Возмущение эгоизмом подруги, угасшее от пережитого, вскинуло последний язычок пламени и превратилось в золу. Лиза устало выставила перед собой изящную ладошку с аккуратным, украшенным стразами маникюром.
– Цыц. Или я еду на отдельном пони, или иду домой.
– Делай, что хочешь, только живо, косматая, живо.
«Прокатиться с ветерком», как в начале вечера наивно загадала Нилюфер, не получилось. Напуганная первым неудачным опытом Лиза тащилась с черепашьей скоростью, вызывая потоки брани со стороны экспрессивной подруги. Нилюфер и Сули, чувствовавшие себя на электромобилях так же уверенно, как на ногах по земле, укатывали далеко вперед. Затем возвращались, чтобы неугомонная Нилюфер дала очередной нравственный пинок Лизе, не укладывавшейся в ее рамки представлений о поездке на электромобиле.
– Руль крепче держи, чего он у тебя трясется, словно вымя у дойки? – возмущалась она. – И скорости добавь, скорости! Тебя бы и трехлетний малыш на своем драндулете обогнал.
Но Лиза не слушала ее возмущения. Все внимание было сосредоточенно на управлении начавшим поддаваться ее командам пони. Руль, а вместе с ним и электромобиль, – о чудо! – стал поворачиваться туда, куда направляла его Лиза, а не по одному ему известной траектории. Ручки газа и тормоза перестали постоянно меняться местами. На скорости MEDIUM[26 - Средняя (англ.).], как оказалось, можно ехать без риска соединиться с первой же вставшей на пути машиной, деревом или бредущим по проезжей части туристом. По закону подлости, как только Лиза освоилась на скорости MEDIUM, ей вновь пришлось подружится со SLOW[27 - Медленная (англ.).].
Соскучившаяся по возлюбленному Нилюфер выбрала самый короткий путь к его кафе. Увы, он же оказался и самым плохо освещенным, самым оживленным и самым шумным, ибо был единственной дорогой, по которой можно было попасть в расположенные по соседству друг с другом ночные клубы. Сейчас, в начале двенадцатого, со всех концов Кемера по ней стекались сотни желающих повеселиться. В это время понятия «проезжая часть» и «тротуар» переставали быть отдельными единицами и становились просто «плоскостью, по которой можно попасть в тунс-тунс».
– Чертова Нилюфер, не могла выбрать дорогу побезлюднее! – выругалась Лиза, вынужденная притормозить снова, на сей раз – перед горланящим «Катюшу» туристом. – К черту все, брошу пони, порождение дьявола, и оставшийся до кафе километр скоротаю по старинке, на своих двоих. Быстрее будет.
Наконец, после получаса мытарств вдали засветились долгожданные синие буквы над просторным кафе: «Relaks[28 - Расслабление (тур.).]». Заведение, как и большинство его кемерских собратьев, располагалось под открытым небом. Но в отличие от них оно привлекало не только покрытой шелковистой травой территорией, юркими официантами и доносящимся с моря духом свободы, но и сладковато-терпким ароматом, струящимся из раскуренных кальянов. Набитые мелким песком пуфики мгновенно принимали очертания приземлявшихся на них тел гостей, передавая им частичку своей безмятежности.
Подруги уже грызли услужливо поднесенные официантом орешки за ближним к барной стойке столиком. Их электромобили, аккуратно припаркованные у тротуара, лучились гордостью за своих временных хозяек. Бросив свой агрегат около сливного стока, Лиза устало плюхнулась на свободный пуфик.
– Уфф, не верю, что я доехала. Теперь я точно знаю, сколько в моем теле мышц, и все они в ужасе от пережитого. Сули, посмотри на мои пальцы! – Лиза выставила вперед ладони, кончики которых стали цвета безмятежного июльского неба. – Они не гнутся!
– Хватит ныть, косматая. Побереги силы.
– Где твой принц, Нилюфер? Иди помилуйся с ним скорее, нам еще два часа обратно ехать, – продолжала брюзжать Лиза.
Томным куполом накрывавшая кафе романтичная мелодия не в силах была отвлечь девушек от гложущих их чувств.
– Здрасьте, баба Настя! Во-первых, ты Сули ужин обещала, глянь, она от предвкушения уже слюной стол закапала. Мы заказали по донеру, на тебя тоже. А во-вторых…, – Нилюфер помялась. – Не берет он трубку. Занят, наверное. Места себе не находит от радости, не терпится увидеть меня. Но работа мешает, чтоб ее…
Лиза оглядела кафе. Только они и пара пожилых европейцев с кальяном скрашивали его одиночество.
– Ты права, подруга. Работа, не иначе…
Патриотично одетый в красную футболку с полумесяцем и звездой официант с задорно торчащим вихром-антенной подскочил к их столику, щелкнув по щеке Нилюфер.
– Как дела, сестренка?
– Отлично, аби, – расцвела та. – Сам как?
Подмигнул, заменил опустевшую вазочку с орешками на новую, без видимого дна, расставил на столе поллитровые бокалы с пивом.
– С алкоголем в крови раны быстрее заживают, – пояснила Нилюфер, заметив недоуменный взгляд Лизы. – Тебе полезно.
– С ума сошла?! Я и трезвая несколько раз чуть под колеса не угодила и пару туристов по асфальту не раскатала!
– Он врачует не столько физические раны, Лиз, – обронила Сульгюн. – Кому-то сегодня это будет полезно.
– Ты на что намекаешь, деревенская? Да такой роман как у меня в реальности, тебе даже в самом фантазийном сне не приснится!
– Упаси Аллах.
– То, что ты видишь, – стечение обстоятельств, не более того. Такое чувство, как есть между нами, исчезнуть не может. Знаешь, как все было? Месяц назад познакомились мы на этом самом месте. Любовь с первого взгляда, как в кино, слышишь, деревенская. Любимый звонил мне каждый час и днем, и ночью, просто чтобы узнать как у меня дела, – гортензии, склонив головки, наблюдали за сестрами, распускающимися в голосе девушки. – Вечером, каждый вечер, Сули, я приходила в это кафе. Любимый ни на шаг от меня не отходил, мороженым, орешками угощал, все не мог насытиться ароматом моих духов. Свидетелем скольких засосов стал этот стол, вы не представляете, кулемы. Как он со стыда в пепел не превратился, ума не приложу.
– Стойкий деревянный столик, – пробормотала Лиза, скептицизмом маскируя злость на подругу. Каким бы булыжником расколотить ее розовые очки? Как заставить взглянуть в глаза очевидному? Или пустить на самотек, доверив мудрой жизни самой расставить фигуры на отведенные им места на шахматном столе?
– В любви мне признавался, – взгляд Нилюфер был устремлен в небо, где едва родившийся месяц играл на виолончели звезд слышный лишь ей марш Мендельсона. – Такой как ты, говорит, еще не встречал. В нашей культуре так не принято, но я решилась. Пора расставаться с девственностью. Ради будущих детей.
С пуфика Сульгюн раздался булькающий звук и вслед за ним кашель и постукивания кулачком по груди.
– С ума сошла. Чтобы выжить, всем теплокровным на этой планете неоходимо одно и то же, Нилюфер: тепло и свет, а не секс. Когда внутри тебя нежно светит фонарик, мужчины слетаются на него, как мотыльки. Чем он ярче, тем больше поклонников он способен собрать, – ласково, но твердо сжав ее ладонь, Сульгюн намеренно задела кровоточащую тему. – Если же фонарик потушен, ты сама становишься жадным до света, требующим мотылем. Звонишь мужчине сто раз в день, сама, не обращая внимания на пощечины его пренебрежения. Вновь и вновь стремишься туда, где тебе уже не рады. Быть мотылем для девушки равно самоуничтожению, Нилюфер. Неужели мама родила тебя для этого, скажи?
– Я бабочка, а не мотыль, деревенская. Это ты с косматой может и мотыль или вообще навозный жук, а я уже оформившаяся красотка с перламутровыми крыльями. Запомни это, и чтобы больше ерунды от тебя я не слышала.
Не желая портить вечер спорами, Сульгюн спрятала протест меж бусин звезд, изобильно усыпавших небо. Появившаяся за соседним столиком компания, бухнув пивные бокалы на стол, разразилась хохотом. Вытирая выступившие слезы, перебивая друг друга, они принялись шумно комментировать только что осмеянное.
– Сразу видно – туристы. Ни грамма приличия, – Нилюфер изумленно приподняла брови и уже открыла рот, чтобы сообщить бесстыдникам о кузькиной матери, но распахнувшаяся дверь подсобного помещения перечеркнула ее планы. Из подсобки появились два гориллоподобных турка. Стильные рубашки, вытертые джинсы, модная бородка. Слегка навеселе, закурили, переговариваясь с барменом, от безделья протирающим барную стойку.
– Любимый! – подскочила Нилюфер.
Услышав ее, один из турков тут же затушил сигарету. Махнул небрежно в знак приветствия.
– Привет, не знал, что ты здесь. Жаль, что не сможем поговорить, мне нужно срочно уехать по делам, – нервно прохлопал карманы узких джинс в поисках ключей от машины. – Подождешь пару часов, малыш? Вернусь – пообщаемся. Договорились? – сухо бросил он и, не дожидаясь ответа, запрыгнул в припаркованный напротив входа в кафе мерседес.
Не подошел. Не обнял. Не спросил, как дела.
До чего это здорово – отыскать свою половинку.
Вот и он, снайпер для розовых очков. Один выстрел – мириады осколков.
Образовавшаяся между журчащими из динамиков мелодиями пауза втиснулась в минутную тишину девичьего мира.
«Мы рядом с тобой, Нилюфер».
Тот же официант в патриотичной футболке разлил по кружкам не к месту игриво пенящийся Efes[29 - Марка турецкого пива.]. Поставил перед каждой из подруг тарелку с донером.
– Что это? – Сульгюн в ужасе глядела на принесенное блюдо, по размерам и форме напоминавшее отрезок водопроводной трубы.
– Это вкусно, – подбодрила Лиза. – Это как роллы, только вместо водорослей – лаваш, а вместо риса и лосося – зелень, помидоры и особым образом приготовленное куриное филе. Откусывай смелее.
Донер удался на славу. Сочный, с точно отмеренной порцией соуса, с обжаренным до хрустящей корочки лавашом, он источал букет тончайших ароматов. Сульгюн ела как кошка, мурча от удовольствия и время от времени облизывая пальцы.
Затянутая тиной сочувствия, Лиза не замечала вкуса любимого блюда. Страшно разочаровываться в тех, на ком был сконцентрирован твой мир, о ком пело сердце и чирикали мечты. Какие слова способны поддержать Нилюфер? Чем уменьшить ее боль?
Вопреки обыкновению, Нилюфер не ворчала на пере- или недожаренность курицы, недостаточную свежесть помидор и добавленную в лаваш чрезмерную или мелковатую порцию соуса. Просто ела, выковыривая из донера длинными ногтями крошку петрушки.
– Хорош он все-таки, правда, девочки? – не выдержав тишины, нарушила молчание она.
– Кто?! Обезьянообразный?
– Дура ты, рыжая! Тебе, небось, сладкие мальчики нравятся, да? Такие, чтоб сироп в каждом взгляде? Тьфу. Я поклонник дерзкой красоты. Чтоб на контрасте. Чтобы безбашенность в чаще брови, чтобы вызов в носогубной складке. Вот только… почему он так со мной? Я же для него на все готова. Душу перед ним наизнанку вытряхнула…
– Есть люди, которые не пускают тебя в свое сердце, как ни старайся, – умиротворением голоса Сульгюн вмиг погасила запылавший было в подруге костер гнева. – Ты думаешь, что нужно лишь подстроиться под него – и он откроет для тебя сокровищницу своей души. Но нет. Происходит обратное. С такими сама становишься поверхностной. Чужой себе. Смеешься, не задумываясь об истинных эмоциях, которые испытываешь в этот момент. Теряешь радость жизни. Это страшные люди, от которых нужно бежать без оглядки, пока они не затащили тебя на дно своего болота. Я слишком хорошо знаю, о чем говорю, Ниля.
– Отстань, деревеская. Ты, тепличное растение, не представляешь, каково мне сейчас. Я потеряла всех самых близких. Еще одной утраты мне не пережить.
– Ты думаешь, нас троих объединяет работа в одном отеле? Как бы ни так. Потеря – плата каждой из нас за то, что мы здесь. Именно поэтому мы нуждаемся друг в друге. Я потеряла возможность быть с детьми, обнимать их. На родине осталась вся моя жизнь. Лиза потеряла семью, друзей, привычную любимую жизнь. Любая потеря – это глубокая душевная рана, Нилюфер. Ее не заткнуть, не зашить, не заклеить. Можно только быть с ней рядом и смотреть на нее с любовью. Дать ей время. Научиться жить с ней и научиться быть при этом счастливой.
Пряча взгляд, Нилюфер быстро доела донер, залпом допила пиво, кинула салфетку на стол.
– Пора домой, кулемы. Завтра рано вставать. Снова исполнять желания тех, кто сам не знает, чего хочет. Хоть бы раз пришел кто-нибудь и исполнил мое желание…
На обратном пути она ни разу не отругала Лизу за медлительность. Просто ехала с ней рядом, пряча за пеленой дождя в глазах пустоту.
Усталость и тоска – отличное снотворное. Сбыв с рук электромобили, девушки поспешили домой, мечтая об уютных объятиях одеяла. Пустынные улочки встречали их дремлющими цикадами, убаюканными акациями и тутовыми деревьями. Только остроносый месяц, вечный защитник одиноких путников, освещал дорогу безусловной любовью.
– Спокойной ночи, – у ложмана прошептала Лиза, отодвигая назойливо цепляющие юбку колючки репейника. Попрощавшись в ответ, ее подруги потрусили к себе, но замерли, остановленные грозным окриком с балкона дома, где жила Лиза.
– Стоять! Явились дЕвицы красные, хорошо хоть затемно. Живо все в дом, объясняться будете.
– Мы попали, кулемы, – в глазах Нилюфер мелькнул ужас. – Всем уже не спастись, но ты, Лиза, можешь взять удар на себя. Твое же начальство, пусть на тебя и кричит.
– Что ты как нашкодивший гусенок, Ниля? Саша – наш общий брат. Учись отвечать за свои поступки. Легче с мужем уживешься.
В полутемной гостиной, под приглушенный храп Ахмета, доносящийся из его комнаты на первом этаже, подруги выстроились в линейку, как на допросе. Изучали доски пола так внимательно, будто от этого зависела их судьба.
– Опять, скажете, на море были? – вышагивавший перед разномастной шеренгой Саша с подозрением оглядел подруг и, конечно, заметил синяки на ногах Лизы. – На море, значит?? Это оно тебя так приласкало??
– Это я с электромобиля упала, на курицу с цыплятами засмотрелась, директруня, – Лиза умела успокаивать разбушевавшегося патрона: взгляд кота из «Шрека» в сочетании с ее виноватой улыбкой шлейфом прикрывал агрессию собеседника. – Синяки – не страшно, заживут. Мои коленки еще и не к такому привыкли. Я же в детстве с мальчишками в футбол играла.
– Узнаю, что с мужчинами шляетесь – неделю сидеть не сможете, – пробурчал утихомирившийся Саша. – Обещаю. Сейчас марш спать. Чтоб завтра как огурчики были. Только попробуйте не сделать кассу в пять тысяч долларов каждая.
Подруги метнулись врассыпную. Покачав головой, Саша погасил свет и, тяжело ступая, по скрипучей лестнице поднялся в свою комнату, сопровождаемый коктейлем из гортензий, солнечных фруктов и морской свежести. Немыслимым букетом, судящим ему новые тревоги.
Глава 4
Проникновенный зов имама, кукареканье, рассерженный лай, нервное мяуканье. На первый взгляд, обычное утро. Но, не успев открыть глаза, Лиза поняла: особое. Похоже, пришла расплата за полуторамесячную занятость и 4-5 часовой сон. Тело взбунтовалось. Руки, ноги, голова и остальные части отказывались соединяться в общий организм. Оптимизм присоединился к революции, оставив на посту своего зама – равнодушие. Что же, бывает у каждого. Когда не замечаешь еще вчера любимое. Когда нет дела до чужих проблем, как, впрочем, и радостей. Но это нормально. Это пройдет. Нужно лишь переждать. Душе, как и телу, нужен отдых.
Холодная вода передала девушке часть своей бодрости, примостив руки и ноги к телу. Уже лучше. Горячий кофе в отеле довершит процедуру объединения.
Как там Нилюфер?
Нога, накануне принявшая на себя тяжесть электромобиля, была похожа на вражескую территорию после налета захватчиков. Печальное зрелище, невыносимое слабонервными. Ничего, одеждой спасем их хрупкую психику.
Что принесет этот день?
После чашки кофе – только чудесное.
И для Нилюфер?
Дожди наконец-то раскланялись до октября, уступив небосклон для соло солнца. Оно старалось вовсю, стремясь оправдать ожидания туристов, и уже в 9 утра воздух прогрелся градусов до 25.
Наверняка Нилюфер не замечает прелести нынешнего утра.
В Бутиковом раю скучающий персонал вяло перебрасывался впечатлениями о прошедшем вечере, словно не было всего в нескольких десятков метров от них манящей лазури моря, брызг, масок для подводного плавания и надувных матрасов, обжигающих досок пирса и запотевших бокалов колы со льдом.
Наскоро расставив перед магазином семью манекенов в пижамах, Лиза приготовила две чашки кофе и метнулась в сувенирный. Там – знакомая картина: подруга и Ахмет, уставившись в экраны телефонов, вели жизнь шпионов, изучая новости и сплетни. Нилюфер – звезд, Ахмет – своих многочисленных подружек с разных континентов. Ашкымов.
– Я удалила его номер, – подняла на нее опухшие глаза Нилюфер. – И все сообщения.
Лиза обняла подругу за плечи. Вопросы были лишними. Темные круги под глазами, лишь расчесанные, а не уложенные как обычно в прическу волосы и отсутствие макияжа стали болтливыми доносчиками, выдавшими состояние своей хозяйки.
– По версии моей тетки, Кемеру полагалось воскресить меня. А он втаптывает меня в землю все сильнее, косматая. Я не понимаю ни этот город, ни тех, кого встречаю здесь. Даже возле бабушки, завернутой в саван, я не чувствовала себя настолько одинокой и чужой.
Голос перебравшейся в текстильный Нилюфер, хриплый, не переливающийся, как бывало, десятками эмоциональных оттенков, едва слышно дрожал. Слова текли медленно, словно по миллиметру пробивали себе дорогу в скале отчаяния
– Аллах дал мне дар торговца. Я продаю безделушки вроде магнитов и оливковой косметики так дорого, что даже Ахмет разевает рот от удивления. Для чего я стараюсь? Кто восхитится этим? Страшно, когда рядом нет никого, кто разделил бы мою радость. Эти туристы… Я их ненавижу. Придут, перещупают все, что не убрано на верхнюю полку, расспросят о картинке на каждом магните, о каждом дервише[30 - Монахи, следующие по пути суфизма. Грубо: кружащиеся мужчины в платьях.], о каждом назаре. Полчаса на них потратишь, а они идут в город и покупают там на полдоллара дешевле. И турки… Нормальные мужчины не поступают так, как они. Вчерашнее безразличие моего… просто гарсона – как нож в спину. Разве можно так обращаться с той, чьи глаза светятся от любви к тебе?
Правда, на ком ответственность за случившееся? На мужчине, инициировавшем сближение и, сразу не получив желаемое, потерявшем интерес? На Нилюфер, одержимой идеей «и жили они долго и счастливо, и умерли в один день» и не замечающей реальности?
– Я просто хочу любить, косматая. Чувствовать себя драгоценностью в объятиях важного мне человека, а не пустой безделушкой, которую через неделю он, не задумываясь, вышвырнет из своей жизни. В Кемере это невозможно, да? Я слишком о многом прошу?
Лиза молчала, помешивая еще дымящийся кофе. В ее глазах застыла тоска прошлого сезона. Зимой девушке казалось, что ей удалось, простив обидчика, освободить сердце от камня, не дающего вдохнуть полной грудью, холодящего даже при включенном на +35 обогревателе. Неужели и это было враньем, защитным самообманом, изощренной его формой. Чертов «коллекционер»…
– Каждый новый мужчина лучше предыдущего, Нилюфер. Встретишь ты еще того, кто заставит тебя улыбаться, даже не сомневайся.
– И не вздумай отчаиваться, – в дверях текстильного бутика неслышно возникла Сульгюн с пустым стаканом. – Сердце без надежды – первый шаг в старость.
– Здрасьте, баба Настя! Еще одна попадья явилась. Все у меня в порядке, ясно вам? Отстаньте со своими проповедями!
Хлопок двери.
Взглядом спросив разрешения, Сульгюн потянулась к банке с кофе.
– Похоже это ее первое серьезное разочарование в мужчинах. Переживет?
– Поможем, – Сульгюн насыпала в стакан кофе с краешка ложки. Смущенно взглянула на Лизу: можно еще? Увлажнившимися глазами наблюдала, как подруга щедро заполняет ее стакан коричневым порошком, дополняет белым, сдабривает молоком.
– Спасибо тебе, Лиза. Знаешь, несмотря на тоску по детям, я рада, что приехала в Кемер. Этот город показывает мне другую жизнь, о которой я и мечтать не смела. Открытую, полную удовольствий даже в мелочах. Здесь мне не нужно соответствовать ничьим ожиданиям. Теперь я лучше понимаю тебя.
– Кемер как заботливый брат, каждому дарит именно то, в чем тот нуждается больше всего.
– Нилюфер лучше Аллаха знает, что именно ей нужно, – улыбка, все еще редкое явление на четко очерченных полных губах Сульгюн, мелькнула солнцем и, испугавшись своей дерзости, поспешно скрылась. – Это заведомо ложный путь. Но даже на нем каждая прожитая минута – ее победа над болью. Надо почаще рисовать ей сочные картинки будущего, ведь каждому человеку важно во что-то верить. Поможем ей поверить в любовь, иншалла. Пусть встретит своего настоящего ашкыма. Так, кажется, это по-турецки?
– Так. Только ты это откуда знаешь? Ты же с русскоговорящими работаешь.
