Тимофей Остроухов шел к припаркованной в переулке машине и вспоминал художницу. Среди вернисажа посредственных работ, портретов знаменитостей, которые кочевали от одного художника к другому, и которые ничего не говорили о мастерстве того, кто их якобы нарисовал, его взгляд вдруг выхватил красное пальто и девушку, склонившуюся над белым листом. Ее озябшие руки колдовали над портретом.
Тимофей смотрел на нее, не отрываясь: что в ней было такого, что его остановило? Чуть вздернутый носик, пухлые губы. Нижнюю она изредка чуть прикусывала, когда у нее что-то не получалось. Тогда она слегка встряхивала своими рыжими волосами, смотрела на человека, который сидел перед ней на низком стульчике, едва улыбалась уголками губ, и снова возвращалась к листу. Он зашел к ней за спину и посмотрел на портрет: с листа смотрела точная копия того, кого она рисовала. Он сравнивал модель и портрет. Ей удалось схватить и капризное выражение лица, и надменный вид позировавшего. Талантлива! Черт побери! Что она здесь делает? Почему она с таким даром сидит посреди холодной Москвы и рисует?
Он вышел и встал перед девушкой, которая была занята работой, и он мог беззастенчиво ее разглядывать. Хотя, что уж там, застенчивостью Тимофей вообще не страдал.
Тимофей не придумал ничего лучше, как начать разговор с лести. Она никогда не мешала, а только открывала дорогу к желаемому. Девушка вздрогнула и посмотрела на него. Черт! Черт! Черт! Зеленые, миндалевидные, опушенные черными пушистыми ресницами, смотрели внимательно, без тени улыбки и словно хотели заглянуть ему в душу. Нет! Доступ туда запрещен. Всем. Он давно уже научился быть одиночкой, еще в детстве.
Он добрался до припаркованного автомобиля, скользнул в уже остывший салон. Поежился и включил обогрев сидений. Двигатель успокаивающе урчал. И на Тимофея горькой волной накатило воспоминание, пробивая защитные барьеры его обычной сдержанности.
Где-то тикали часы, которые почему-то никто не подумал остановить, отсчитывая минуты. Тимофей смотрел прямо перед собой, стараясь не видеть ставшее чужим восковое лицо бабушки в гробу и не слышать плач соседок. Он ждал, считая удары, которые отбивали каждый час: вот, сейчас дверь откроется и появится мама. Ее теплые руки обнимут его, и беда отступит.
Он услышал приглушенные голоса у входа в дом, встрепенулся и с надеждой повернулся к двери. Вошла мама: вся в черном, прямая и строгая. Тимофей с плачем бросился к ней, обнял ее колени, стараясь поглубже зарыться в ее тепло, чтобы прогнать тот холод, который он чувствовал с момента, когда вчера утром нашел лежащую бабушку и понял, что ее больше нет.
Холодные, жесткие руки матери резко оторвали от его себя, и ее суровый голос скомандовал кому-то (он не видел) брезгливо:
– Уберите ребенка. Немедленно. Не хочу его видеть. Никогда не хотела. Это все мать.
Тимофей еще цеплялся за нее, плакал, пытался драться с человеком, уводящим его куда-то, не видя ничего от слез, заливающих глаза. Он попробовал разглядеть маму: ее красивое лицо было искривлено злобной гримасой. Поймав взгляд Тимофея, она закричала:
– Ненавижу тебя. Ты испортил мне жизнь. – И после небольшой паузы закончила: – Не приближайся ко мне, никогда! – Мать словно выплюнула эти слова, отвернулась и вышла из комнаты.
Дзынь! С тонким звоном упал на пол и раскололся стакан, выскользнувший из рук соседки, пытавшейся напоить и успокоить Тимофея. Дзынь! Это раскололась жизнь десятилетнего ребенка, навсегда отсекая детство. Раньше он еще пытался и хотел верить: мама любит его.
Не любит, признал враз повзрослевший Тимофей, и понял: он остался один. Совсем.
Сразу сгорбившись, как маленький старичок, шаркая тяжелыми, непослушными ступнями он пошел в свою комнату. Ему сейчас никого не хотелось видеть. Ему теперь некого было любить. Любовь – это боль. Больше никогда!
Тимофей раздраженно стукнул ладонями по рулю. Клаксон резко просигналил. Проходящая мимо машины девушка испуганно подпрыгнула. Молодой человек вернулся в настоящее. В салоне было тепло, он включил поворотник, посмотрел в зеркальце, повернул руль и влился на Садовое кольцо в поток машин.
***
Она не позвонила! Что думает о себе эта девчонка! Он явственно дал ей понять, что она должна позвонить, и он даст ей работу. Таким как она, всегда нужны деньги. Он ждал ее звонка и был гораздо более заинтересован в ней, чем она в нем, как оказалось. В чем он ошибся? А он даже не взял ее телефон.
Искать ее? Вернуться на Арбат? И что он получит? Торжествующий взгляд зеленых глаз и непокорную девицу, возомнившую себя центром Вселенной?
Нет, игра должна играться по его правилам! Он не пойдет к ней. Мало ли красивых девок в Москве?! И Тимофей с усилием вернул себя в рабочий ритм.
А сосредоточиться было на чем. В благотворительный фонд, в котором Тимофей возглавлял юридическую службу, обратился музей с просьбой помочь в покупке нескольких антикварных предметов. Они недавно появились в каталоге одного известного аукционного дома и вызвали интерес у искусствоведов. Развернутая экспертиза приводила доказательства культурной ценности экспонатов и данные, которые были известны о работах. Вместе с музейным экспертом на выставку перед аукционом решили отправить юриста. Если, провенанс[16 - Провенанс – биография, история владения и /или местонахождения какого-либо художественного объекта.] при повторной проверке будет подтвержден, понадобится его помощь для решения вопросов при заключении договора. Покупатель должен быть бдителен – известный принцип аукционистов.
Так Тимофей оказался в Милане. Он окунулся в атмосферу искусства – оживленная речь, сдерживаемый интерес, внимательное изучение. Эксперт одобрил покупку восьмиугольного столика шестнадцатого века, инкрустированного мозаикой из драгоценных камней, резного комода семнадцатого века и из того же времени богато украшенного резьбой кассоне, свадебного сундука из орехового дерева.
После аукциона Тимофей занялся юридическими вопросами оформления купленного антиквариата и неожиданно для себя оказался на дополнительной продаже вещей, которые не вызвали особого интереса у коллекционеров. Тимофей, несклонный к импульсивным покупкам, сам не понял, как оказался единственным покупателем антикварной печати с резной ручкой и шарообразным навершием из сердолика. Печать не имела подтвержденного провенанса и не заинтересовала никого из присутствующих коллекционеров.
Уже в Москве ему посоветовали обратиться к искусствоведу музея, с которым они сотрудничали. Женский голос вежливо предложил ему приехать на Волхонку, 12 к одиннадцати утра.
Конечно, он застрял в утренних московских пробках, а когда нашел, где припарковаться, ему пришлось почти бежать до служебного входа, где была назначена встреча с искусствоведом, на которую он так безбожно опаздывал.
Он сразу узнал ее. Огромные зеленые глаза, казалось, стали еще больше, когда увидели входящего в музей Тимофея.
– Анна, неожиданно. А как же Арбат?
Бледные щеки Анны внезапно заалели. Это было удивительно, что кто-то еще в наше время умеет так смущаться. Выдержав паузу, ему показалось, что она считала про себя до десяти, Анна ответила:
– Я просто подменяла друга, чтобы он не потерял свое место.
***
Мысли о Тимофее тревожили меня. Он поручил мне узнать историю ручной печати, которую купил. И несмотря на то, что работа увлекла меня, я не могла не думать о заинтересовавшем меня мужчине. Поэтому, когда он предложил встретиться в ресторане, чтобы обсудить то, что мне удалось найти, я с радостью согласилась.
Тимофей встретил меня около ресторана, галантно поцеловал мою руку, от чего у меня побежали мурашки по телу. Швейцар на входе предупредительно открыл дверь.
Я вошла в зал первой и осмотрелась. Интерьер ресторана терялся в полумраке. Официант проводил нас к свободному столику. Я сразу оценила, что сесть можно или на отдельно стоявший диван, или в кресло, которое стояло напротив. Решив, что стол между нами будет прекрасной преградой между мной и мужчиной, который вызывал у меня сложные чувства, я устроилась на диване.
Тимофей с улыбкой подошел и сел рядом.
– Прости, но я предпочитаю, – начала говорить я.
Но он не дал мне продолжить и сказал:
– Да, я тебя понимаю. Я тоже хочу быть к тебе ближе.
– Нет. Не то. Ты не понимаешь. Я хочу… Я не хочу… – Я сбивалась, пытаясь ему объяснить, что он не так меня понял. Мне было неловко быть с ним рядом, казалось, что со мной рядом сидит кто-то опасный, тот, кто охотится на меня. Мне было интересно и страшно. Его близость меня пугала. Я резко привстала, чтобы пересесть в кресло, но он успел взять меня за руку:
– Успокойся, Анна. Все в порядке. Мы среди людей. Да, если бы и не это, я – не маньяк и прекрасными девушками не закусываю. А вот поужинать я бы не отказался. А ты? Что вы можете нам предложить? – Это уже официанту, который оказывается все это время стоял рядом с нашим столиком и делал вид, что ничего из происходящего здесь его не интересует.
Мы сделали заказ. Постепенно я расслаблялась. Тимофей был прекрасным собеседником и рассказывал смешные истории.
– И вот тогда я и понял, что подводная лодка мне не подходит. Нет того простора, который я так люблю. – Его смех вернул меня в реальность, и я услышала только окончание рассказа. О чем он говорил? Если бы сейчас он попросил меня повторить, я бы не смогла. Я беспомощно улыбнулась.
Тимофей легко закинул руку на спинку дивана, и мне показалось, что сейчас он меня обнимет.
– Чудесное вино, не так ли? – спросил он, поднимая высокий фужер на тонкой ножке. В его большой руке хрусталь казался особенно тонким, и это меня завораживало. Усилием воли, я отвела глаза и невидяще посмотрела в зал. – Я люблю чилийское вино. Оно теплое, согретое южным солнцем, терпкое, пьянящее, – говоря это, он придвигался ко мне все ближе. Большой, сильный… Боже! Он не сделает этого. Я закрыла и снова открыла глаза. Ничего не изменилось: он был близко, очень близко. На меня волной накатила паника, и я судорожно сглотнула.
Тимофей внимательно посмотрел на меня, улыбнулся успокаивающей улыбкой и тихо предложил:
– Пойдем, потанцуем?
Он встал, подошел ко мне, чуть склонил голову в приглашающем поклоне и протянул мне руку. Как давно я не танцевала, очень давно. Можно сказать, в прошлой жизни. Вложив свою руку в его, я почувствовала себя немного спокойнее.
Полумрак зала, тепло его руки. Я вдруг словно со стороны увидела мужскую руку, в которой лежит женская ручка в белой перчатке. Узкая. Маленькая. Помотав головой, я снова ощутила свою руку в его. Что это было? Сюжет новой картины?
Тимофей между тем вел меня в круг. Рядом с высоким партнером я казалась особенно хрупкой. Я шагнула в его объятья, теплые руки обняли меня, и мне показалось, что я вернулась домой. Что со мной происходит? Я никогда не теряла голову из-за мужчин. Тимофей что-то шептал мне на ухо, и я чувствовала, как все больше поддаюсь чарам его низкого голоса. Голоса, который обнимал меня, как и его руки. Его руки…
Я снова увидела пару – мужчина в средневековом черном колете танцует с девушкой, в пышном золотистом платье. Ее рыжие волосы сверкают в блеске свечей. Низкое декольте привлекало внимание к ее белой коже и красивой форме груди. Я видела, что они наслаждаются танцем и друг другом. Девушка подняла руку и провела рукой по лицу партнера.
Тихий смех Тимофея вернул меня в реальность. Я стремительно отдернула руку от его лица, вырвалась из объятий и бросилась к своему столику. Какой позор! Схватив сумочку и пробормотав какие-то извинения, я удалилась в туалет. Мне было нужно охладить свое лицо. И вернуть мой разум, чтобы успокоиться и не броситься к Тимофею, умоляя соблазнить меня. Бежать!
***
Молнию на сумочке заело. Я безуспешно дергала подвеску, пытаясь заставить замок заработать:
– Черт! Черт! Черт! Почему именно сейчас?!
Змейку заело намертво. Я досадливо посмотрела на часы, до вылета моего рейса оставалось совсем немного времени. Надо же было этому случиться именно сейчас. Меня бесило, что я до сих пор не решила, как поступить правильно.
Тимофей улетел в командировку в Санкт-Петербург, а потом неожиданно позвонил и пригласил меня присоединиться к нему в этом городе.
Если я сейчас прилечу к нему, то это даст ему уверенность в том, что у нашей истории есть продолжение. У нас уже есть история? Хочу ли я, чтобы из этого знакомства получилось что-то серьезное?
Я задумалась. Да, я хотела. Меня неудержимо влекло к Тимофею. И я сама не понимала, что в нем такого, что ломало все мои защитные барьеры. Когда я видела его, меня захватывал такой поток эмоций, что я готова была бросить все и идти за ним на край света. Это было необычно и непривычно. Это пугало.
И одновременно в такие моменты мне хотелось бежать от него сломя голову. Что я чувствовала? Интерес. Влечение. Предчувствие страсти. Я снова вспомнила, те эмоции, которые испытала, впервые оказывавшись в объятьях Тимофея, когда он пригласил меня на танец: мне хотелось раствориться в нем.
Никогда за все мои тридцать лет, я не испытывала того, что переживала рядом с Тимофеем.
Впервые я влюбилась в 14 лет. Артем был красив, высок, темноволос, хотя еще немного по-юношески угловат. Капитан школьной футбольной команды, от которого были без ума все девочки в школе. Я посвящала ему стихи и рисовала его портреты. Конечно, я понимала, что никто не должен был знать мою тайну. И все же не была достаточно осторожной. Меня часто видели на переменах, склонившейся над альбомом, в котором я что-то рисовала. То, что я скрывала рисунки, только раззадоривало любопытство одноклассников.
Однажды, когда я шла на урок литературы, меня окликнули. Я растерянно оглянулась. Мой взгляд выхватил коварную улыбку того, о ком я мечтала. Ничего не успев понять, я почувствовала, как Артем схватил мою сумку, которую я не успела закрыть и рванул на себя.
Мои рисунки грудой вывалились на пол. Лицо Артема на них было хорошо узнаваемо. Густые брови, вздернутый нос, насмешливые голубые глаза. Портреты были хороши, очень.
Я попыталась собрать рисунки, но листы вылетали из моих ставших сразу непослушными пальцев. Я всхлипывала, а вокруг толпились одноклассники, вырывая рисунки из моих рук, насмешничая. Наверное, это бы я пережила, но внезапно услышала ехидный смех Артема и его голос, ставший резким и неприятным:
– Посмотрите только на нее! Чучело, ты куда лезешь? Ты что о себе вообразила? Забирай свои художества, – он ногами начал топтать разлетевшиеся листы.
Я видела, как подошва его кроссовок оставляет на них уродливые узоры. Сколько лет потом я пыталась забыть это: темные следы и злорадный смех, но не могла. Воспоминания приходили ко мне снова и снова.
Тогда родители перевели меня в другую школу, но больше с одноклассниками я не сближалась. Я взрослела. Мои ровесницы влюблялись, выходили замуж. Я жила словно прекрасная принцесса в башне средневекового замка: не впуская никого в свою жизнь, в свое сердце. Конечно, я не была монашенкой, и пару раз у меня случались кратковременные романы, но как только я чувствовала, что скоро будет сделано предложение выйти замуж, я сразу настаивала на расставании. Я боялась новой боли и предательства. И свое сердце доверить никому так и не смогла.
Я полностью отдала себя учебе – решила стать искусствоведом. Мечта быть художницей была похоронена вместе с моей любовью. Только иногда мне мучительно хотелось рисовать, тогда я покупала холсты, доставала краски и творила. Свои работы я не продавала, поэтому это увлечение мне не приносило денег, а только требовало их снова и снова.
В расстройстве я еще раз дернула молнию: ее окончательно заело. Бросив сломанную сумку на кресло, я опустилась на пол и обхватила себя руками. Мысли в голове продолжали метаться. Лететь или отказаться?
Да, нужно признать, что, находясь рядом с Тимофеем, я действительно становилась совсем другой: раскрепощенной, безрассудной, смелой. И мне нравилась эта Анна. Даже моя живопись после нашего знакомства стала другой – смелой, сочной, яркой. Лететь или нет?
Я рассеянно посмотрела на часы и ужаснулась, что прошло столько времени. Вскочив и достав другую сумку из шкафа, я начала лихорадочно перекладывать в нее вещи. Лучше жалеть о сделанном!
Я не помнила, как добиралась до аэропорта, как проходила регистрацию, контроль: механически совершала действия, подавала документы, отвечала на вопросы, а внутри росла радость: «Я лечу к нему! Скоро мы увидимся!»
Внезапно меня охватил страх: «Вдруг он подумает, что я легкомысленная особа, которая бросается на первого встречного? Если я оттолкну Тимофея этой поездкой?» Что я ему скажу? О чем мы будем говорить при встрече?
Больше всего я боялась неловкости, которую мы могли испытать, и разочарования, что Тимофей окажется не таким, как я помнила, что я все себе придумала о нем. Меня до дрожи пугало, что я ничего не почувствую, когда он меня поцелует. А он поцелует…
За час с небольшим полета до Санкт-Петербурга я практически довела себя до состояния нервного срыва. Когда самолет приземлился, я уже окончательно решила, что куплю билет на ближайший рейс в Москву и улечу, объяснив Тимофею, что меня вызвали в музей. Да, да, так будет правильно.
Шагнув за пределы зала прилета, я сразу увидела его. Он стоял с огромным букетом белых хризантем и напряженно смотрел на выходящих, увидев меня он расслабился, улыбнулся легко и как-то по-мальчишечьи задорно, в несколько шагов преодолел разделяющее нас расстояние и обнял меня.
– Анна!
Я стояла в кольце его рук, чувствуя, что все мои тревоги напрасны. Я остаюсь. Я дома.
Я всегда любила Санкт-Петербург, но с Тимофеем этот город стал совсем другим. Мы гуляли по Дворцовой набережной, рассматривали свои отражения в Неве и смеялись. Город отражался в воде, а мне хотелось, чтобы этот момент длился и длился.
Когда у меня неромантично заурчало в животе, я наконец вспомнила, что утром не смогла позавтракать от волнения, а уже наступил вечер. Тимофей рассмеялся и привлек меня к себе за плечи, поцеловав в висок:
– Прости меня, я совсем забылся. Тебя нужно кормить и срочно.
Я смутилась от такой прозы жизни, от обещания, которое скрывалось за его словами, и почувствовала, что покраснела. Но Тимофей уже увлекал в ресторан, рассказывая что-то забавное из своей жизни, и я, улыбнувшись, последовала за ним.
Это был наш второй совместный поход в ресторан. Я вспомнила, как в прошлый раз практически удрала от Тимофея, кое-как объяснив, чем вызвана спешка. Тогда он мне не поверил, но отпустил. Сейчас, наклонившись к моему уху, он шепнул:
– Снова сбежишь?
Я почувствовала, как от его шепота у меня на руках поднялись волоски, меня слегка зазнобило и стало сладко от томительного ожидания.
Нас посадили за уединенно стоящий столик. Тимофей, как и в тот раз, расположился рядом со мной, но теперь мне не хотелось протестовать. Наверное, обслуживание здесь было на высоте. Возможно, что и кормили вкусно. Но я запомнила только горячую руку Тимофея на моем колене и его бархатный голос, когда он что-то рассказывал. Я что-то отвечала ему и мучительно предвкушала его поцелуй. Как это будет?
Резкий звук телефона вырвал ее из грез.
– Анна, извини меня. Мне нужно ответить. Это может быть важно, – Тимофей галантно поцеловал мою руку, уже отвечая на звонок. Внутри меня снова поднялась теплая волна ожидания.
Он не стал уходить из-за стола, что-то тихо отвечал собеседнику, а потом рассмеялся и сказал в трубку:
– Что мы делаем? Мы влюбляемся! Да, она прелестна. Прощай, – и нажал на отбой.
Я поняла, что он кому-то рассказывал обо мне, и это было приятно. Посмотрев в его глаза, которые сейчас казались почти черными, я почувствовала, что он прав – я влюблялась. Это было именно то, что происходило в этот момент. Казалось, что наши души кружатся в вальсе узнавания, а мы все глубже погружаемся во влюбленность. Я – точно.
Рука Тимофея скользнула мне на спину:
– Надеюсь, ты наелась? – Это прозвучало как-то обыденно и привычно. – Пойдем? Или еще что-то заказать?
– Я сыта. Спасибо. Пойдем, Тимофей, – мне нравилось, как звучит его имя. Хотелось произносить его снова и снова. Тимофей. Ласкающе, нежно, обещающе.
Мы снова шли по городу. Тимофей держал меня за руку, а я трепетала, чувствуя, какая горячая у него ладонь, как он сверху вниз заглядывает в мои глаза. Говорить не хотелось. Я думала: «Если он сейчас же меня не поцелует, клянусь, я это сделаю сама. И все прочитанные правила о том, что девушка не должна… Не должна так мучиться, ожидая этого чертового момента. Ну, целуй же уже меня!»
Словно в ответ на мои мысли, руки Тимофея резко повернули меня и прижали к его телу. Его рот яростно обрушился на мои губы, и я внутренне застонала: «Наконец-то!»
Губы Тимофея стали более нежными, когда он почувствовал мой отклик. Мое тело льнуло к его. Поцелуй был долгим и всепоглощающим. У меня начали слабеть колени, и, если бы не руки Тимофея, я бы упала.
Он прервал поцелуй, давая нам возможность перевести дыхание. Ладони Тимофея легко гладили мою спину, подняв на него глаза, я увидела, что он, улыбаясь смотрит на меня. Нежно улыбнувшись в ответ, я высвободилась из кольца его рук и торопливо пошла куда-то, но Тимофей не дал мне спешить. Быстро догнав меня, он снова взял меня за руку и как маленькую девочку повел по Невскому проспекту.
Иногда он поглаживал мою ладонь подушечкой своего большого пальца, и у меня внутри все переворачивалось от желания. Теперь я знала, что нам с ним будет хорошо. Он тоже знал. Говорить не хотелось.
Этот день я помнила из смутных фрагментов. Но то, как мы оказались в гостиничном номере, я помнила очень хорошо.
Тимофей обнял меня, едва мы вошли в номер. Сразу включился мягкий свет, показавшийся нам сейчас резким и грубым. Я потянулась и выключила раздражающее освещение. Не сейчас.
Тимофей ободряюще хмыкнул и начал нежно и лениво поглаживать мою спину руками. Он не спешил поцеловать меня, и это сводило меня с ума. Его губы приближались к моим медленно, слишком медленно.
