играло рисованным тоскливым счастьем. – Ну знаешь… Где турки проводят медовый месяц, когда море всегда под рукой?
– В Европе? – неловко улыбнулась я, не зная, как правильно реагировать на душевные признания.
– Почти. Маму всегда тянуло к заснеженным вершинам, она могла подолгу разглядывать картинки деревянных домиков с каминами. – Асли тяжело вздохнула. – Раньше мы часто с ней сюда приезжали. Особенно, когда у папы было много работы. После ее смерти я не рискнула вновь сунуться сюда… Боялась, что будет тяжело.
– Почему сейчас решилась?
– Хочется отдохнуть. И тут я… Как будто мама рядом. Да и с тобой мне спокойнее. Хочу создать новые воспоминания об этом месте, – она хлопнула по бедрам, провела руками до талии, уперла руки в боки и, поджав губы, невесело оглянулась. – А теперь, я в душ и спать. Чувствуй себя как дома.
– Хорошо.
За годы нашей дружбы Асли ни разу не раскрывала душу настолько. Редко говорила о своих чувствах, еще реже о матери. Я знала, как сильно Асли ее любила, поэтому то, что она позволила мне прикоснуться к этой части своей жизни, растрогало до жжения сердца.
В доме пахло затхлым и пыльным отсутствием человека. Так пахнет бабушкин дом. После ее смерти мы заезжаем туда несколько раз в год, чтобы навести порядок. Мама никак не может решиться продать, поэтому мы стараемся продлить ему жизнь, как когда-то самой бабушке, снабжая его медикаментами-бытовой химией и ухаживая, как за больным в стерильной больничной палате. В груди неприятно кольнуло. Всякий раз в бабушкином доме мне становилось не по себе, накатывали старые и бессовестно счастливые воспоминания, а вместе с ними и слезы.
Я понимала Асли, знала, как она себя чувствует. Ровно так же знала, что могу ей помочь только тем, что оживлю этот дом, подарю ему новое начало. Хотела закупить ароматических свечей, пару новых пледов, уютных пижам, но за окном уже была непроглядная ночь. Большие панорамные окна гостиной выходили в сторону безлюдной пустоши, за которой шумел тишиной маленький городок. На облачном небе не виднелось ни единой звездочки, зато город сверкал так, будто то был канун Рождества.
Едва ли получилось бы передать словами, но Гриндельвальд отличался от Лондона своей размеренностью, от Фишгарда головокружительной озоновой свежестью. Мне был по душе этот город, я влюбилась в него бесповоротно с того самого момента, когда только вышла из вагона.
Глава третья
Я прибыла в Гриндельвальд. Кэролайн – Первая дочь – отчетливо помнит, как ее самая первая предшественница вышла из этих земель. Тогда здесь располагалась маленькая деревушка с пятью домиками и десятью семьями, ныне тут развивается настоящее поселение. Кэролайн счастливится знать не только прошлое, но и будущее (и тем, и другим не считает нужным нас обременять, невзирая на уговоры, приводя нас в досадное положение). Безымянная спустилась на землю именно в этих местах, где горы уходят к небесам, такова была ее божественная лестница. Здесь же она благословила женщину выносить ее дитя, а после и привести на свет первую фидейю. Кэролайн утверждает, эти места до сих пор хранят следы ее присутствия и будут хранить еще долгие годы. В том есть правда, я ощущаю божественную силу на себе и надеюсь раскрыть свой дар.
Из архива Фидэ-холла.
Сирша, Седьмая дочь.
1253 год нашей эры.
XII
Клеменс.
– Прости, Клеменс, – кряхтел старик.
Хотя стариком его можно было назвать с большой натяжкой. Статная мужская фигура, несмотря на то, что сидела на коленях, морально возвышалась надо мной. Уильям смотрел снизу-вверх, но умудрялся при этом глядеть свысока, со всеми присущими ему надменностью и холодом. Он тяжело дышал, я ждала прилива злости с его стороны, но в светлых, совсем как у меня, глазах не читалось ничего.
– За что ты просишь прощения, Уильям? – скрипела я, с трудом сдерживая крик.
Меня разрывала ненависть, в которую обратилась былая бесконечная любовь к тому, кто сейчас так жалко развалился у моих ног. Жалко? С жалостью – так сказать вернее. Это злило еще больше. Он молил о прощении, но я знала – то лишь пустой звук.
– За в… Все… – он пытался отдышаться, но вместо этого гортанно кашлял, изо рта нескончаемо сочилась кровь.
Я трепетно хранила копила слова и боль ради этого дня, предвкушала сладкое отмщение, думала, станет легче. Хотя бы на йоту. Но внутри что-то треснуло. С трудом сдерживая слезы, я не могла связать больше двух слов. От обиды и отчаяния хотелось вопить во все горло, раздирая ее истошным воем, топать, крушить. Все это я сглатывала, не могла показать ему, насколько слаба. Как сломило меня его предательство.
Уильям держался из последних сил, хватался за правый бок, под пальцами по белой рубашке все больше растекался багярнец.
Мне было больнее, чем ему. Всю жизнь.
Вспоминая об этом, о том, что он сделал с моей семьей, со мной, предательски не хотели вязаться с образом милого старика, которому бессердечная Клеменс доставляла страдания. Приходилось почти насильно напоминать себе о том, что Уильям – человек, когда-то уничтоживший меня, сломавший мою жизнь.
Вновь ударила Уильяма по лицу, он повалился ниц, тяжело дыша.
– Кто? Кто она? – надломлено требовала я, но он молчал. – Отвечай. Как ее имя? Где она живет?
– Роуз… Розм…
– Не зли меня, отвечай!!! – Чем дольше он тянул, тем скорее уменьшалась моя уверенность в собственных действиях. Часть меня уже, спасалась бегством от сделанного выбора.
– Розмерта. На… На Хеол Крвис…
– Сразу бы так.
– Клеменс, она пожилая женщина. И очень хорошая.
По щеке Уильяма скатилась одинокая слеза, которая невыносимой болью пронзила мое сердце.
«Хорошая»
Он положил жизни (свою, мою, мамину) на алтарь долга, а теперь выгораживал и защищал фидейю, ведьму, которую положено истребить. Его броня треснула из-за нее, это окончательно стерло мою связь с реальностью.
– Я спрашивала об этом? – Я тихо, истерично расхохоталась.
– Не будь жестокой… – В глазах Уильяма впервые блеснул неподдельный ужас, словно лишь тогда он понял, во что превратил свою дочь.
– Тебе ли говорить о жестокости? – сплюнула я.
– Я беспокоюсь о твоей душе.
– Слишком поздно, – прошептала я, несмотря на то, что в доме мы были одни.
Боялась, что, если скажу что-то в полный голос, точно не выдержу. Вытащив из-за пояса нож, который успел неплохо оцарапать бедро, приставила его к горлу Уильяма. Слезы было уже не остановить. Я хотела попрощаться с ним, либо сказать нечто ужасное, либо… Чувства настолько переполнили, что едва не отступила. Но отступать было некуда.
Прикрыв глаза, лишила Уильяма жизни.
Одного движения хватило, чтобы кровь брызнула на мое лицо. Она обожгла. Сильно и очень больно. Тот ожог остался следом на и без того потрепанной душе.
XIII
Не помню, в какой именно момент Клеменс явилась ко мне. Это точно было в один из первых дней пребывания в Гриндельвальде, а возможно в самый первый. Город будто питал ее, придавал сил, а вместе с тем и возможности влияния на меня. Проснувшись абсолютно разбитой, сквозь слипавшиеся глаза и звон в ушах, я пыталась понять, где находилась. Размытое помещение все не обретало четкие очертания, но было ясно, что там находится кто-то еще. Из света, льющегося из прямоугольника, походившего на окно проступила фигура и взошла в поле зрения. Ее обдало ангельским сиянием, которое потухло, как только она подошла ближе и явила свое совсем неангельское выражение лица.
Рыжеволосая женщина неописуемой красоты стояла в черном платье, скрестив руки на груди.
– Клеменс, – тут же узнав ее, одними губами произнесла я.
– Клеменс, – она поджала губы. – Полагаю, в таких случаях принято говорить: «Рада знакомству», но, если честно, это было бы ложью. – Помня, что она сделала с Уильямом, мне хотелось ответить: «взаимно», но те же самые воспоминания заставили помалкивать. Клеменс буравила меня взглядом, а я понятия не имела, чего ожидать. – Понимаю, вопросов много. Начнем с того, что теперь ты фидейя. Ты приобрела силу, которая неподвластна обычным людям, а вместе с тем стала мишенью…
От абсурдности происходившего я расхохоталась. Только ненадолго, под пристальным взглядом Клеменс становилось не по себе, хотя ее серьезная гримаса никак не вязалась со вздором произнесенных слов.
– О чем ты говоришь? – сквозь улыбку выпалила я.
– Твоя реакция понятна, – она глубоко вздохнула. – Но неуместна.
Скучающее, умудренное опытом и отяжеленное непонятыми и отвергнутыми откровениями своих учений выражение лица Сократа, мешавшееся с величеством Парфенона. Такой была Клеменс. С самой первой минуты ее полные веры в себя глаза, старательно сокрытые маской безжизненного, холодного безразличия, внушали истинную мощь могущественной фидейи. Она была моим наваждением, глотком свежего воздуха, ядом и противоядием.
Меня искренне влекла перспектива нарисовать себе необычные способности. Это было приятнее, чем признаться в проблемах с головой. Куда лучше думать, что это я вижу то, что недоступно другим, готова была даже объяснить исчезновение вороненка чудесной силой колдовства, лишь бы не грызть себя изнутри, пытаясь привести в порядок собственные мысли.
Внезапное осознание пришло так же неожиданно, как приходит весенний снегопад: это сон. Странный своей правдоподобностью и почти физической осязаемостью, необычный своей подконтрольностью. О таких снах я лишь слышала, они редко посещают людей, но в те счастливые случаи можно ухитриться сотворить все, что угодно. У них нет ни научного объяснения, ни рационального предположения истинной природы, они возникают сами собой, а в сознании людей рассказы счастливчиков остаются не более, чем выдумками.
Так или иначе, я думала, мне повезло. Напряглась посильнее, старательно представляя рядом с Клеменс жирафа (на большее не хватило фантазии), но ничего не вышло. После попыталась слепить более комичное выражение лица самой Клеменс, но та не поддавалась. Осознанный сон оказался совсем неподконтрольным.
– Надеюсь, ты закончила дурачиться, потому что… – Внезапный голос оборвал ее на полуслове, не дав закончить мысль.
– Элиссон, – меня кто-то звал, но я не могла определить кто и откуда.
– Времени у нас мало, так что пока запомни одно… – Встревожено добавила Клеменс.
– Элиссон, – не унимался голос.
– Не доверяй никому. Не оставайся одна. Никуда не ходи с незнакомцами. Берегись итейе.
– Элиссон! – Асли трясла меня за плечи так, что стало подташнивать.
– Хва-атит, – прохныкала я, обращаясь не то к ней, не то к Клеменс.
На удивление я сразу поняла, где находилась. Прикроватная лампа, тусклый свет, который заливал спальню вечерним уютом, нещадно полосовала глаза на живую, отчего те сохли, а скоро и заслезились.
– Уже вечер, а ты все еще спишь! – сетовала Асли.
Замотанное вокруг ее головы полотенце забавно дернулось, но Асли успела его перехватить. Всегда ненавидела просыпаться по вечерам – понятия не имела, чем себя занять, день казался поделенным надвое, оставался нелепый кусок времени прежде, чем ночь раскинется по городу (я не из тех, кто испытывает прилив вдохновения по вечерам. Мое время – утро), накатывала тревога, а в довесок потом я не могла уснуть ночью.
Глаза с трудом разлеплялись, я хотела остаться в том сне. Хотела, чтобы Клеменс еще рассказала о том, какая я необычная, а я бы, как истинный герой, отнекивалась: «Вы ошиблись. Я не волшебник. Просто не могу им быть. Я ведь Гарри. Только Гарри». Но реальность сокрушительной серостью ворвалась в мое сознание и скинуло флер волшебства.
– Ага, – я глубоко зевнула. – Мы прилетели пару часов назад.
– Как бы не так, kizim. Ты проспала целые сутки.
Целые сутки ощущались совсем не как сутки. Я ужасно хотела спать, чувствовала себя так, будто по мне все это время кто-то танцевал, либо проехался бульдозер.
– Отлично. Зачем будить было? – я с головой накрылась одеялом, не желая встречать новый день. Стало темно, а от моего дыхания тепло и влажно.
– Потому что мы идем на танцы!
