– Ну ты и засранка! Я сейчас трубку брошу.
Послышался громкий смешок, потом еще один, а потом она рассмеялась в голос.
– Сейчас… погоди… минутку, – прохрипела она.
– Ты в курсе, что я специально тебе позвонила, потому что ты добрая? Еще подумала: «Кто же не станет надо мной издеваться?» Дженни, вот кто. Спасибо тебе большое.
Она судорожно вздохнула, а потом прыснула снова. Я даже не сомневалась: она заново прокручивает в голове ситуацию, и та ее знатно смешит. Могу понять: я бы тоже посмеялась, если бы не опозорилась перед СМИ.
Убрав телефон от уха, я поднесла палец к красной кнопке и представила, как нажимаю ее.
– Ладно, ладно. Все, я спокойна. – Она пару раз коротко вздохнула, пытаясь окончательно взять себя в руки. – Все, все! – Из ее носа вырвался странный тонкий всхрюк, но она его подавила. – Так. Значит, он так и не появился? И вам не сказали почему?
Култи. Это он был во всем виноват. Ну ладно, не он. Я сама была виновата.
– Нет. Якобы при перелете возникли какие-то проблемы. В итоге мы с Гарднером отдувались вдвоем.
Мысленно я всплакнула.
– Звучит сомнительно, – заметила Дженни почти ровным тоном. Почти. Я сразу представила, как она зажимает переносицу и отводит трубку подальше от уха, посмеиваясь. Вот сволочь. – Небось устроил себе поздний завтрак и любовался рекламой со своим участием.
– Или откопал старые записи с игр и критиковал все подряд.
– Или коллекцией часов любовался… – Он их всегда рекламировал, сколько я себя помню.
– Сто процентов сидел в барокамере и читал про себя статьи.
– О, мне нравится, – рассмеялась я, но тут телефон дважды коротко завибрировал. На экране высветился длинный номер, начинающийся на пятьдесят два, и я мгновенно сообразила, чей он. – Так, мне пора, на тренировке увидимся. Твой лучший друг звонит.
– Давай, – рассмеялась Дженни. – Привет передавай.
– Ладно.
– Пока, Сэл.
Я закатила глаза и улыбнулась.
– Давай, до понедельника. Береги себя, – сказала я, а потом ткнула на кнопку входящего звонка.
И не успела ни слова сказать, как по ту сторону раздался мужской голос:
– Саломея.
Господи. Как все серьезно. По голосу было слышно: обычно он вопил «Сэл!», будто я сломала какую-то бесценную безделушку, а тут практически задыхался, глотая звуки. Меня никто не называл полным именем – отец уж тем более. Кажется, он вспоминал про него, только когда был настроен серьезно… то есть серьезно хотел надрать мне жопу, когда, по мнению матери, я совсем уж начинала тупить, и она просила его разобраться. Например, когда в пятнадцать я влезла в драку во время матча и меня вышвырнули. Правда, всерьез он меня так и не наказал. Папа воспитывал по-другому: нагружал работой по дому, а сам тайком хвалил, пока мамы не было рядом.
Поэтому в ответ на отцовское «Это сон? Я что, сплю?» я не смогла удержаться от смеха.
Я стянула с лица одеяло, чтобы было удобнее разговаривать, и тут же сказала:
– Нет. Ты просто сошел с ума.
Он и сошел с ума. «От любви», – как шутила мама. Будучи абсолютным снобом во всем, что касалось футбола, мой отец, как и большинство иностранцев, относился к американским игрокам скептически, кроме, конечно, нас с братом. И Райнера Култи, которого фанаты прозвали Королем, а злопыхатели – Фюрером. Папа говорил, что его невозможно не любить. Ну такой Култи хороший, такой талантливый, еще и играл почти всю карьеру за папину любимую команду, если не считать двухгодичного перехода в «Чикаго Тайгере». Так что да. Футболки у папы были четырех типов: форма сборной Мексики, моя, всех команд Эрика – и Култи. Носил он, разумеется, в основном последнюю, не щадя чувства детей-футболистов, но я особо не обижалась.
Оставив маму с младшей сестрой, мы с папой и братом могли часами смотреть игры Култи. Если не успевали на них, то записывали на кассеты и включали на видике. На меня, тогда совсем маленького ребенка, немец под метр девяносто ростом оказал огромнейшее влияние. Да, Эрик играл в футбол всю мою жизнь, но с Култи все было по-другому. Из-за него меня тянуло на поле словно магнитом, из-за него я увязывалась за Эриком при любом удобном случае, ведь других игроков просто не знала.
Просто так уж случилось, что папа фанател по Култи вместе со мной, чем только сильнее подпитывал интерес.
– Сижу я ем, и тут вбегает твой двоюродный брат, – родители гостили у тети в Мексике, – и требует срочно включить новости.
Ну, понеслась…
– Почему ты мне ничего не сказала?!
– Не могла! Нам нельзя разглашать информацию, пока ее не объявят официально, а я узнала прямо перед пресс-конференцией.
На мгновение по ту сторону трубки воцарилась тишина. Потом, выдохнув себе под нос нечто, крайне похожее на Dios mio[2 - Боже мой (исп.)], отец прошептал:
– Тебя позвали на пресс-конференцию?
Словно не мог поверить. Значит, не видел. Господи, спасибо тебе.
– Все было ровно настолько плохо, насколько ты представляешь, – предупредила я.
Папа снова замолчал, обдумывая услышанное. Потом, видно, решил вернуться к моему идиотизму позже, потому что спросил:
– Так это правда? Он твой новый тренер? – Он произнес это так нерешительно и робко, что если бы я могла – полюбила бы папу еще больше, но больше просто некуда, и это неоспоримый факт.
Не знаю почему, но мне вдруг вспомнились школьные годы и тетрадка по математике с фотографией Култи, которому тогда было под тридцать. М-да.
– Ага. Заменит Марси на позиции помощника тренера. Папа хрипло, прерывисто выдохнул.
– Я сейчас в обморок упаду, – пробормотал он.
Расхохотавшись еще громче, я попутно подавила зевок, потому что еще не ложилась – устроила себе марафон британских комедий на «Нетфликсе», пока не нашла в себе силы позвонить Дженни. В итоге засиделась почти до полуночи, что для меня жутко поздно – обычно-то я, как старушка, ложилась в десять. Или в одиннадцать, когда совсем расходилась. Но Дженни должна была вернуться из Айовы только через два дня, и я знала, что она еще не уснула.
– Любишь ты драматизировать.
– Сестру свою вспомни, – проворчал он.
Ну, тут не поспоришь.
– Ты же меня не обманываешь? – спросил он по-испански. Хотя «спросил» – это сильно сказано, потому что от восторга он практически задыхался.
Я застонала, стаскивая с себя одеяло.
– Да не обманываю, пап, Господи. Мистер Кордеро – наш генеральный директор, полный идиот, я рассказывала, – уже даже рассылку команде прислал, – пояснила я.
Папа притих, только продолжил дышать в трубку. Его реакция меня слегка убивала. Нет, я ожидала приступ безумия, но не до такой же степени. Я бы даже забеспокоилась, но он вел себя так, будто вся его жизнь достигла пика и лучше уже просто не будет.
– Ох, голова закружилась…
Ну вот что он за человек?
Наступила пауза, а потом папа, – человек, который постоянно орал «ГО-О-О-О-О-О-О-ОЛ!!!» так, что его было слышно во всем районе, – переключился обратно на английский и слабо, прерывисто прохрипел:
– Руки… руки трясутся…
Я сама затряслась от смеха.
– Ну хватит.
– Сэл. – Его голос истончился – слишком сильно для человека, который умел разговаривать громко и еще громче. – Voy а Погаг[3 - Я сейчас расплачусь (исп.)]. Ты будешь с ним на одном поле.
Надо было перевести тему. Из-за папы у меня уже живот разболелся от смеха. Я не стала напоминать, что случилось с Эриком, – мы и так прекрасно все помнили, – но такая она, истинная любовь: слепая и безусловная.
– Пап, ну прекрати! – Я никак не могла успокоиться, потому что хорошо знала отца, и он был абсолютно серьезен.
Папу сложно назвать слезливым. Из-за меня он плакал два раза: когда меня позвали в юниорскую национальную сборную и когда я перешла в состав молодежной команды. Помимо этого, я видела его слезы только однажды: в день смерти его отца. Когда меня приняли в профессиональную лигу, он просто сиял, потому что нисколько во мне не сомневался. Это я нервничала так, что даже задница взмокла.
– Он будет тебя тренировать, – пискнул отец. Серьезно, именно пискнул.
– Да знаю я! – рассмеялась я. – Мне уже человек десять написали с вопросами, правда это или нет. Вы сумасшедшие.
– Он будет тебя тренировать, – просто повторил папа.
В этот раз я ущипнула себя за переносицу, сдерживая рвущиеся из горла звуки.
– Я скажу, когда у нас будет открытая тренировка, познакомишься с ним.
И отец уже в который раз сделал то, чего делать не стоило:
– Сэл, Сэл, никому не говори, но ты у меня любимый ребенок, – сказал он.
Господи боже.
– Папа…
На заднем плане раздался возглас – подозреваю, негодовала моя младшая сестра. Судя по шороху, раздавшемуся в трубке, папа отодвинул телефон от уха, а потом крикнул куда-то в сторону:
– Да я пошутил!.. Ты же вчера меня ненавидела, te acuerdas?[4 - Помнишь? (исп.)] Как ты можешь быть моей любимой дочерью, если не хочешь, чтобы я был твоим отцом? – Он покричал еще немного, а потом устало вздохнул в телефон. – Ох уж эта девчонка, mija[5 - Дочка (исп.).]. Не знаю, что с ней делать.
– Сочувствую, – кивнула я.
Я правда сочувствовала, ну, отчасти. Моя сестра росла полной противоположностью нам с Эриком, и ей наверняка приходилось тяжело. Ей не нравилось то, что нравилось нам – то есть спорт, – но на самом деле ей вообще ничего не нравилось. Родители пытались записывать ее в разные кружки, но она бросала их, толком не попытавшись. Я не раз им говорила, что ей нужно самой в себе разобраться.
– Эх. Ладно, чего уж жаловаться. Так, погоди… Сеси, que quieres?[6 - Чего тебе? (исп.)] – И он ушел снова орать на сестру.
А я так и осталась лежать в кровати за полтысячи километров от родного дома, прижав телефон к уху, пытаясь свыкнуться с мыслью, что Райнер Култи – Райнер Култи! – станет моим тренером. Дыхание перехватывало одновременно от страха и предвкушения.
Всего-то.
Ага.
Надо было взять себя в руки и сосредоточиться на предсезонной подготовке, чтобы не вылететь из стартового состава. Мне, конечно, пришлось бы нехило облажаться, чтобы начать сезон на скамейке запасных, но кто знает, как повернется жизнь? Я предпочитала не рисковать.
С этой мыслью я закончила болтать с отцом, легла спать и отговорила себя от поздней пробежки, хотя сорваться хотелось страшно. Телу нужен был отдых. Только и пришлось десять минут тупо пялиться в стену, чтобы убедить себя потерпеть до утра.
Когда я была помладше, один из любимых тренеров мотивировал нас такими словами: «Хотите мира – готовьтесь к войне».
Но никакого мира не будет, если я не смогу выложиться на тренировках, – что с Королем, что без него.
Глава 3
– Собрание сегодня на пятом этаже, Сэл, конференц-зал 3-С. – Охранник подмигнул, протягивая через гранитную стойку гостевой пропуск.
– Спасибо. До встречи. – Я широко ему улыбнулась и кивнула, разглядывая огромное панно на стене прямо за ним. Яркое и цветное, оно состояло из множества фотографий игроков «Пайпере» и «Рекере» – хьюстонского мужского профессионального клуба. Наша команда играла под эгидой их собственников, которые нас и создали. Я лелеяла мысль, что они нас удочерили, как приемных детишек с огромным потенциалом, которые могли повторить многолетний успех мужчин. Единственное, чего я не понимала, – почему нас назвали «Пай-перс». Ужасное название, хуже сложно было придумать. Ассоциировалось у меня с памперсами, и только.
На фотографии в центре я со вскинутыми руками радовалась голу, забитому два сезона назад. «Надо будет рассказать папе», – подумала я, оглядывая новые работы, появившиеся в холле; по пути к Гарднеру несколько дней назад я не обратила на них внимания. «Рекере» и «Пайпере» отхватили себе впечатляющую штаб-квартиру – совсем новое здание в быстро развивающемся районе недалеко от центра.
С пресс-конференции прошло уже три дня, но о моем идиотизме пока ничего не было слышно. Вообще. Ни звонка, ни письма, ни сообщения. Словно никто ничего не видел. Надо мной часто смеялись за интересы или выбор одежды – я привыкла к этому и была готова к подколкам.
Но все равно.
Я с ужасом ждала дня, когда видео попадет в Сеть, но обычно заталкивала мысль в дальний угол. У меня не было времени волноваться. Меня ждали другие дела, например, как сегодня.
Перед началом тренировок персонал с командой всегда собирался на вводную встречу. В основном она была нужна для того, чтобы познакомить новичков с расписанием, правилами и кучей других деталей, которые обычно быстро вылетали из головы.
Найти конференц-зал было несложно. У дверей уже собрались люди; поздоровавшись с ними, я заняла место примерно в центре. В углу Гарднер разговаривал с парой помощников; после пресс-конференции он обнял меня, изо всех сил стараясь не рассмеяться.
Рядом вдруг кто-то пискнул.
– Сэл! – Это была Дженни, мой любимый вратарь на всем белом свете. Наполовину японка, наполовину европейка, высокая, красивая, с отличной кожей и чудесным характером. Я раньше люто ее ненавидела, но в хорошем смысле этого слова: она вечно не давала мне пробить по воротам, когда мы были в разных командах. Бред, конечно: как в этом жестоком мире мог найтись одновременно талантливый, умный, да еще и красивый человек? Но Дженни была такой хорошей и доброй, что ненависть моя продержалась всего секунд двадцать.
– Джен-Джен, – помахала ей я. Она показала на стул рядом с собой, жестами подзывая пересесть. Я помахала еще паре знакомых игроков, большинство из которых подозрительно озирались. Господи. Я еще раз быстренько оглянулась на тренеров, проверяя, не прячется ли за ними Култи.
Не прятался, разумеется.
«Хватит, Сэл. Соберись».
Дженни обняла меня, как только я к ней подсела.
– Как же я рада тебя видеть, – призналась она.
Мало кто из игроков круглый год жил в Хьюстоне, в том числе Дженни, которая по окончании сезона всегда возвращалась домой в Айову. Мы уже два года играли в одной команде – сейчас как раз начинался третий. И хотя до Сан-Антонио, где жили родители, ехать было всего три часа, если не меньше, меня устраивало жить в Хьюстоне, несмотря на высокую влажность.
