– Как тебя зовут? – спрашиваю я, чтобы отвлечь бедолагу.
У него очень высокая температура.
– Марк… – Даже имя он произносит с одышкой.
Безумие какое-то
Родители редко ругаются. Серьезно, я не знаю ни одной семьи, в которой родоки бы не собачились каждые выходные… кроме нашей. Мама с папой, как любит говорить тетя, «живут душа в душу». Поэтому их голоса привлекают внимание, и я аккуратно крадусь к дверям кабинета отца.
Не то чтобы я часто подслушиваю. Просто сейчас почему-то чувствую, что стоит.
– Знаешь, Серебров, я вот иногда думала… ты – богатый, успешный, красивый. Я постарею, потеряю красоту и энергию, перестану тебя привлекать, ты найдешь любовницу и она родит тебе сына, с которым наши дети будут дружить. Но ты меня охренеть как удивил!
– Брось, Кисточка, – раздается ласковый, но усталый голос отца, – я тоже постарею. И быстрее, чем ты. Поэтому главное – чтобы нам друг с другом было интересно. Вот тебе со мной интересно?
– Охренеть как! Что делать-то будем?
– Понятия не имею. Он меня послал. Причинять добро насильно совершеннолетнему парню не получится. Договариваться он не хочет.
– Но нельзя же его бросить!
– Знаю. Но что ты предлагаешь? Засунуть ему кредитку за шиворот? Купить квартиру, привезти в нее и запереть? Может, обдумает все с холодной головой, и решится позвонить. Я сунул ему визитку, вроде, взял. Остынет, оценит перспективы. Не знаю. Меня больше волнуют дети. Как мы им такое расскажем?
– Словами через рот, – откликается мама. – Ложь приводит вот к таким вот последствиям. Они достаточно взрослые, чтобы понять.
– Не хочу портить Олежке отдых. Расскажу, когда вернется.
– Но Эльке нужно сказать сейчас.
– Думаешь, она меня возненавидит?
– Не думаю, что Элина вообще способна на это чувство.
Поняв, что больше не могу сдерживать любопытство, я захожу в кабинет.
– Мам, Пап, привет. Чего секретничаем?
– Элина!
Мама подскакивает с дивана. Я хмурюсь. Обычно она куда сдержаннее и спокойнее. Что же стряслось?
Папа устало улыбается.
– Заходи, детка. Садись. Как практика?
Хм… значит, отцу еще не доложили, что дочурка снова привезла неплатежеспособного пациента. Интересно, чем он так был занят, что не читал рабочий чат?
Похоже, момента лучше не найти. Папа явно собирается меня чем-то расстроить, значит, простит любой косяк. Особенно совершенный из гуманистических соображений.
– Как раз хотела с тобой поговорить. Сегодня… м-м-м… кое-что случилось.
Мама вздыхает: она уже знает, что я скажу. Либо я подобрала животное. Либо человека. Животное хотя бы пристроить можно, да и ветеринар дешевле частной клиники.
– Я поехала за кофе. И на парковке один парень потерял сознание. Я вызвала скорую. Обычную, как ты учил. Они сказали, что везде ковид, бригада будет минут через сорок-час. И тогда я позвонила в MTG. Я правда испугалась, что у него сердечный приступ или что-то типа того. Он не был пьян, был опрятно одет и лежал рядом с открытой машиной. Явно вышел – и тут же отключился. Не злись!
Папа только отмахивается. Я едва удерживаю себя от того, чтобы присвистнуть. Неужели все так серьезно, что даже на мое воспитание не хочет тратить силы?
– В свое оправдание могу сказать, что у парня двухсторонняя вирусная пневмония и он в реанимации. Температура под сорок и поражение легких такое же. Жить будет, но ближайшие недели три – хреновастенько. Могу я попросить в качестве подарка на день варенья спасти ему жизнь?
– Забудь о нем, я все оплачу. Элина, сядь, пожалуйста.
А вот теперь мне не по себе.
Сажусь рядом с мамой и по выражению ее лица пытаюсь угадать, что случилось. Хорошо, что я подслушала их разговор, иначе решила бы, что они собрались разойтись.
– Зимой я получил письмо. Оно потерялось, его случайно нашла новая хозяйка квартиры, где я раньше жил. Это было письмо от моей бывшей девушки. Я встречался с ней еще до встречи с твоей мамой. Эта женщина была тяжело больна. И поэтому решилась рассказать, что у меня есть сын. Взрослый сын. Из-за того, что письмо потерялось, он оказался в сложной ситуации и вынужден жить на улице. Так что я его разыскал и предложил помощь.
Я молчу, пытаясьуложить новость в голове. У папы есть сын.
Не могу представить его рядом с кем-то кроме мамы. То есть, конечно, я знаю, что папа дважды был женат, да и в целом пользовался у женщин успехом. Но я просто не помню время, когда они с мамой не любили друг друга. И с трудом могу представить его сына.
Какой он? Как жил? Знает ли что-то об отце? А как отреагирует на нас с Олегом, захочет ли общаться?
Стой, Элина. Стой, притормози.
– Значит, у тебя есть сын.
– Да. Это шок и для меня, и для мамы. Поверь, милая, я не бросал своего ребенка, если бы я знал, хоть догадывался, о его существовании, все было бы иначе… Но я бы хотел участвовать в его жизни, понимаешь? Стать ему отцом… насколько это возможно. Ты же всегда мечтала о старшем брате, помнишь? Говорила: надоело быть старшей!
– Мне было восемь, пап. Я точно не имела в виду «хочу в восемнадцать лет узнать, что у меня есть старший брат, который живет на улице». Думаю, мне просто не хотелось получать за косяки в одиночестве. Ты уверен, что ему стоит жить с нами? Может, снимем ему квартиру и сначала познакомимся?
На самом деле я просто боюсь оказаться наедине со взрослым парнем в пустом доме. До холодной дрожи боюсь. Но скорее умру, чем признаюсь в этом отцу.
– Элина… – Папа подходит, обнимает меня за плечи и утыкается носом в макушку. – Ты всегда будешь моей любимой дочерью, и отсутствие общей ДНК ничего никогда не изменит.
– Я знаю, – вздыхаю я.
– Уверен, вы с Марком подружитесь.
С Марком… погодите-ка… моего брата зовут Марк? Да нет, невозможно, это же безумие какое-то!
Найденыш
– Сергей Васильевич, – Валентина заглядывает в кабинет, – тут у меня документы на вашего этого… найденыша. Что с ними делать?
– Найденыша?
Серебров отрывается от компьютера и недоуменно смотрит на секретаря. О чем она?
– Парнишка с пневмонией. Реанимация выставила счет, но документы подписывала Элина Сергеевна…
А, точно. Парень, которого подобрала Элька, Серебров и забыл о нем в хаосе последних дней.
– Давай сюда, я оплачу сам.
Едва заметно Валентина улыбается. Элька – местный мем. Скольких она уже притащила с улицы, требуя спасти, вылечить и отогреть? Ладно если людей, как-то раз притащила огромную бездомную собаку, он даже подумал, что это волк, охреневший от страшной девицы, решившей причинять добро и наносить радость. Оказался милой дворнягой и уже три года живет с ними.
И хоть он ругается на дочь за непредсказуемую статью расходов, если вдуматься, жаловаться ему не на что. Другие дети разбивают тачки, принимают наркоту и бухают на европейских курортах. А Эля к своим восемнадцати и сама небедная девица: успешная карьера фигуристки приносит дивиденды. Так что от него не убудет. В качестве компенсации мирозданию.
– Все будущие счета Румянцева направлять сразу вам? – уточняет Валентина.
– Да, скидывай на поч… погоди, чьи счета?
– Ну парня этого. Румянцев Марк Сергеевич, две тысячи четвертого года рождения.
Черт, и когда он привыкнет к тому, что дети две тысячи четвертого года уже могут водить, трахаться и жениться. В его голове они все еще где-то между первыми походами на горшок и трехколесными великами. Быстро летит время.
И странно.
Какова вероятность, что в Москве, где только по официальным данным проживает тринадцать с лишним миллионов человек (а по неофициальным еще столько же – если судить по пробкам), именно его дочь на безлюдной парковке встретит его сына и спасет его от пневмонии?
Серебров поднимается.
– Вы надолго? – уточняет Валентина. – Мне еще нужно согласовать расписание на следующую неделю.
– Схожу к найденышу. Справлюсь о самочувствии и заверю, что все счета оплачены. А то решит сбежать в трусах через окно, еще и задницу простудит.
Упрямый осел. Принял бы его предложение – не валялся бы без сознания возле машины. Весь в отца.
Румянцева уже перевели из палаты интенсивной терапии в обычную. Но еще не поставили на ноги. Конские дозы антибиотиков, ингаляции и горсти таблеток – вот его ближайшее будущее на несколько недель. А потом еще реабилитация и… шансов съехать с внезапных родственных связей у парнишки не останется.
– Ну, привет.
Марк хмурится.
– Как вы меня нашли?
– Да не я. Добрые люди нашли, помогли. В больницу вот, привезли и подлечили. Я только сегодня узнал. Везучий ты, Марк. Мог бы там и отъехать.
Он надсадно кашляет, и Серебров узнает шевельнувшееся где-то внутри чувство. Оно возникало каждый раз, когда болели Эля или Олег. Детей было жалко, за детей было страшно, детям он был готов отдать свое здоровье, лишь бы они перестали мучиться.
Странно, что это чувство возникло по отношению к Марку. Он ведь видит его второй раз в жизни.
– Мне полагается сказать спасибо?
– Тому, кто тебя спас? Потом скажешь. Или подпиши открытку, передадим.
– Вам. За оплату счетов. Это же не волшебная московская медицина.
– На благодарности не претендую. Но рассчитываю на сознательность. Давай договоримся: ты можешь относиться ко мне как угодно, быть гордым, самостоятельным и независимым. Но только после того, как врач даст добро на выписку. Пневмония – это не прыщ, от нее умирают. Прервешь лечение, выработается резистентность, и недолеченную пневмонию не возьмет ни одна таблетка. Конец, эпилог. Так что лежишь, пока врач не помашет ручкой. Договорились?
Марк долго молчит, и Серебров всерьез размышляет над тем, чтобы запереть его палату. Но вот какая штука: это незаконно. И объяснять ментам, что он хотел как лучше, не хочется. Однажды у него уже был такой опыт, ощущения ниже среднего.
Наконец сын кивает:
– Хорошо. Но это ничего не меняет. Я не стану примерным сыночком и не буду успокаивать вашу совесть.
– Да в жопу совесть, – отзывается Серебров. – От нее постоянно какие-то проблемы.
Вашему папе зять не нужен?
Приход человека, называющего себя моим отцом, выбивает из колеи. Я снова злюсь, а от невозможности уйти из больницы, психую. Сам не знаю, почему так реагирую. Любой другой радовался бы на моем месте: объявился богатый папочка. Можно расслабить булки и жить, ни в чем себе не отказывая. А я бешусь и отказываюсь от свалившегося на голову бабла.
Но ничего не могу с собой поделать. Серебров бесит.
Завел интрижку, заделал ей ребенка, бросил, а теперь такой весь в белом «позволь я тебе помогу». Сука. Помогать надо было, когда мы в этом нуждались. А теперь твои бабки никому уже не помогут. И тебе не помогут. Надеюсь тебя жена нахер бросит, узнав обо мне. Хотя сомневаюсь, что он ей сказал. Наверняка надеется провернуть все втихую.
Мне слишком хреново, чтобы свалить, иначе я давно бы уже это сделал, насрав на все обещания. Но каждые несколько минут меня скручивает от адского кашля, а если медсестра чуть задерживается с градусником и лекарствами, подскакивает температура.
Этого стоило ожидать. Странно, что пневмонию я подхватил только сейчас, хотя живу в машине довольно долго. Крепкий, продержался.
Сегодня медсестра другая. Совсем молоденькая, фигуристая и симпатичная. Темные волосы уложены в блестящее идеальное каре, губки полные, вся тоненькая, но очень сексапильная. Даже в мешковатом медицинском костюме. Так интереснее: интрига развивает фантазию.
Как-то сразу вспоминается, что уже почти три месяца нет секса. Когда хочется жрать вообще не до потрахушек, а чтобы снять хоть какую-то приличную телочку надо ее где-то выгулять. Даже романтичные поездки за город с любованием звездами стоят бабок на винище, закусон и резинки.
К слову, траха в больничке у меня еще не было.
Я живо представляю, как медсестричка сладко стонет у меня на члене, исступленно хватаясь за стойку капельницы, и непроизвольно облизываюсь.
Интересно, меня хватит на хороший секс сейчас, или сердечко в охрененнии от нагрузок остановится? Вот будет неловко реаниматологу. И Сереброву, опять же, дополнительные расходы.
– Как самочувствие? – спрашивает медсестра.
У нее интересный голос. Я ожидаю мелодичного нежного придыхания, а у нее довольно низкий для девушки тембр. Не странно-низкий, а очень возбуждающий. Спокойный голос, удивительно ей подходящий.
– Уже получше, – хмыкаю я и тут же кашляю.
