А. Райро "Алекс Бринер. Последний ранг. Книга 3"

Это Эсфирь.

Эсфирь Бринер. И здесь ей уже двадцать лет.

Выходило так, что она ждала, когда я сюда приду, поэтому специально устроилась служить в этот Музей. Да, никаких сомнений. Так мог поступить только истинный Пророк, как бы он ни выглядел и как бы ни назывался.

– А ты помнишь, как тебя зовут? – глухим голосом спросил я.

Она перевела взгляд с Волота на меня, затем поправила очки без стёкол на носу и ответила:

– Соломон-четыре тысячи двадцать восемь.

При Волоте я не стал ничего уточнять, хотя теперь никто бы не убедил меня в том, что это не Эсфирь Бринер.

Нет. Это была именно она.

Странно, что она не узнала во мне своего родного брата Алекса. А может, узнала, но не подала виду. По белому и безэмоциональному лицу андрогина сложно было что-то понять.

– А меня зовут Гедеон, – представился я.

Она кивнула и посмотрела на Волота.

– А вас?

– Волот, – прямо и просто ответил тот.

Эсфирь опять кивнула и указала на высокие двустворчатые двери с позолотой. Всё здесь выглядело, как в старинных музеях: лепнина, многоярусные люстры, мрамор, торжественность и тишина.

– Тогда пройдёмте дальше, неспасённые, – сказала Эсфирь. – Здесь вы наконец узнаете, что такое Спасение. У вас есть на это пятьдесят две минуты пятнадцать секунд… четырнадцать… тринадцать…

Книга 3. Эпизод 4.

Даже в кошмарном сне моё воображение не смогло бы нарисовать картину более страшную, чем та, что я увидел в этом Музее.

Эсфирь повела меня и Волота по многочисленным залам, и поначалу всё казалось более-менее понятным и ожидаемым.

Жёлтый пол блестел под ногами.

Тёмный эфир продолжал давить на тело и гнуть мою магическую оборону.

Шаги эхом отражались от гладких стен, и чем дальше мы шли, тем сильнее становился запах тухлятины – точно такой же запах, какой обычно ударял в нос в червоточинах с тёмным эфиром.

– Не удивляйтесь, что тут пахнет неприятно, – предупредила Эсфирь, когда заметила, что я едва заметно поморщился. – Мы называем это «Запахом десятилетия». Он входит в музейную экспозицию. Это моя идея, кстати. Чем дальше вы проходите внутрь Музея, тем сильнее воняет, чтобы полностью погрузиться в историю нашего Спасения.

Не сбавляя размеренного шага, я покосился на Эсфирь.

Значит, вонь тухлятины она назвала «Запахом десятилетия»?

А у этой девчонки есть чувство юмора. Чёрного, конечно.

Мы продолжали идти по Музею, но пока ни у одного экспоната не остановились. Я лишь мельком отмечал некоторые детали.

Например, в одном из залов заметил переломанный остов АЭ-Роптера, буквально скрученного в крендель чьей-то исполинской лапой и жёваного гигантскими зубами.

Потом нам встретились кости на постаментах.

И это были далеко не скелеты мамонтов или динозавров, а кости мутантов. То, во что превратились люди и представители нео-рас, но не всех, а только вейги и лювины. Уроды, которых даже сложно назвать чудовищами. В этих существах просто не было природного смысла, но они появились.

– А что стало с эмпирами и ка-хидами? – поинтересовался Волот у Эсфирь.

Та на него даже не посмотрела, продолжая вести нас по залам, но всё же ответила:

– Эмпиры так и остались на Нео-стороне и не покинули своих земель, а ка-хиды заняли практически всю Зону ТЭ.

– Зону ТЭ? – уточнил Волот. – Вы так называете Зону Тёмного Эфира, да?

– Очевидно, – бросила Эсфирь. – Это зона, где нет спасённых.

– И большая она, эта зона?

На это ему уже не ответили, но Волот всё равно удовлетворённо хмыкнул. Будущее неожиданно стало открываться для него с хорошей стороны – с той самой, которой он и хотел.

Часть нео-рас всё же выжила. И если эмпиры за девять лет после катастрофы пока никак себя не проявили, то ка-хиды точно вышли из тени.

В ещё одном из залов мы увидели экспозиции всех девяти Путей Магии.

Вообще всех – от официально разрешённых до запретных.

Сначала демонстрировался Путь Прагма, то есть Путь Элементов. Именно их представители участвовали в создании программы «Спасение». Магом Пути Прагма был и профессор Троекуров. Потомственный алхимик.

Дальше шёл Путь Истис, то есть Веры.

Экспозиция Музея хранила здесь не только предметы и одежду известных Пророков, но и их предсказания. Я даже заметил ту самую тетрадку, в которую опекуны Феофана записывали его сказания. Судя по всему, сам мальчишка не выжил.

– Иногда я перечитываю эти записи, – вдруг призналась Эсфирь, показав на тетрадку Феофана под стеклом. – Этот мальчик всё же был величайшим пророком. Жаль, что мы никогда друг друга не видели. Мне бы очень хотелось с ним познакомиться, но не суждено.

Показалось, что в её голосе прозвучала грусть.

Потом были экспозиции Путей Динамис, Эреба и Дендро, то есть Силы, Мрака и Природы. Затем шли Путь Физис, то есть Стихий, и Путь Ама, то есть Крови.

Ну а после них я заметил ещё и два запретных направления: Путь Сидарха, то есть Духа, и Путь Психо, то есть Мысли.

Как ни странно, но в экспозиции стояла восковая фигура Коэд-Дина, как представителя одного из самых известных сидархов прошлого.

Вот уж ирония.

Я бросил на изваяние лишь короткий взгляд и пошёл дальше. Скульптор, который создавал этот образ, взял за основу один из моих портретов. Там я был запечатлён в двадцатипятилетнем возрасте, как раз перед повышением последнего ранга. Тщеславный упрямец, сильный, богатый и известный, который ещё не знает, что с ним будет буквально через несколько дней.

На указательном пальце правой руки у этого воскового Коэд-Дина я заметил ещё и кольцо с крылатым котом.

Причём кольцо было настоящим. Тем же самым, которое сейчас я сам носил на своей руке. В этой червоточине прошлое встретилось с будущим, и в который раз мне пришлось признать, что у судьбы, как и у некромантов, скверное чувство юмора.

Я сунул правую ладонь вместе с кольцом в карман брюк и чуть замедлил шаг.

Волот рядом едва слышно усмехнулся.

– Как забавно, Гедеон. Сердце-то не ёкает?

Он тоже разглядывал воскового Коэд-Дина и всё, что его окружало в этой музейной экспозиции.

Были тут и фотографии особняка на Белом Озере, и даже портрет моего оруженосца из африканского народа нгаби – Бонце, по прозвищу «Дождь-рождённый-в-пятницу». Сам он не обладал магией, зато его жена и две дочери владели силой Пути Психо. Я знал об этом, но никому никогда не говорил. Менталисты и в прошлом веке были вне закона.

Кстати, в честь Пути Психо в этом Музее тоже была установлена экспозиция.

Под стеклом лежали карточки арестантов с приговорами, приведёнными в исполнение. Там говорилось, что такому-то менталисту поставлена вечная Печать Блокады, а такой-то вообще казнён. Тут же рядом лежали те самые Печати, уже без красной магической краски, потому что она осталась на лбу приговорённых менталистов. Правда, всё это теперь было лишь достоянием истории.

Я нахмурился и прошёл мимо, наконец покидая зал.

– Эй, уважаемый Соломон… не помню ваше число! – внезапно обратился к смотрителю Волот. – Неужели Путь Психо теперь официально разрешён? Или мне показалось?

Эсфирь молча преодолела ещё один зал и только потом ответила:

– Нельзя разрешить то, чего нет.

– В смысле – нет? – опешил Волот.

Меня посетила нехорошая догадка, но когда Эсфирь подтвердила её вслух, то холодок пробежал по спине.

– За девять лет программы «Спасение» магия полностью исчезла, – сообщила она. – Её больше не существует. По крайней мере, у спасённых.

От этой новости стало не по себе.

Теперь понятно, о чём говорил Соломон-два, то есть местный профессор Троекуров, когда признавался, что в этом Музее их всех охватывает иррациональное чувство грусти и утраты.

Люди спаслись, но потеряли магию.

Я покосился на Волота. Вот тебе и прекрасное будущее.

Ничего не говоря, мы оба продолжили путь по Музею. В следующем зале нам попалась ещё одна знаковая экспозиция – один-единственный мехо-голем на постаменте. Тот самый стальной увалень, который сейчас работал продавцом в моём собственном отделе по продаже «Умного снаряжения Бринеров». Именно таким был сейчас Семён Троекуров. Неуклюжим робо-парнем.

На табличке под экспозицией значилось:

«СОЛОМОН-1. Неудачная версия».

– Что значит «Неудачная версия»? – тут же спросил я.

Эсфирь чуть замедлила шаг и посмотрела на меня.

– Это первый образец для программы «Спасение». Учёный, который рискнул переместиться в этого мехо-голема, умер через пять месяцев после внедрения. Зато его эксперимент помог другим учёным увидеть ошибки в расчётах и создать более совершенную модель.

Я чуть замедлил шаг, разглядывая стального Соломона на постаменте.

– А кто был Соломоном-один? Ты знаешь?

– Конечно, знаю. Все знают, – ответила Эсфирь. – Это профессор Басов Анатолий Ануфриевич. Лучший друг и научный оппонент Соломона-два. Его смерть стала большой утратой для Соломона-два. Это случилось за полгода до прорыва тёмного эфира. Зато смерть Соломона-один обеспечила людям более надёжное Спасение. Мы уже девять лет существуем с тёмным эфиром и до сих пор живы. Не считая тех, кто сгинул в Зоне ТЭ.

Её слова стали для меня открытием.

Значит, тот самый профессор Басов, в убийстве которого меня обвиняли и пытались подставить, в этом будущем участвовал в программе «Спасение» и стал Соломоном-1.

Здесь история пошла немного по иному пути. Профессор Басов погиб, но не от руки агентов Стрелецкого в Академии Изборска, а в результате научного эксперимента в Петербурге. А ещё это значило, что Семён Троекуров, внук Пимена Троекурова, не стал здесь Соломоном-1. Возможно, он всё-таки погиб в Изборске, прямо в магазине «Мануфактура Севера», в так называемой Зоне ТЭ.

Но ещё хуже было то, что реальный Семён, который сейчас работал в моём отделе «Умного снаряжения» и чей мозг был внедрён в первую неудачную версию Соломона, не имел шансов на выживание. У него имелось всего пять месяцев. Всего пять!..

Пока Эсфирь говорила, а я размышлял насчёт услышанного, Волот всё больше хмурился.

Его что-то сильно обеспокоило, и в итоге он спросил:

– И большая она по размеру, эта Зона ТЭ? Много людей погибло?

Эсфирь остановилась так резко и неожиданно, будто натолкнулась на невидимую стену. Затем повернулась к Волоту и спросила:

– Чувствуете, чем пахнет?

Тот поморщился.

– Чувствую. Воняет тухлятиной.

Эсфирь покачала головой.

– Нет. Так пахнет правда о нашем Спасении. – Её глаза мигнули светом и сразу же потухли, после чего она добавила: – Сейчас вы узнаете всё про Зону ТЭ. Мы как раз пришли. Это самое сердце нашего Музея. Именно отсюда распространяется «Запах десятилетия».

Она показала рукой на последний зал.

Тот стоял закрытым, а его чёрные массивные двери напоминали вход в бункер. Над входом значилось:

ЗОНА Т. Э.

Через несколько секунд двери медленно и бесшумно распахнулись, а из зала на нас дыхнуло той самой правдой.

***