* * *
Я пытаюсь вспомнить, откуда в той квартире взялся ломик, и не могу. Да и имеет ли это значение?
Мы жили в неверном, зыбком, как мутный свет пятидесятиваттной лампочки, мире. В нем был хаос. Вместо ломика мог оказаться топор, вместо Иры любая другая хиппушка…
Я схватил ломик и ударил им по круглому столу. Грохот. Стол сложился пополам и развалился. Второй удар пришелся по венскому стулу – спинка брызнула фонтаном щепок.
Больше ломать мне было нечего, и я бросил ломик в Боцмана. К счастью, промахнулся. Вернее, ломик, ударившись о дверной косяк и отскочив, стукнул Боцмана в плечо и со звоном грохнулся на паркет.
Совершенно ошалев от содеянного, я вдруг спокойно сел на диван, сказав:
– Когда входишь, надо здороваться. – Будто именно невежливость Боцмана, а не избитая девушка, вызвала вспышку моего гнева.
Боцман держался за плечо и смотрел на нас. «Сейчас он поднимет ломик и…»
Но Боцман не стал ничего поднимать.
Он ошарашенно смотрел на меня, потом взглянул на Иру.
– Идиоты малолетние. Сейчас менты приедут!
* * *
Развернулся и вышел. А мы остались.
Я посмотрел на Иру, которая все еще жалась к стене.
– Менты не приедут. Участковый был в среду. Мы им до лампочки. Максимум Пашка проснется.
– Не проснется. Он в отрубе.
– Тогда и вовсе. Давай спать, – предложил я.
– Подожди, – сказала Ира. – Мне там страшно. Можно я посижу у тебя?
Я задумался. Отношения в нашей тусовке были вольные, но у меня только-только начался роман с вполне домашней милой девочкой Сашей, и я не хотел изменять.
– Нет-нет. Мы почитаем вслух, – сказала Ира. – Просто почитаем.
– Почитаем?
– Ну да. У тебя большой диван. У меня есть подушка и плед. И лампа. У меня там еще лампа есть. Маленькая. И мы выключим большой свет. Заляжем на диван, и я тебе почитаю. Хочешь?
Я вдруг подумал, что ничего лучше быть не может. Лампа. Подушка. Плед. Девушка. И что там еще? Ах да, книга.
– Что будем читать? Какую книгу?
– Зеленую, – сказала она и ушла в свою комнату.
* * *
Книга действительно была объемным фолиантом зеленого цвета. Ира удобно устроилась на диване, завернувшись в плед, и начала читать при свете лампы.
* * *
«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога.
Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков.
И свет во тьме светит, и тьма не объяла его…»
* * *
Это было Евангелие от Иоанна.
Я никогда не читал и не слышал этого раньше.
Когда-то отец дал мне почитать редкую книгу – «Мастер и Маргарита», сказав, что в ней можно узнать и о Христе. Но тот герой понравился мне меньше всего. Это был жалкий и плоский в сравнении с Воландом и Бездомным персонаж, который что-то бормотал…
Той ночью же я услышал совсем немного, но уже на второй главе я понял, что тот, о ком повествует Зеленая книга, сильно отличается от персонажа Булгакова. Он отличался вообще ото всех, про кого я слышал и читал до сих пор. Человек, который… «сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, также и овец и волов; и деньги у меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул», был совершенно живой. Я не только видел и чувствовал все происходящее, но и понимал, что столкнулся с какой-то доселе невиданной правдой. С реальностью, которая точно существовала, но не имела с моим миром ничего общего. Я не мог этого выговорить и объяснить. Прямо сейчас, именно так, прямо сейчас Христос, точно такой, как в Зеленой книге, превращал воду в вино по просьбе матери. И прямо сейчас Боцман проходил медицинское освидетельствование в травмпункте. Прямо сейчас шел по воде и укорял маловеров, прямо сейчас наркоман Паша лежал этажом выше на кушетке, закатав себе что-то в вену, и в это же время Христос кормил хлебом пять тысяч человек. Прямо сейчас Боцман в отделении милиции писал заявление, и прямо сейчас воины сплетали венец из терна для Христа…
Все, что происходило в Зеленой книге, было самой настоящей реальностью. И эта реальность не только никак не соприкасалась с моей, но вдруг сделала мою жизнь какой-то ненастоящей, блеклой, уродливой.
На дворе была глубокая ночь, когда мы закончили читать. Я посмотрел на Иру и, желая скрыть потрясение, спросил…
* * *
– Это тебе, – сказала Ира. И дала мне Зеленую книгу. – За то, что защитил меня. Она теперь всегда будет с тобой.
– Почему?
– Потому что мы нашли друг друга. Мы тут все, как дети, которые потерялись. И ищут друг друга во тьме.
– Откуда у тебя это книга?
– Взяла из дома, когда убегала. Это книга отца…
– А он… – хотел было спросить я, но не знал как.
– Он священник. Поп, по-вашему.
– Он читал тебе эту книгу?
– Да.
– И ты все-таки сбежала от него? Или он умер?
– Нет, он стал пить. Я не люблю, когда он пьет.
– Многие пьют вообще-то. Некоторые торчат…
– Понимаешь, в его случае это было…
– Неправильно? – хотел помочь я.
– Нет. – Она покачала головой. И задумалась. – Понимаешь, мы так же с ним читали… И получается…
– Он как будто это все предал?
– Да.
* * *
Мы не спали ту ночь. И, надо ли добавлять, не притронулись друг к другу. Мы разговаривали о книге, я задал много вопросов, Ира, оказывается, многое знала…
– Кажется, я почти все понял, но вот эта женщина, с которой Христос говорил про воду… Там совсем тяжело…
– Тебе тоже понравилась эта глава? Про встречу с Самарянкой?
– Да, только она какая-то загадочная.
– «Вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную…» – процитировала Ира и вдруг широко улыбнулась. Улыбка на миг преобразила ее лицо со следами побоев. Она вся точно осветилась этой улыбкой.
«И свет во тьме светит, и тьма не объяла его», – подумал я почему-то.
* * *
Милиция явилась под утро. Нас забрали.
Когда нас уводили, Ира шепнула, что, когда меня выпустят, я могу забрать Зеленую книгу себе. Она указала глазами на подоконник.
Да. Зеленая книга лежала там.
Иру вроде бы отпустили быстро, сняв показания. Меня же, как уже имевшего психиатрическую статью, отправили в пятнадцатую больницу.
Я вышел через пару месяцев, и дальше все было так, как я уже описывал в других рассказах. Я вернулся домой к родителям. Потом приехал на «флэт» к Пашке. Тот скончался от передоза. Мне удалось пробраться на первый этаж, но, уж конечно, Зеленой книги там не было. Глупо было думать, что Ирин подарок дождется меня в этом притоне. Он не дождался меня, как не дождалась и Ира. Она исчезла. Возможно, вернулась домой к отцу. Если честно, я надеюсь на это. Мне даже хочется досочинить что-то в этом роде. Но, пожалуй, не буду. В той жизни встречи и расставания навсегда были нормальным делом. В конце концов, мы оставались лишь детьми, ищущими друг друга во тьме…
Во тьме мы встречались и расставались, навсегда исчезая во тьму.
Тем же летом я крестился на дому у моей искренне верующей тетки.
Священник остался доволен моим знанием Евангелия. И почти никто не заметил, как я удивился, когда после свершения Таинства тетя вручила мне подарок.
Это была Библия «посевовского» издания. В обложке зеленого цвета.
* * *
Она теперь всегда будет со мной.
Противная обезьяна
Мне было четырнадцать, и я любил смотреть в предвечернее небо. Еще мне нравилось носить вельветовую кепку и поливать ее одеколоном «Ожен».
Мама ругалась: «Куда все время одеколон пропадает?» – но понюхать мою кепку не догадалась.
Мне было четырнадцать, и летнее предвечернее небо, всегда разное – фиолетовое с розовым, голубое и тревожное, – волновало меня.
Я любил смотреть на окна многоэтажных домов и думать, что где-то там живет моя любовь, именно та, что одна на всю жизнь. И стоит ей сообразить и выйти – а тут как тут на скамеечке сижу я, в кепке, залитой одеколоном.
Но небо, тревожное и далекое, странное и величественное, нравилось мне больше всего.
Было время, когда ко мне на скамейку подсаживался длинный бородатый мужчина – ухажер тети Веры. У тети Веры было несколько ухажеров. Не вместе, конечно, а поочередно. И вот один из них, тот самый, бородатый, был режиссер.
Так как вокруг все считали меня склонным к актерству, но слишком нервным, то тут же рассказали, что вот этот длинный бородатый – «настоящий актер-режиссер с телевидения».
Звали его Михаилом. Когда он видел меня, сидящего на скамейке, то обязательно морщился, как будто глядел на жабу с оторванной лапой.
Морщился, но все равно подсаживался. И начинал тихим и вкрадчивым голосом говорить:
– Все в действии надо выражать, понимаешь ты. Нельзя без него. Невозможно.
– Понимаю.
– Действие – оно, брат, залог всего. Что ты ни выражай.
– Понимаю.
– Вот что ты хочешь выразить, как творческая личность?
– Не знаю. Я вот все на небо смотрю. Хочу его выразить.
– Это можно. Через действие…
– То есть как? – Я и вправду заинтересовался. Как через какое-то действие выразить небо.
– Ну, два человека, спорят. У одного телескоп. Другой, понимаешь, романтик… получается конфликт…
