Тошка рывком поставил Плохиша на ноги и в два удара загнал его в угол. Плохиш предпринял было попытку уйти в глухую защиту, но Тошка не позволил ему сделать это.
– А как ты бил Костика Жмыхова, гад? Ты ему глаз выбил, скотина! Хочешь, я тоже выбью тебе глаз?
Он обхватил Плохиша за шею, наклонил и с размаху ударил коленом в глаз. Плохиш закричал.
– Что – больно? – наклонившись, Тошка выкрикнул ему прямо в лицо. – Костику было больнее! Сейчас ты узнаешь, что такое настоящая боль!
Тошка разогнул Плохиша, отошел от него на шаг и вдруг с криком пнул его в грудь, прямо в сердце. Плохиша прижало к стойке, и на секунду он окаменел с перекошенным лицом. Потом медленно осел и вытянулся на полу. Больше он не двигался.
Тошку наконец скрутили, а впрочем, он и не сопротивлялся. Его утащили с ринга. Он видел, что к Плохишу бежит женщина в белом халате, склоняется над ним. старается нащупать пульс… Похоже, она в крайней растерянности – свое присутствие на соревнованиях она считала просто рутинной обязанностью, перестраховкой, и вот надо же – понадобилась! И не знает, что делать…
Когда Тошка проходил через толпу, перед ним расступились. Только один человек остался стоять у него на дороге – Ирина. Она подождала, когда брат поравняется с ней, взяла его за руки и стала неумело развязывать перчатки. Он не вырвал рук и ничего не сказал, только едва заметно улыбнулся.
Никто им не мешал.
Плохиш остался жив. Его немедленно увезли в больницу, где он и провел весь последующий месяц.
Тошка и раньше был не слишком разговорчивым подростком, а после этих соревнований стал попросту замкнутым. Его отношения с сестрой с той поры изменились – теперь Ирина не относилась к нему, как к младшему братцу, которого раньше называла не иначе как «раздражающим фактором». Теперь они стали равными, хотя и нельзя сказать, что между ними завязалась дружба.
Секция бокса центральной спортивной школы после Тошкиного финального боя была лишена всех заработанных очков, команда не вошла даже в пятерку лучших. После длительного расследования Роман Макарович был уволен с работы, а Тошку не раз навещал следователь и задавал много вопросов. Тошка в основном молчал.
Однажды он навестил Романа Макаровича прямо у него дома. Тренер был небрит, сер, а в квартире стоял тяжелый алкогольный дух.
– А, Тошка, – сказал тренер, покачиваясь. – Проходи, будь как дома.
– Я ненадолго, – Тошка прошел в комнату, озираясь. Обстановка была спартанской – Роман Макарович был холостяком и не слишком заботился о порядке в квартире.
– Чай будешь?
Тошка повел плечом – чаевничать в подобной атмосфере было выше его сил.
– Нет, спасибо. Я просто зашел попросить прощения.
– Прощения? За что?
– За то, что я так подвел вас.
– Чушь, – Роман Макарович отмахнулся. – Потом мальчишки мне рассказали, почему ты так поступил. Ты все сделал правильно.
– Значит, вы на меня не обижаетесь?
– Конечно, нет, малыш, не говори ерунды. На твоем месте я поступил бы точно так же. А если нет, то стал ненавидеть бы сам себя. Тут и говорить не о чем.
– Правда?
– Конечно, правда. Я вообще никогда не вру, малыш.
Тошке сразу же стало легче.
– Это хорошо, – сказал он. – Тогда я пойду?
– Ну, если ты торопишься…
Тошка заулыбался.
– Вообще-то, чай не такая уж плохая идея, – сказал он.
Глава 5 (1993 год)
Этот сон приснился ему под утро и был похож на кошмар. Он видел мертвую женщину, лежащую на мокрой земле, видел ее растрепанные волосы, перепачканные в грязи, видел вытаращенные глаза, в которых навсегда застыло выражение ужаса и страдания, видел окровавленный рот, чуть приоткрытым, словно в последний момент жизни женщина собиралась что-то сказать, но смерть не дала ей сделать этого. И еще он видел свои собственные перемазанные кровью пальцы, рвущие еще теплую, но уже мертвую плоть, слышал хруст выворачиваемых суставов и резиновый скрип, с каким зубы пережевывали плохо прожаренное несоленое мясо…
Другому это могло показаться страшным бредом. Но он-то знал, что это не так.
С тоскливым криком он вскочил с кровати. По лицу стекали холодные капли, одеяло насквозь было пропитано потом.
«Сейчас все пройдет, – подумал он. – Это всегда проходит. Это только сначала страшно до судорог, а через минуту все уже задергивается туманом, а через пять минут все забывается вовсе и снова приходит сон. А уже утром все будет, как всегда. Надо уснуть. Мне просто необходимо уснуть и обо всем забыть! Все будет хорошо…»
Будильник загрохотал, оглушая, – он вздрогнул всем телом. Отбросил одеяло, схватил будильник и с силой швырнул его на пол. Грохот стих.
«Так быть не должно, – подумал он, прячась под одеялом с головой. – Я должен уснуть. Я должен все забыть…»
Но все уже было бессмысленно. В полной неподвижности пролежав около получаса, он наконец открыл глаза, глубоко вздохнул и сел.
«Надо вставать. Надо идти на работу, будь она проклята… И надо держать себя в руках, может, еще ничего страшного и не случится».
Но в последнем он был совершенно не уверен.
В одних трусах он вышел из дома, оглядел дворик и, подхватив с крыльца пустое ведро, зачерпнул воду из бочки, стоящей под желобом водостока. Вода была теплой, застоявшейся, по ней плавали водомерки, но он не обратил на это внимания – выплеснул ее, как есть,
прямо на голову. Прислушался к себе: не стало ли легче? Нет, не стало.
«Да и черт с ним! – подумал он, неожиданно разозлившись. – Никакие воспоминания не должны отравлять жизнь. Что было – то прошло!»
Он так решил. Однако он чувствовал, что с этого дня что-то переменится. И очень страшился этой перемены.
Побрившись и приняв холодный душ – не торопясь, как обычно по утрам, – он выгнал машину и отправился на работу. Будничные дела основательно заглушили в нем пробудившийся после многолетней спячки страх, однако ближе к вечеру случилось то, чего он так боялся.
Все произошло неожиданно. Его автомобиль отказался заводиться. Помучив стартер, он в конце концов вышел наружу, открыл капот и, проклиная «эту старую рухлядь», какое-то время ковырялся в двигателе, хотя и без всякой надежды – он мало что понимал в технике. Потом посмотрел на часы, сплюнул и захлопнул капот.
«Бессмысленно, – подумал он, обтирая руки тряпкой. – Пусть стоит в ограде, завтра починю. Придется возвращаться своим ходом».
Он уже много лет не пользовался общественным транспортом и не мог объяснить, почему боится этого. Он знал, что ответ сидит где-то в подсознании, и достаточно лишь слегка копнуть… Но он боялся делать это. Даже думать об этом не хотел. Пусть все идет, как есть. Не надо ничего менять, ведь только богу известно, к чему это может привести…
Он запер машину и неспешно направился к ближайшей станции метро.
Последний раз он пользовался услугами метрополитена пару лет назад, когда вот так же по чистой случайности на время остался без автомобиля. И все обошлось. Но в тот раз было уже достаточно поздно, народу в метро было мало, да и на темных улицах редко можно было встретить случайного прохожего.
А сейчас шестой час вечера, час «пик». И это его пугало.
Непроизвольно втягивая голову в плечи, он спустился в метро. Несколько минут стоял перед входом, подглядывая за действиями других пассажиров. Потом неумело разменял в автомате крупную купюру и, затаив дыхание, прошел через турникет.
Ничего не случилось. Ничего и не должно было случиться, но с некоторых пор он опасался любых отклонений от привычной жизни. Он во всем ждал подвоха и был в какой-то мере удивлен, когда осознал, что ничего не происходит. Никто не обращал на него никакого внимания, только какой-то ворчливый дедок, пройдя через турникет, подтолкнул его в спину:
– Ну, что встал на проходе? Ты или туда, или сюда! Встанут туг, понимаешь, и торчат, как столбы, ни пройти, ни проехать…
Он торопливо посторонился. Поддергивая на костлявом плече драный рюкзак, ворчливый дед проследовал к эскалатору, и вскоре его блестящая лысина исчезла в глубине подземки.
Подталкиваемый обгоняющими его людьми, он подошел к эскалатору. Словно озорной мальчишка прыгнул на верхнюю ступеньку и пошатнулся, схватившись за плывущий рядом поручень. И почти сразу же сделал для себя первое открытие: поручень двигался быстрее лестницы, и время от времени приходилось перехватываться.
С эскалатора он спрыгнул неуверенно и снова едва не упал.
– Осторожнее, мужчина, – сказал кто-то за спиной. – Ребенка раздавите.
Он поторопился отойти в сторону и затерялся в толпе, ожидающей прибытия поезда. Он не часто присутствовал при таком скоплении народа и в первый момент почувствовал легкое головокружение, в глазах поплыло. Стало не по себе.
«Где же поезд? Где этот проклятый поезд?!»
Электронное табло над входом в тоннель показывало, что предыдущим состав ушел три минуты назад, но он не знал, с какой периодичностью ходят поезда и потому это ему ничего не сказало.
Головокружение усиливалось. Он почувствовал, как из-за этого в нем начинает нарастать раздражение, и, чтобы не высказать вслух своего недовольства, крепче стиснул зубы. На спине выступил пот, рубашка неприятно прилипала к телу.
Через несколько минут из тоннеля повеяло прохладой, донесся шум, и синий поезд, вылетев наружу, замер у перрона.
«Наконец-то!»
В вагоне было тесно, толпа оттеснила его от выхода и прижала в двери в конце вагона. В следующем вагоне, так же тесно прижавшись к стеклу дверей, стояла молоденькая девушка, студентка должно быть. На мгновение они взглянули друг другу в глаза, и, заметив, что девушка улыбается, он поторопился отвернуться. Раздражение, возникшее у него еще на перроне, как-то очень уж неожиданно превратилось в какой-то навязчивый, необоснованный страх.
«Что со мной? – подумал он, почувствовав, как отчаянно заколотилось у него сердце. – Чего я испугался? Неужели этой девчонки в соседнем вагоне? Но с какой стати?! Почему я должен бояться какой-то соплячки?»
Он снова покосился в стекло на двери. Девушка уже не смотрела на него – неподвижным взглядом она уставилась в темноту туннеля за окном и не мигала.
«Соплячка…» – еще раз подумал он. И в этот момент внутри у него все оборвалось. Он понял вдруг, что девушка эта как две капли воды похожа на ту, которую он видел в том страшном бреду сегодня утром.
Он снова зажмурился и вжался в дверь, обеими руками вцепившись в ручку. «Убежать… убежать… – повторял он, словно молился. – Спрятаться, скрыться…»
Открыть глаза он решился только на конечной станции, когда пассажиры покинули вагон и на смену им в поезд устремились другие, тоже все на одно лицо – мертвенные, окровавленные, вместо слов издающие отвратительные резиновые скрипы.
Сломя голову он бросился из вагона, расталкивая суетящихся пассажиров. Вслед ему неслись возмущенные возгласы, но он не понимал их смысла, они казались ему страшным дьявольским хохотом.
Выскочив на перрон, он заметался. Рванул налево, наткнулся на какую-то женщину, в ужасе оттолкнулся от нес. рванул направо, ударился о колонну, развернулся. прижался спиной к холодному мрамору. Толпа быстро рассасывалась, разделившись на две почти одинаковые части – одна устремилась к эскалатору слева, другая – к эскалатору справа. На него никто не обращал внимания… Почти никто. Только та девушка, которую он заметил у дверей соседнего вагона, никуда не шла. Она стояла, положив руки на висящую у нее на плече сумку, и смотрела на него. Прямо в глаза. А может быть, это была и не та девушка, сейчас все люди были для него на одно лицо – страшное, мертвое лицо! – но ему почему-то казалось, что это именно она.
Прижимаясь мокрой спиной к холодному мрамору, он медленно отошел за колонну и сполз вниз, обхватил голову руками.
– Вам плохо? – услышал он.
Сначала не поверил, что обращаются к нему, но голос прозвучал в такой непосредственной близости, что он на всякий случай поднял глаза. Рядом стояла та самая девушка.
– Вам помочь? Может, вызвать врача?
Он потряс головой.
– Нет-нет…
Он понял вдруг, что уже почти перестал бояться. Крови на лице этой девушки он уже не видел, как и не слышал больше резинового скрипа, и голос у нее оказался очень мягким, приятным.
Оттолкнувшись спиной от колонны, он распрямился. – Спасибо, – сказал он.
– За что? – девушка улыбнулась, и тут он впервые понял, что не может не смотреть на эту улыбку.
– Вы очень внимательны к людям. В наше время редко предлагают помощь, даже если видно, что человеку действительно плохо. Чаще всего люди думают: «Это не мое дело», или: «Мне сейчас некогда», или просто: «Да он пьяный!», и бегут прочь.
Девушка пожала плечами: мол, я не такая. Она ничего не сказала, и он понял, что сейчас она повернется и уйдет, и больше они никогда не увидятся. Он не мог этого допустить.
– Вы сильно торопитесь? – спросил он.
Девушка снова пожала плечами.
– Не очень. Собственно, вообще не тороплюсь, но я очень хочу есть, поэтому мне надо домой.
– Есть предложение, – сказал он, воодушевившись. – Тут рядом, прямо над нами, – он потыкал пальцем в высокий потолок, – есть кафе. Там очень мило, и я мог бы угостить вас неплохим ужином. В знак благодарности, так сказать, за внимание к людям. Я сегодня получил зарплату, – он хлопнул себя по нагрудному карману, в котором лежал бумажник, – и так получилось, что мне не с кем это дело отметить. Как вы к этому отнесетесь?
Девушка оценила его продолжительным взглядом аквамариновых глаз и, вероятно, только сейчас заметила, что имеет дело с человеком весьма незаурядной внешности: От него так и веяло огромной внутренней силой и интеллектом.
– Ну-у… Вообще-то, я не против. Но только у меня одно условие: кафе я выберу сама.
– К вашим услугам.
Девушку звали Наташа, она оказалась студенткой архитектурно-строительного института и жила совсем недалеко от станции метро, всего в нескольких минутах ходьбы. Она проживала вместе с родителями, и у нее было два младших брата.
А что дама будет заказывать?
Дама заказала французский салат и пельмени в горшочке.
А что дама будет пить?
Нет-нет-нет! Только кофе!
А может, все-таки – «Старый замок»?
