Ив Даргель "Автор идеи цвета"

– Нет, это такой специальный ящик. Для безжизненно пустого тела, которое с почестями туда помещают, когда… Когда уже нет места среди живых. Это не единственный способ – часто тела умерших подвергают действию высоких температур. В Архиве существует красивая версия, что это освобождает душу усопшего. Прах помещают в специальный сосуд, не буду упоминать его название, чтобы тебя дополнительно не шокировать. Мар, не надо на меня так таращиться, пожалуйста. Для тебя то, что я говорю, звучит как полный бред, но в Архиве поступают именно так. Ну нет там способа быстрого и бесследного ухода в правильное время.

– Душа… – повторил Мартин, чувствуя себя маленьким и беззащитным.

– Ну уж нет, дружок, в полемику о вечности тебе меня не втянуть! – уклонился Катр от шквала новых вопросов, уже готовых сорваться с губ Мартина. – У нас попросту нет столько времени, чтобы достойно оперировать этим понятием.

– Продолжай, Катр, – умоляюще шепнул Мартин.

– Тогда не перебивай. Мы и обитатели Архива по-разному смотрим на процессы окончания жизни, Мартин. У нас есть капсула покоя. Она не примет желающего уйти, если его время еще не пришло. Право на уход обеспечивается не спонтанным решением для утративших смыслы или не имеющих больше интереса длить существование. Ошибки быть не может. Уход навсегда, предопределенный судьбой. Без сомнений, без печали, с ясным видением пройденного пути. Последним выбором называют постижение своей завершенности. Тому, кому суждено отправиться дальше, поле капсулы поэтапно и деликатно погасит процессы в организме, после чего полностью его утилизирует. Просто, красиво и не вызывает страданий. Ушедший никому не причиняет хлопот, помогающих пережить вину и печаль. Поэтому и горевать не принято. Считается благом покинуть мир в положенный срок и ничего не оставить после себя, кроме Идеи. В каком-то смысле для нас превращение плоти в ничто, полная утилизация – освобождение и достойное завершение. Уходящий может заранее попрощаться, но его к этому не обязывают. Осуждать заслуженное право на последний выбор никто не посмеет. Мы знаем, что если капсула покоя допустила готовность к завершению, то мгновенный, легкий и спокойный уход навсегда – не прихоть, непредвиденность или трагедия, это – принятие. – Катр снял очки, потер побелевшую переносицу и глядел сквозь Мартина невидящими глазами, ставшими узкими и печальными. С видимым усилием он продолжил:

– В мире Архива после жизни остается тело – и оно нуждается в других людях. Есть специальные правила – ритуалы. Они необходимы для того, чтобы сгладить эту мучительную неловкость.

– Какие ритуалы? – Мартин заинтересовано приподнялся и вытянул шею, ловя каждое движение рассказчика.

Катр почесал затылок, взъерошив и без того лохматую прическу.

– Ну-у… Разные. Играют специальную музыку, договариваются об обязательной цветовой гамме. Еще приносят к месту упокоения красивые растения, потом собираются вместе и едят.

– Что едят? – изумился Мартин. Его уже подташнивало, и он терял нить этого монотонного повествования.

– Мар, ты вообще меня слушаешь? Еду они едят. Не спрашивай только, отчего у них просыпается аппетит, может, от свежего воздуха, кто знает.

Мартин, уже готовый поверить во что угодно, просто покивал в знак того, что слушает. Катр спокойно вернулся к невеселому повествованию:

– В Архиве, чтобы получить право на итог, нужны неоспоримые аргументы, на добычу которых уходит все отмеренное судьбой время. Легальный досрочный уход возможен лишь для избранных, ускользнувших оттуда во сне или посредством стечения обстоятельств, которое там принято называть «несчастным случаем». Для таких циников, как я, это определение могло бы стать предметом дискуссии, если бы не понимание, какой величайшей ценностью может быть чье-то присутствие, как невыносима бывает внезапная потеря.

Все это невероятно усложняют траектории выбора, Мар, – Катр спрыгнул с подоконника и размашисто прошелся по комнате.

Мартин следил за его резкими движениями и вновь ощущал себя учеником, замирающим на пороге очередного открытия. Он ощутил знакомую рассогласованность картинки и звука: удивительно, как в сухощавом длинном теле профессора мог поместиться грудной резонатор такой поразительной глубины. Катр любил говорить и не выносил, когда его перебивали. Было очевидно, что звук собственного голоса его воодушевляет.

– Профессор, а как же последний выбор? – Мартин не выдержал и задал новый вопрос, окончательно войдя в роль стажера.

Катр приосанился, взмахнул рукой, как будто хотел что-то показать на воображаемом макете.

– Архив – странное место. То, что трагически несправедливо считается там последним выбором, противоречит ясности своевременного исхода. Если кто-то имеет устремление к такой альтернативе, то это решение не одобряется обществом и не защищено правом приватности. Это незаконно и даже неприлично – сбежать в непредначертанную пору, предать самого себя, уничтожить вероятность продолжения. Для кого-то тяга к самостоятельному завершению – бессильный протест, кому-то нестерпимо больно. Их мучения стараются облегчить в специальных учреждениях.

Мартин молчал, опасаясь, что ответ на каждый следующий вопрос будет все сложнее и неприятнее.

Катр покосился на все еще матово-белую стену, отвернулся от нее, и, всматриваясь в пустоту, размеренно договорил:

– Добровольный уход от самого себя в архивной системе ценностей считается слабостью и непризнанным отчаянием. Ведь далеко не все из этих страдальцев хотят избавиться от сложностей, Мар, кому-то нужно неизмеримо большее.

От жалкой кривой улыбки Катра у Мартина перехватило дыхание. Профессор сдержанно, но с видимой досадой проговорил:

– Еще и этичных инструментов для завершения нет и быть не может. Нужно что-то изобретать, придумывать, скрываться. После последнего проигрыша в этой безысходной игре незавидная история все равно заканчивается пустотой телесной оболочки, нуждающейся в скорбной заботе близких. Чувствуешь разницу, Мартин? Если да, то поймешь, что такое наш последний выбор и почему наличие капсулы покоя все меняет.

– Катр, откуда тебе это известно? Ты говоришь как очевидец или даже участник.

– Давай будем считать, что я говорю как сторонний наблюдатель. Или – потусторонний наблюдатель. – Катр надел очки и испытующе глянул на Мартина, решая, стоит ли заходить настолько далеко в рассуждениях.

Мартин остро ощутил, что сейчас самое время спросить про то важное, не дававшее ему покоя с тех пор, как отец ушел в Архив. Но Катр начал пространно и с явным удовольствием рассказывать про капсулу покоя, про изобретение остановки возраста и этикет, плавно подбираясь к самому интересному – возвратному эффекту.

Мартин почти закричал, торопясь узнать, пока у них еще оставалось немного времени. Он уже чувствовал, как стало трудно дышать разреженным воздухом.

– Катр, капсула покоя это и есть смерть? Уйти навсегда – значит умереть? И почему, черт возьми, за линию Архива могут выйти лишь избранные? – игнорируя последовательность, выпалил он все вопросы на одном выдохе.

– Все просто, дружище, – печально покачал огненно-седой головой Катр. – В Архиве…

Комнату безжалостно залил густой белый свет, и их поглотила тишина. Губы Катра еще шевелились, договаривая ответ на вопрос, почему Мартин никогда вновь не встретится с отцом, но воздух оставался бескомпромиссно глухим: период полной свободы от мира заканчивался. Второй попытки в ближайшее время не добиться никакими заслугами.

Мартин, опасаясь, что не сдержит разочарования и зарыдает, гневно посмотрел на профессора зарычал:

– Катр-р-р, чер-р-р-това училка!

Друзья переглянулись, сотрясаясь от безудержного хохота, как тогда, когда все только начиналось, и молодой автор Идеи цвета увлеченно рассказывал научные байки стажерам, а они ловили каждое слово обожаемого лектора и дружно смеялись его затейливым шуткам.

– Ну что, доктор Мартин Пост, придется разобраться самостоятельно. Уверен, что тебе это по силам, ты лучший мой ученик, малыш, – растянув тонкие губы в язвительной ухмылке, менторским тоном произнес Катр.

«Надо все-таки взять контакт его дентодизайнера», – запланировал Мартин.

Глава 5. Катр

Катр беспечно пообещал Мартину скорую встречу и направился по пустому коридору к ближайшему лифту. Оказавшись в маленькой прозрачной кабинке, он, повинуясь хулиганскому мальчишескому порыву, направил тонкий рычажок управления вверх, отключил ограничение скорости и прокатился до самой башни.

Выходить профессор не планировал – слишком много картинок его истории хранил овальный зал с крышей из тонкого стекла и крошечной дверью, воспользоваться которой можно было, только согнувшись. Там был маленький балкончик с коваными перилами из черного металла. «Нет, не сейчас», – все-таки колебался Катр. Он был уверен: однажды заслуженный им кредит доверия позволит всюду перемещаться по-прежнему, несмотря на то, что за время недолгого для него отсутствия в мире прошел не один десяток длинных циклов. По крайней мере, по пути к Мартину никаких сложностей не возникло: прикосновения руки беспрепятственно открывали все входы и выходы. Рисковать своим кратковременным и совсем недавно обретенным спокойствием не хотелось. Стоит только притронуться к той самой медной панели, и он не сможет противиться искушению войти в открывшуюся дверь.

«Чересчур много впечатлений для одного дня», – поморщился Катр. Лифт замер, как бы предоставляя возможность передумать. Оглядев подрагивающие пальцы, профессор все-таки решился и вышел. Приложив ладонь к скрытой в изгибе стены медной пластинке, потускневшей за время его отсутствия, он с негодованием обнаружил, что не может открыть дверь принадлежавшего ему с незапамятных времен помещения.

Попробовал было остановить проезжающего мимо инструкта, но тот, попискивая, объехал его, как неодушевленный предмет. Это было возмутительно едва ли не в большей степени, чем не открывшийся личный вход в башню. Катр стоял перед невидимой недоступной дверью, и все сомнения исчезли. Ему необходимо туда попасть.

«Кому пришло в голову лишить покойного великого первого автора прижизненного допуска в пространство Сообщества, которое основано на принципе доверия?» – раздраженно недоумевал он, оглядываясь по сторонам. Вокруг было пустынно и светло, в зеркальных панелях расплывались спирали лестниц, которыми не пользовался никто, кроме механического обслуживающего персонала.

Вместо своего отражения Катр видел лишь размытую тень. Он похлопал себя по карманам в поиске очков, но, обнаружив их на носу, понял, что дело не в зрении. Это было весьма неприятно – он был уверен, что вернулся, но, похоже, что-то пошло не по плану. На смену раздражению пришло задорное любопытство вместе с решением не суетиться. Неуверенно попятившись, профессор вернулся в лифт, уже не зная, ожидать ли ему и здесь подвоха, но кабинка тут же с тихим шелестом скользнула вниз.

Рассматривая медленно проплывающие вверх извилины стен лестничного колодца, Катр уловил смутное ощущение одного из первых разочарований миром, хранившееся глубоко в памяти.

Как же ему тогда хотелось скорости! Ветра в лицо, выворачивающего веки, натягивающего на виски щеки и раздувающего губы безумной улыбкой. Отдаться холодному потоку, раскинуть руки и мчаться навстречу неизведанности, приветствуя не то начало, не то конец, ощущая, как страх сменяется зарождающимся любопытством. Но здесь не было ничего, что хоть отдаленно способствовало бы исполнению этого желания. Все, что он мог сделать в такие моменты – это подняться в такой кабине на последний этаж под самую башню, нажать на панель максимального скоростного режима спуска и падать, чувствуя, как вот-вот ноги оторвутся от пола, отчаянно зная: еще миг, и тело подхватит упругая безопасность.

В один из таких вечеров Катр, не отдавая себе отчета в импульсивном поступке, запрыгнул на парапет, и, закрыв глаза, качнулся всем корпусом вниз, бесцельно и бездумно. После короткого полета податливая белая гладь дороги приняла его пружинистой мягкостью и тут же отвердела, как ни в чем не бывало, когда он, отряхнувшись, встал на ноги. Недоуменно оглядевшись по сторонам и порадовавшись, что не нашлось свидетелей этому бесславному кульбиту, Катр долго слонялся по улицам. Остаток той необыкновенно длинной ночи он в одиночестве просидел в пустой темной комнате, растягивая до утра обнаруженный в стенной нише кувшинчик отвратительно сладкого амбрового напитка цвета шафрана. Сил формулировать системе Корпорации пожелания своих предпочтений не нашлось.

Вежливо улыбнувшись причудам памяти, Катр вышел на улицу, показавшуюся особенно пустынной. Замер, прислушиваясь к ощущениям, блаженно подставил лицо прохладной свежести воздуха, хлынувшего навстречу, жмурясь от ярко-белого света, окутавшего все вокруг радужной пленкой. День затянулся, судя по высоте белесых туч, прореженным тонкими лучиками. «Интересно, скоро ли будет вечер?», – рассеянно любовался знакомым небом Катр. Что толку разглагольствовать о непрогнозируемых событиях – никогда нельзя угадать, в какой момент опустятся сгустившиеся потемневшие облака и тени станут протяжными и тонкими.

Он прогуливался вдоль ровного ряда диафанических зданий, внутри которых плавали размытые силуэты. Все же нельзя не проникнуться совершенством этого места: улицы длинными широкими волнами огибают четкие силуэты строений с высокими округлыми окнами, издалека напоминающими вогнутые линзы из кремневого стекла. С любого расстояния не разглядеть никаких полос лишнего цвета вдоль плавных границ сооружений. Эта чистая логика застывшей музыки обещала умиротворение, и Катр в который раз очарованно поверил.

Удаляясь от высокого корпуса с прозрачным куполом, в котором началась его головокружительная карьера, Катр невольно вернулся мыслями в тот день, когда стал автором Идеи цвета.

***

Великим автором, а позднее и профессором, он оказался совершенно непредвиденно и относился к респектабельному статусу подчеркнуто иронично. Катра забавляло слово «великий» в официальном звании. Когда его так называли, он мысленно добавлял: «И ужасный», вспоминая взрослую и такую печальную историю, которую в Архиве бесстрашно рассказывают маленьким детям, и погружался в особое одиночество оттого, что здесь некому опознать эту цитату.

Он был одним из немногих членов Сообщества авторов Идей, имеющих только имя. Это особый символ значимости персоны, свидетельство совершенного прорыва. Катр не гордился тем, что получил это исключительное право обходиться без фамилии. Он ее и не помнил, поэтому представлялся именем, поначалу даже не смекнув, что в Сообществе это, оказывается, было привилегией и истинным признанием заслуг. Катр тогда ничего не знал о местных правилах, как и о себе самом. Но здесь это, похоже, не имело значения. По крайней мере, никто и никогда не задал ни единого вопроса.

В тот недолгий период мучительного самоопределения он маялся от безделья и ждал ассистента Юниту в их слишком тесном для двоих кабинете, измотанный бесцельным хождением по кругу домыслов и жаждой уразуметь свое назначение. Юнита лишний раз не попадалась ему на глаза, устав от его неприкаянности и постоянных назойливых попыток выяснить, почему она, назвавшись ассистентом, упорно не помогает хоть в чем-нибудь разобраться.

Раздраженный, Катр стоял перед углублением в стене, в котором в очередной раз появилось вовсе не то, что было нужно. Сделав уже третий запрос на двойную порцию кофе, он пытался доходчиво сформулировать этой бестолковой системе обеспечения быта, что ему нужна одна чашка, а не две. Не такой уж сложный заказ упорно выдавался либо двумя маленькими емкостями, либо внушительных размеров посудиной, в которой плескалось разбавленное один к двум жидкое пойло. Махнув рукой на это безобразие, Катр взял обе порции крепкого напитка и сел на подоконник.

С еще не угасшим интересом глядя в окно, Катр меланхолично признавал, что в целом здесь, конечно, неплохо. Но, в полной мере ощутив спокойствие этого места, насладившись нейтральными фонами и безмятежным отсутствием яркости вокруг, он заскучал. Цветовая гамма неограниченных просторов была до обидного скудной. Обозревание множество вариаций черного и белого не приносило удовольствия. И если крупным объектам однотонность придавала некое величие, то детали просто растворялись в пространстве безликой серостью. Да и незамысловатой палитрой собственного гардероба, которую пришлось выбрать из предложенных оттенков, Катр был крайне недоволен. Он покосился на темно-графитовый рукав куртки и привычно скривился.

Отчаянная тоска по цвету не давала покоя.

– Ты прекрасен, но мне так скучно. Вот бы добавить тебе разнообразия! – мечтал он, не замечая, что рассуждает вслух, обращаясь к целому миру.

Катр не испытывал желания раскрашивать дороги, дома и улицы. По крайней мере, не так сразу. Признавая свой эгоизм, он все же уважал чужое пространство. Но почему бы не помечтать о цвете, если не для предметов, то хотя бы для самих жителей этой ахроматической обители?

Обитатели этого, на первый взгляд, логически выстроенного и понятного общества, при ближайшем знакомстве показались Катру слишком, на его вкус, безмятежными. Хотелось внести в их томные ряды некоторое смятение. Новые перспективы пошли бы всем на пользу. Обнаружив, что уже давно беседует сам с собой, он не стал останавливаться, а, напротив, распаляясь, все отчетливее продолжил проговаривать цветовые фантазии: приятно было дать волю воображению.

Способность ощущать цвет через запахи, прикосновения и вкусы, казавшаяся такой естественной, никогда не находила отклика у окружающих, и Катру совершенно не с кем было это обсудить. Кому расскажешь о том, как буквально кожей на кончиках пальцев ощущается, что в слове, например, «кофе», при первом визуальном прочтении – всегда красно-черном, со второго взгляда неизменно проскользнет нотка перечного аромата, а как только она рассеется, обязательно проявится кривизна густого белого оттенка, которая вскоре затенится россыпью серых перчинок?

Он все говорил и говорил, не в состоянии перестать изливать накопившееся бесцветное томление, дотягивался до плавной оконной перекладины и, с силой проводя по гладкой поверхности ладонью, радовался узумрудному всполоху боли.

Остановила этот почти безумный поток красноречия ослепительная вспышка, залившая светом все вокруг. Так и не отключенная Катром после попытки получить двойную порцию кофе система обслуживания Корпорации приняла запрос в обработку. Идея цвета была одобрена.

То, что это именно Идея, а не просто какая-то обыкновенная идея, Катр узнал сразу же, не успев прийти в себя и сфокусировать взгляд после белой зарницы. Веки опухли, глаза слезились, поэтому троих беззвучно появившихся в проеме двери мужчин Катр заметил не сразу, а обнаружив, что уже не один, заволновался. «Я сломал эту чертову кофеварку», – сокрушался он, осознав, что вел откровенную беседу с самим собой при включенном режиме приема заказов.

– Парни, честное слово, я не специально, – начал неловко оправдываться Катр перед визитерами, судя по их суровому виду, имевшими насчет него серьезные намерения.

– Приветствуем тебя, Автор! – от тройного гула голосов Катру еще больше стало не по себе. Обернувшись в поисках автора, которого они поприветствовали, и никого не обнаружив, он продолжил сидеть, ожидая, чем же закончится эта нелепая сцена.

– Приветствуем тебя, Великий Первый Автор Катр! – повысили градус почтительности посетители, и до Катра дошло, что обращаются к нему.

– Здрасьте… – буркнул он, и с силой потер переносицу, рассчитывая на пробуждение. Но нет, все было на самом деле. Троица в темных строгих одеждах не оправдала его чаяний и так и не сгинула. Более того, они и в самом деле пришли именно к нему.

Гости, так и не получив приглашения, расселись полукругом возле Катра и терпеливо разъяснили, что он – тот самый уникум, появление которого уже давно прогнозировали в Сообществе. Им, видите ли, необходим был кто-то, достаточно красноречивый и убедительный, чтобы найти способ взаимодействия с отзывчивым, но весьма капризным миром, создатель которого обеспечил всеобщий комфорт, но не оставил никаких дополнительных инструкций. У системы обслуживания Корпорации были сложные и довольно затейливо ограниченные настройки, расширить которые, как выяснилось, мог только гений, способный договориться с ней о воплощении идеи, представив достаточную аргументацию необходимости внесения предлагаемых изменений.

И вот Катру, наконец-то, впервые за всю историю, удалось это сделать. Теперь, когда приблизительно стал ясен принцип авторства, у него непременно появятся последователи. Ему также было разъяснено, что Сообщество Искателей станет Сообществом Авторов Идей, а он – великим первым Автором.

– Последователи? У моей идеи появятся и другие авторы?

– Ну что ты. Автор может быть только один. Остальные – либо исполнители, либо потребители. У каждой идеи свой автор, и это навсегда. Твоя идея будет первой размещена в официальных источниках информации в Галерее сведений, а ты войдешь в историю мира как Автор Идеи Цвета.

Подавая Катру для ознакомления тонкую, изготовленную из напоминающего глянцевую бумагу материала, брошюрку, на которой уже были выгравированы его регалии, все трое низко поклонились.

– Обалдеть, – глубокомысленно изрек он, ошарашенный происходящим. – Интересные у вас тут порядки. Ну что ж, автор так автор.

Катр полюбовался изящными строками. Заглавные буквы в коротком сочетании слов расплывались перед глазами, как гребни ветровых волн. Причем он понятия не имел, как в голове возникла динамическая картинка из перекатывающихся бирюзовых колоколообразных кривых. Здесь нет моря, нет ничего даже отдаленно похожего на водоемы, даже крошечного водостоя не встретить на белом глянце дорог. Да и откуда взяться лужам: никакого дождя эти густые облака произвести не в состоянии. Поразительно, но на это никто не обращал внимания, кроме Катра, откуда-то помнившего горько-соленый запах бесконечной воды.

Выдержав паузу, достаточную, по их мнению, для того, чтобы прийти в себя и свыкнуться с новым положением, один из новоявленных коллег задал вопрос:

– Какую карьерную траекторию ты предпочитаешь?

– В смысле, кем я хочу стать, когда вырасту? А какой у вас предлагается ассортимент успеха? – деловито поинтересовался великий первый автор.

Катру доходчиво объяснили, что автором он останется в любом случае. Система уже одобрила сформулированный им запрос, и он может приступать к реализации Идеи цвета. В регламент изысканий внесены изменения, и вскоре любой, ставший автором, будет иметь право претендовать на докторскую степень. Она дается исследователям, официально представившим Идею и получившим ее одобрение не только от системы, но и от членов Сообщества.

– Ну что вы, ребята, какой из меня доктор, – поскромничал Катр, уверенный, что не нуждается ни в чьем одобрении и не станет делиться секретами.

– Ты можешь стать профессором, – продолжили его соблазнять головокружительными перспективами.

– Я? Профессор? Не смешите, я уже и так великий и первый. Да меня же разорвет от избытка собственной важности, – издевался над сосредоточенными посетителями Катр. – А что нужно изобрести для профессорских регалий? И насколько необходимо обнажиться перед многоуважаемым Сообществом?

– Нам понятна твоя ирония, автор, но мы ее не разделяем, ты уж извини.

– Прошу прошения, уважаемые, – поклонился Катр и плавным жестом продемонстрировал готовность к продолжению диалога.

Оказалось, что получить почетное звание профессора не так-то просто. Более того, на данный момент у них в Сообществе не было никого, кто имел бы достаточно заслуг, чтобы претендовать на это.

– Заинтриговали. – Катр почувствовал знакомую щекотку желания получить недостижимое. Так какой экзамен для этого нужно сдать?

– Это действительно что-то вроде испытания, ты прав. Почетное звание получает тот автор и учитель, чей ученик представил Сообществу Идею и получил докторскую степень.

– Какая правильная логика, – восхитился Катр. Он непременно станет именно профессором. Пусть какой-то старательный ученик отдувается за него перед этими убийственно важными дядьками. Внезапно возложенный на него груз престижной ответственности уже начинал ощущаться как давление.

– Есть другой путь, – поколебавшись, признался один из собеседников. Но он еще сложнее. Нужно совершить прорыв.

– Прорыв? Прорыв чего? Или прорыв куда? Дайте же внятные инструкции. – Катр откровенно насмехался. Он уже утомился от рафинированного общения и мечтал избавиться от обходительных визитеров.

– Прорыв – это открытие, необратимо меняющее мир. При всем уважении, автор, твоя Идея цвета, невзирая на новизну и оригинальность, не является глобальной.

– А вот это мы еще посмотрим! – уязвленно воскликнул Катр.

Если бы он только знал тогда, насколько окажется прав, то был бы весьма удивлен.

– Существует и третий путь, но он тебе не подойдет, – продолжили ответственные товарищи занудное изложение вариантов его триумфального будущего.

– Валяйте, – великодушно разрешил Катр.

– Действующий профессор, автор Идеи, может оставить все материалы и звания любому, кого посчитает достойным, но только после того, как сам… – говорящий замялся.

– Да ладно, чего тут непонятного! – резюмировал Катр. – Я могу завещать все достижения тебе, например, и ты тогда получишь все мои регалии, правильно? – и он повернулся в сторону молчаливого мужчины, который его больше всех раздражал своей торжественной важностью.

– А ты это сделаешь? – не уразумел шутки тот.

– Это вряд ли, приятель. Я и сам еще не наигрался.

Катр раздумывал, как избавиться от засидевшихся новоиспеченных коллег, и тонко намекнул, что аудиенция затянулась: