Видели когда-нибудь, как катаются опытные фигуристы? Движения их ног почти не заметны и неспешны, а скорость и плавность движения завораживают. Вот также шла и Даша по центральной аллее бульвара, ведущего от вокзала. Легко, словно паря над землёй. Шаг, ещё, несколько коротких, разворот… Она не шла, а танцевала. Я немного отстал, любуясь ею. Но, как оказалось, любовался ею не только я.
Мне почему-то сразу не понравилась милицейская машина, которая некоторое время медленно ехала рядом с нами, а когда она прибавила ход, и, скрипнув тормозами, остановилась немного впереди, я остро ощутил опасность. Но Даша ничего не чувствовала; она гарцевала на аллее, и уже довольно далеко опередила меня. Чувствуя тревогу, я постарался её догнать, но не успел; из машины вышли трое: толстый усатый майор с мятыми погонами на форменной рубашке, и два сотрудника с сержантскими лычками. Они быстро подошли к Даше и стали о чём – то с ней говорить. Один из них указал рукой на машину, но Даша отрицательно помотала головой. Тогда второй схватил её за руку.
Я побежал.
У машины я оказался, когда её дверь практически закрылась. Я встал перед УАЗиком, не давая ему уехать. Вышедшему водителю я закричал, что мы школьники с поезда, что нас будут искать, что девочка несовершеннолетняя.
Люди на бульваре стали оборачиваться. Тогда из машины вышел толстый майор и сказал:
– Этого тоже бери.
Меня запихнули в пропахший потом и сигаретами «собачник» УАЗика, больно ударили под дых, и машина свернула с бульвара. Вскоре милицейский «козёл» остановился у районного отделения милиции.
В том, что это было самое настоящее похищение, kidnapping, не вызывало у меня никаких сомнений. Даша ещё не осознала этого, с детской надеждой глядя на людей в форме, и наивно полагая, что всё происходящее какое-то недоразумение, и оно сейчас разрешится. Я не стал её пугать, но сам приготовился действовать самым решительным образом, как только появится шанс. Я понимал, что если нас отсюда увезут, то надежды выбраться практически не будет.
Думаю, что нас привезли в райотдел, а не сразу куда-то ещё лишь потому, что я привлёк слишком много внимания прохожих своими криками, да и саму Дашу наверняка запомнили; такая, девушка как она, просто не могла остаться без внимания. Похитители решили подстраховаться; если наши поиски начнут сразу, то всё можно будет списать на ошибку, а если нет, то можно будет нас перевести в другое место. Поэтому нас даже не стали оформлять в журнал задержанных, как положено, а просто посадили в «обезьянник», даже не разделив. Даша не уставала возмущаться, говорить про поезд, что мы из Ленинграда, про то, что нас уже ищут и пр. Но на все её доводы присутствующие лишь ухмылялись, переглядываясь, и ничего не отвечали.
Я молчал, выжидая момент. И он наступил.
В какой-то момент в комнате, где нас держали, остался из милиционеров лишь один человек. Масляные взгляды, которые он бросал в сторону Даши, не оставляли сомнений в его намерениях, и вызывали у меня настоящую ярость. Ещё один сотрудник оставался в дежурной части, но я был уверен, что справляюсь и с ним.
Опасаясь, что сидящий к нам спиной охранник решит как-то отреагировать на Дашины угрозы, я жестом попросил её замолчать. Затем мои пальцы охватило жжение и на концах заиграли вызванные мною искры. Которые уже и не искры были, а словно ощутив мою ярость, превратились в настоящую электрическую дугу.
Даша с изумлением смотрела на мою руку, но я предостерегающе приложил ладонь другой к её губам.
Одним движением я перерезал хлипкий замок на решётке, а затем ударил горящими пальцами по шейным позвонкам сидящего к нам спиной милиционера. Не издав ни звука, он кулем свалился на пол. «Погасив» искры, я схватил застывшую в ужасе Дашу, и повлёк её к двери. Держась за руки, мы выскочили из кабинета и рванули мимо дежурки. Сидевший там за стеклом сотрудник выскочил наперерез, но я, расцепившись с Дашей, резко ускорился, нанося противнику одновременно удар коленом в пах и рукой в угол челюсть снизу.
Слава богу, что больше в этот момент никого здесь не было. Мы выскочили из отдела, и тут Даша вспомнила:
– Поезд! Кирилл, поезд уйдёт сейчас!
Я оглянулся. «Козлика» похитителей, что привезли нас сюда, не было видно, но у дверей стоял милицейский «Жигуль» с ключами в замке зажигания. Кому придёт в голову угонять милицейскую машину, да ещё от самого райотдела милиции?
Пришло мне.
Водить машину я научился на курсах, хотя официально ходить на их можно было лишь с 16 лет, но я «договорился». Получить же сами водительские права пока ещё не мог; нужно было ждать 18 лет.
Я рванул водительскую дверь, и кивнул Даше – садись. В её чести надо сказать, что Дарья не истерила и не тупила; во-первых, она доверяла мне, а во-вторых, до неё наконец-то дошло, что всё куда серьёзнее, чем ей показалось вначале, когда она решила, что здесь всего лишь какая-то ошибка. Что нас просто перепутали с кем-то.
Она быстро села с другой стороны, поворот ключа, и я понёсся. Водить-то я вроде как умел, но опыта было мало. Поэтому мы неслись от обочины к обочине, задевая то припаркованные машины, то деревья, скамейки, урны и вообще всё, что было на дороге. Опасаясь устроить серьёзное ДТП я нажал большую красную кнопку, и улицы огласил рёв милицейской сирены. Стремясь не опоздать, я влетел непосредственно на перрон, распугивая лоточников, и затормозил ближе к нашему вагону, уткнувшись разбитой фарой в урну.
Августа Демьяновна, что-то яростно говорившая проводнику и, судя по всему, начальнику поезда, смолкла на полуслове, увидев, как мы выходим из разбитой машины. Но педагогический опыт – есть опыт; не став устраивать сцен, она быстро взяла себя в руки, и «педагогическим» голосом приказала:
– Быстро в вагон! Всё потом.
И победно глянув на обалдевшую бригаду поезда, неспешно поднялась по ступенькам вслед за нами.
Глава 17
Надо сказать, что наше эпичное появление со светомузыкой и сиреной произвело впечатление не только на поездную бригаду, но и вообще на всех, кто это видел. А видел это почти весь поезд.
При нашем появлении все разговоры вокруг нас как-то стихли. Мы с Дашей с невинным видом тут же уселись на свои места, и сидели молча и тихо, как мыши под веником. Августа Демьяновна, всем своим видом показывая остальным пассажирам, что ничего «такого ужасного» не произошло во вверенном ей коллективе, поворачиваясь к нам, имела совсем другое выражение лица. Сергей и Володя, наши спутники, глядели на нас с Дашей с восторгом, и втихаря показывали нам большие пальцы.
Лишь один раз Августа Демьянова, обратилась к нам, едва слышно прошипев:
– Что это было, Ракитин?
– Мы боялись опоздать к поезду, – нейтральным голосом ответил я, и обратился к проходившей проводнице:
– А можно нам чайку?
Проводница с обалдевшим видом кивнула и отправилась за чаем.
– Со мной твои штучки не пойдут, Ракитин! – зло прошептала Августа Демьяновна, пропуская проводницу, вернувшуюся со стаканами – Наш разговор ещё далеко не окончен!
– Разумеется, Августа Демьяновна, – ответил я, с хрустом откусывая «цукор пресований», – разумеется.
Честно говоря, я очень опасался Дашиной реакции. (О реакции её мамы, узнай она об этом, мне и думать не хотелось)
Истерики со слезами, отчуждённости, или, что самое плохое, страха. Страха передо мной. Поэтому я ни на секунду не выпускал Дашиной руки из своей, стараясь даже на ходу уловить волны её настроений и внушить ей спокойствие и уверенность, которые, к слову, сам ощущал не очень.
К моему удивлению, моя помощь в этом плане Даше особо не требовалась. Не то, чтобы она была абсолютно спокойна, но её волнение не выходило за рамки такого же, как, скажем, при просмотре фильма, или, как тогда, когда мы, хохоча, удирали от милиции в Ленинграде. Похоже, Даша понимала и мои сомнения на свой счёт, поэтому успокаивающе подала мне руку сама. Она вообще, как я уже писал, очень хорошо меня понимала.
Надо сказать, что прежде я принципиально старался не использовать свои возможности на Даше и её маме. Моё воздействие было кратким, лишь на период непосредственного физического контакта. Позже человек неизбежно возвращался к своим собственным мыслям. Да мне и самому не хотелось ничего искусственного в наших отношениях. Так что я с облегчением убедился в том, что мне не надо «лезть в душу» к Дарье, в квантово-физическом понимании этой фразы.
Т.е. буквально.
На выходе из вагона, судя по тому, как Августа Демьяновна оглядывалась, она ожидала, что нас будет встречать по меньшей мере с десяток автоматчиков, которые сразу закуют нас в кандалы и отвезут в самую мрачную тюрьму. А её саму, как главаря, расстреляют на закате. Разумеется, никаких автоматчиков нас не встречало, и даже обычного наряда милиции тоже не было.
Сергей и Володя, улучив момент подошли к Дарье, и подхватив её чемодан, спросили:
– Что там было?
На что она пожала плечами, и безмятежно улыбнувшись, лаконично ответила:
– Мы опаздывали.
Парни смотрели на неё с обожанием. Я же внутренне застонал;
– Даша, ну что ты делаешь? Только-только разобрались хотя бы с этими «ромео», и смотри, что ты натворила; они вновь «твои на веки». Даша рассмеялась:
– Они не опасны. Они теперь уже не разделяют нас. Мы теперь для них словно двуглавое чудовище. Может я кому из них и нравлюсь, – лукаво улыбнулась она, – но они уже чувствуют, что быть рядом со мной опасно, и с удовольствием предоставят эту честь тебе. Да и их родители никогда не позволят своим славным мальчикам дружить с такой плохой девочкой.
И запрокинув голову Даша вновь весело засмеялась.
Я смотрел на неё с изумлением;
– Откуда ты это всё…? – я развёл руками.
Дарья насмешливо смотрела на меня:
– Это суть Тайна Великая Женская есть. Вам, грубым примитивным созданиям, этого не понять. – И снова засмеялась.
Августа Демьяновна смотрела на нас, как на слабоумных, а ведь она ещё не знала, что мы оставили за спиной два тела в милицейской форме без сознания. Боюсь, знай она это – отвезла бы нас сама к ближайшему патрулю. Или мы её – в больницу. С инфарктом.
Позже в троллейбусе нам удалось сесть отдельно от всех, и мы стали говорить серьёзно.
– Кирилл, я боюсь, – сказала Даша. – Я боюсь, что они не оставят нас в покое, что они найдут нас.
– Пусть они лучше сами боятся. Того, я сам их найду, – мрачно ответил я, чувствуя, как ярость вновь поднимается в моей душе.
– Не надо, Кирилл, – попросила Даша. – Не надо их искать. Я боюсь за тебя.
– Даша, я не идиот и не «спаситель мира». Преступников пусть ловят другие, честные милиционеры, если таковые ещё остались. А если нет, то я всё равно не спасу всех. Но за тебя, Даша, – я сглотнул комок в горле, – я перегрызу горло любому и заберу его душу.
Впервые я произнёс эту формулу, но больше никогда не забывал. И это были не пустые слова. От ярости, что начала подниматься во мне, я на мгновение утратил контроль над собой, попросту забыв, как именно это отражается на моём виде.
И глаза мои залила чернота.
Позже я не раз пытался поговорить с Дашей об этом моменте, но она всегда лишь пожимала плечами и говорила:
– Так я же тебе верила. И сейчас верю, – после чего целовала меня, и я, разумеется, уже не мог ничего допытываться и анализировать.
Дарья не отпрянула от меня в испуге, что происходило практически со всеми без исключения, кто хоть раз наблюдал это зрелище. Напротив; она прижалась ко мне плотнее, и САМА взяла мои руки в свои.
– Кирилл, не надо. Всё хорошо, и я рядом. Мы вместе и вместе мы справимся. Не воюй в одиночку, прошу. Помни, что я всегда рядом.
Её слова привели меня в чувство. Возможно, это была одна из тех критических точек в наших отношениях, пойдя которую уже ничего невозможно отыграть назад. Это момент выбора. И Даша его в тот момент сделала.
Как сделал и я.
Навсегда.
Придя в себя и немного помолчав, я сказал Даше:
– Хорошо, я не буду их искать. Но ты же понимаешь, что они не оставят нас в покое. Мы слишком многое увидели и узнали из того, что видеть и знать не должны. Поэтому тактика «ничего не делать и ждать, пока всё рассосётся само» фатальна для нас. Я бы даже сказал, смертельно фатальна. Ничего само уже не рассосётся.
Даша вздрогнула;
– А что мы можем сделать? Обратиться к другим? А вдруг они такие же или заодно? Тем более здесь, на юге. А обратно, когда мы ещё поедем.
– Как я уже сказал, я не могу вести с ними войну в одиночку. Не могу и победить их всех. И помощи нам ждать неоткуда. Значит выход один; мне придётся переиграть их на их собственном поле.
– И ты это сделаешь? Ты сможешь?
– А у нас просто нет другого выбора, Даша. Но у нас есть и преимущество. Козырь в рукаве. Они не представляют, с КЕМ они имеют дело, – и я хищно оскалился.
– А КТО ты, Кирилл? – тихо спросила Даша.
– Я уже один раз ответил на этот вопрос, отвечу ещё раз: я человек, Даша. Просто не совсем обычный человек. Но человек.
А главное, что ты должна знать, что я тот человек, который не даст тебя в обиду никому и никогда.
Глава 18
Как я и предполагал, лагерь встретил нас настороженно. Известие о наших «подвигах» молниеносно (спасибо Сергею и Володе) стало известно буквально каждому.
Мы с Дарьей были немедленно вызваны на «допрос с пристрастием» к директору лагеря, где озвучили нашу версию событий, о которой договорились заранее, что просто были задержаны по ошибке. Затем нас собирались отвезти к поезду, и даже уже посадили в машину, но водитель всё не шёл, а поезд уже вот-вот уйдёт, а мы очень боялись подвести Августу Демьяновну, (замечательную женщину, она нам прямо как мать родная), и мы от отчаянья приняли такое решение, вернее я принял, а Даша здесь лицо страдательное, она плакала, а я не знал, что делать, но я же ребёнок, я растерялся, был не прав, а может прав, теперь я не знаю.
Тут Даша начала рыдать и нас наконец отпустили.
Первой реакцией директора, которому вовсе не улыбались неминуемые разборки с милицией, и наличие как минимум одного хулигана в образцовом («до этого момента») лагере, было немедленно отправить нас с Дашей домой. (Пошептавшись с Августой Демьяновной, директор озвучил вариант с «двумя хулиганами»). Розовые волосы Даши и мои «татуировки» не добавляли нам симпатий в глазах начальства. Но технически это было сделать невозможно. Билетов нет, везти некому, и вообще ситуация спорная.
От безысходности было решено оставить нас пока что в лагере, и дать возможность «искупить ударным трудом» своё преступление, что возможно нам зачтётся гуманным советским судом, где мы непременно окажемся со временем из-за своего поведения. А комсомольская организация школы, куда мы, правда, ещё не встали на учёт (а может теперь уже и не придётся), ещё скажет своё веское слово.
Мы выслушали сей вердикт со скорбными лицами, изо всех сил демонстрируя, что «смущены и полны раскаяния», но когда мы уже вышли от директора, Августа Демьяновна, глядя в наши честные лица, тихонько сказала:
– Ракитин и Щербакова! Меня вы не обманете. Я не верю ни единому вашему слову, и не верю вашим хитрым физиономиям. И твоим крокодиловым слезам, Щербакова, я не верю тоже. Я уже всё поняла про вашу парочку. Вы – Божье наказание мне, лишь не пойму за что.
И добавила ещё тише:
– Ребята, от всего сердца прошу вас: сидите тихо. Не высовывайтесь. Никаких авантюр, драк, курений, самоволок и прочих нарушений режима. Только труд, труд и труд. Иначе вас уже ничто не спасёт.
Такое «триумфальное» появление в лагере создало нам, как я шепнул Даше, «аванс доверия» и некоторую фору по времени, чтобы влиться в коллектив без немедленных «вступительных экзаменов», как правило обязательных для новичков.
Привлекательность Дарьи не осталась, разумеется, незамеченной мужской частью лагеря, но репутация причастной к преступлению «странной девушки» (одни волосы чего стоят!) несколько охлаждала (я понимал, что лишь на время) их романтический интерес к ней. Плюс рассказы «рыцарей Дарьи» – Сергея и Володи, о наших с Дашей непривычных отношениях, и явно давнем знакомстве. Сходиться со мной ближе никто не спешил, чтобы не забыть замазанным в «порочащих связях» (что поделаешь; историческая память ещё долго будет сказываться в национальном менталитете). Поэтому я оказался в некоем социальном вакууме. Вроде, как и не полноценный бойкот, но и к общению никто особо не стремился.
Однако, вопросы про Дашу и наши с ней отношения всё же последовали; гормоны юности перевешивали социальные страхи «непоротого поколения». А вот к этому-то мы с Дашей и подготовились заранее!
Нами были разработаны несколько версий наших взаимосвязей, которые должны были всех запутать и ничего не прояснить. Эти версии должны были вбрасываться «в народ» постепенно, один за одним, но разным людям, и непременно «по секрету». Эти версии включали, например, вариант с одним отцом, но мы не знали этого, и всю жизнь считали себя чужими и даже собирались пожениться в будущем, а теперь вот вдруг выяснилось, что мы родня. Или вариант с разными отцами-близнецами, один из которых разведчик, погибший, очевидно, на тайном задании (мама не рассказывает), и второй брат усыновил/удочерил ребёнка брата, а КГБ сделал фальшивые «Свидетельство о рождении», так что мы всю жизнь считали себя родными братом и сестрой, и любили друг друга как брат и сестра, а теперь выяснилось, что мы не родные брат и сестра, а лишь двоюродные и теперь мы не знаем, что делать дальше. Или мы вдруг оказывались вовсе не роднёй, а считали себя роднёй, и теперь вот опять, что нам делать со своей любовью.
И т. д. и т. п.
Главный смысл был в том, что мы и сами пока что толком не знаем, кто мы друг другу, потому, что взрослые детям всё время врут и скрывают правду (с этим соглашались все и сразу). На будущее у нас были заготовлены ещё более экзотические варианты, но их время пока не пришло; они должны были быть рассказаны уже в школе, куда приедут из лагеря наши уже отработанные версии.
В общем, Игра началась. Ну а что вы думали? Игра – это серьёзно! И я не зря обучал ей Дашу.
