– В смысле?
– Жопа в коромысле, – отец сказал это сухо. – Хватит. Пора взрослеть, Данила. И шанс я тебе дам. Вот как раз до двадцати пяти лет… иди к своей невесте. Решай её проблемы. Расторгай этот грёбаный договор. Нам он точно не в тему. Возвращайся. И тогда поговорим о твоём будущем.
– А если нет?
– Если нет… на нет, как говорится, и суда нет… ты совершеннолетний. И не мне тебя жизни учить. Благо, есть ещё желающие.
Чтоб их…
И эти шанса не упустят. Никогда не упускали.
Вот… гадство.
– И да… для чистоты эксперимента. Когда-то я приехал в этот город с пятью тысячами рублей в кармане. Тебе дам десять.
Да он издевается!
Глава 8. О проклятьях, сложностях родственных отношений и женихах с демонами
Петр Первый в детстве жил в Петербурге.
Из школьного сочинения о тяжелом детстве юного царя
– Привороты разными бывают. Не одобряю, конечно, – сказала бабушка, когда поняла, что Ульяна не сильно впечатлилась. – И отговариваю, потому как нет в приворотах правды, а значит, и счастья не будет. Настоящего.
Ульяна кивнула.
Она вот привороты тоже не одобряла категорически, но больше от того, что занимались ими, как и отворотами, снятиями венца безбрачия и прочими донельзя странными вещами, люди сомнительного свойства.
А выходит, что и бабушка…
– Есть простые. Скажем, по следу. Или на воде. Их-то и проворотами назвать сложно, если так-то. Не то, чтобы вовсе баловство, скорее уж нужны, чтобы человек внимание обратил. Увидел. А то бывает, что ходит, ходит, а очевидного не замечает. Держатся такие от пары часов до пары дней. Там уж слетают и или сложится оно, сживётся, или нет.
Или встретится динозавр, или нет.
Понятно.
– Есть те, которые долгие, на месяц-два и до года. А если продлить, то и дольше. Нехорошая вещь. Такой приворот обоих мучает. Две нити силком сплетаются в одну, и добре, если и вправду что-то из того получается. Но чаще нет. Примученный любить-то любит, но любовь его тяжёлая. Он мнителен становится, ревнив и слезлив. То кричит, то плачется, то болеть начинает. Иные и вовсе руки на себя наложить пробуют… или даже накладывают. Душа в том видит свободу, к ней и стремится. Случается, что не только на себя. А другая сторона, которая затеяла всё, тоже платит. Здоровьем. Удачей. Душою даже… но такие привороты вспять обернуть можно. Нелегко, но вот при желании – вполне. А вот когда на крови сделан…
Страшная сказка у старого пруда.
Под пирожки с мухомором.
Почему бы и нет.
Только ночь уже, вон, небо потемнело, звёздочки выкатываются одна за другою. И луна прорезалась, почти полная, чутка только с одной стороны скособоченная.
– У… – выдал Никитка нерешительно. – Извините. Прям… душу тянет повыть! Чую, просыпаются во мне тёмные инстинкты диких предков…
– Это просто ты пирожков пережрал, – Ляля вынырнула из пруда. – Вот и пучить начинает. А воет он, чтоб бурчание в животе не было слышно!
– Ябеда!
– Сейчас вовсе в кусты попрётся…
– Кровь – это основа основ. Чай, в университете рассказывали про запретные разделы?
– Д-да… а вы откуда… ну да, извините… не подумала.
– Не такие мы и дикие, – усмехнулась бабушка. – Те, кто ставил запреты, прав был. С кровью ни одна ведьма без веской причины не свяжется, ибо такая волшба, она не только по ведьме ударит, но и со всего рода плату возьмёт. А не каждый род такую плату выдюжит. И ведь знала же, глупая, да решила, будто умнее всех.
– Как…
– А вот так. Она в последние-то приезды всё больше не с подружками гуляла, но в библиотеке посиживала. Я ещё порадовалась, что повзрослела-таки, за ум взялась. Она же, небось, заклятье искала подходящее. И нашла на нашу голову. Я как увидела над твоим отцом кровавое марево, так и поняла, что она учинила.
– А я вот так и не поняла, – честно сказала Ульяна.
– Судьбу она перекроила. Кровь… это ж нить, что тянется из прошлого в будущее, и на нити этой многие судьбы нанизаны. Она её вытянула, вывернула в другую сторону и со своею связала крепким таким узлом, который уже не распутать, ни разрубить.
Сказано это было тихо, но Ульяна ощутила, как по спине мурашки побежали.
– Отец ведь твой не просто любил её, верно? Боготворил. Любой каприз исполнял, да ладно бы это… не было для него во всём мире ничего-то и никого-то, кроме неё одной. Разве вот когда ты народилась, тогда чуть заклятье не то, чтобы ослабло… скажем так, растянулось. Вы ж с матушкой одной крови.
Ульяна задумалась.
Любил ли отец мать?
Бесспорно. И сильно любил. Так, что слов не найти. И ей, маленькой, эта любовь казалась чудом. А ещё было немного обидно, потому что Ульяну отец тоже любил, но стоило рядом маме появиться, как он тотчас словно забывал, что Ульяна существует.
Это из-за приворота?
Но Ульяна не верит в привороты. А в любовь, которая до гроба, выходит, что верит?
– Беда в том, что те, кого на крови привязали, не живут долго. Твой отец ещё изрядно протянул, полагаю, потому как она держала. Понимала, что как его не станет, то и нить разорвётся, и по ней ударит… должна была.
А ещё отец оставил маме всё имущество. При жизни. Правда, раньше Ульяна об этом как-то и не задумывалась. Ей вон квартира отошла, но тоже дарственной, и ещё фонд, которым какие-то совсем уж незнакомые люди управляли.
Только теперь она понимала, что имущества у отца было куда как больше.
– Но… не ударила?
– И это плохо, – сказала бабушка очень серьёзно. – Такие запреты не для того создают, чтобы их легко было обойти. Да, видать, многое она узнала… погоди.
Бабушкина ладонь скользнула над головой. Волос не коснулась, но Ульяна ощутила движение, а потом холод, что от руки пошёл и внутрь будто бы.
И потянуло так…
Так…
– Тише. Сиди. На вот, – в руки Ульяне вложили зеркало. Обыкновенное такое. Овальное, в розовой пластиковой рамке. – Смотри внимательно.
На что?
Собственная физия показалась ещё более нелепой, чем обычно. Особенно выражение лица. Растерянное-растерянное. И удивлённое. И ещё испуганное, хотя чего бояться? А оно вот.
Волосы дыбом.
Глаза посветлели…
– Чуть дальше отодвинь.
Ага, это чтоб было видно лучше… хотя… темно, почему оно вообще видно? И зеркало обычное, без встроенной подсветки. А бабушка за спиной стоит. Возвышается даже. И руки держит. И от рук этих к Ульяне точно ниточки протянулись. Беленькие.
Это она марионетка?
Или… стоило ниточкам коснуться макушки, и они потемнели. А потом волосы шевельнулись и приподнялись. Нет, разве такое… а из них навстречу ниточкам тоже потянулось что-то чёрное, то ли дым, то ли туман.
Пар?
Главное оно выползало из волос, чтобы повиснуть над макушкой Ульяны этаким облаком.
– Что… это?
– Проклятье родовое, – бабуля подхватила черноту ладонями да и смяла её.
– Ай!
Голову болью прострелило, будто иглу в ухо всунули.
– Терпи. Сейчас чуть полегчает.
Ага.
Конечно.
А Ульяна взяла и поверила. И… и понаехали тут. Она не звала! Припёрлись. Как же, помогать… столько лет она им нужна не была, тут же вдруг понадобилась.
Уроды.
Права маменька, хотя сама и вправду ведьма, если не по силе, то по характеру…
– Дыши глубоко, – рядом плюхнулась Ляля. – Ба, я её умою…
Не надо Ульяну мыть! Не водою из грязной этой лужины… русалка. Не бывает русалок! А что чешуя, так это болезнь кожная. Кератоз.
Точно!
Ульяна читала…
– Сиди, сиди, это в тебе проклятье говорит. Они все разум дурманят, – вода, коснувшаяся лица, была ледяною, и холод вдруг унял раздражение. Даже стыдно стало за мысли свои. Получается, что… что… не бывает проклятий.
То есть, бывают, конечно. Классические.
Тёмные.
И ещё некромантические. Это из запретных разделов магии. И надо тогда обращаться в полицию. С заявлением. Требовать досмотра… пусть проверяют, выявляют.
– Сиди, сиди, – Ляля черпала воду из воздуха и лила на лицо. – Сейчас пройдёт.
– Я… в полицию пойду.
– Сходи, – бабушка уже водила пальцами по спине, от шеи и ниже. И в позвоночнике эти её прикосновения отзывались лютым холодом. – Вреда не будет, но и пользы тоже. Проклятье ведьмовское, а стало быть, ничего-то они не найдут.
Но как же… Ульяна сама видела.
И ладно бы только видела. В конце концов, увиденное могло быть иллюзией, но она же чувствовала! Вот эти тонкие злые нити, которые уходили вглубь её тела. Они… они существовали!
И там, внутри, тоже чернота пряталась.
Под сердцем.
– Тише, детонька, разберемся… со всем… признаюсь, тогда я крепко оплошала. Всё, Ляля, отпускай. Теперь поутихнет. Я, как увидела эту вот хмарь… даже не такую. У тебя махонькая, а там прямо кипело всё, чернотой переливаясь, у меня сердце едва и не стало. А она подходит и говорит, мол, маменька, не лезь, куда не просят.
– А вы?
– А я полезла… такое… оно не бывает задарма. Да и не хватило бы у неё собственных сил. Крепко не хватило бы… она ж слабой всегда была. Значит, что?
– Что? – спросила за Ульяну Ляля, чья влажная, но тёплая ладонь крепко держала за руку.
– Значит, что где-то она их взяла. Но тех, что взяла, надолго не хватит. Их никогда не хватает, чтобы полностью…
Чернота внутри сворачивалась клубком. Она перекатывалась и… успокаивалась.
– Я и спросила, мол, чем платить будешь.
– А она?
– Она ответила, что не моего ума это дело… всегда была упрямой, своевольною. Но вот чтобы такое… – бабушка покачала головой. – И говорит, что дело сделано. Что одним любовь, другим – жизнь долгую и приятную. И выберет она второе. Что не позволит с собою, как с подружками, когда их в доме заперли и детишек рожать заставили… будто кто-то запирал и заставлял. Но нет… вбила себе в голову, что… ну не о том речь. Мне сказала, что клятва принесена, обряд завершён. И что если ей счастья желаю, то оставлю всё, как оно есть. А иначе – я ей не мать.
Страсти какие. Главное, воспринимается всё до крайности опосредованно. Как сказка. Такая вот, Ульяны напрямую не касающаяся.
– Мне бы сдержаться, поговорить, тихо, ласкою… глядишь, повернулось бы всё… но не смогла. Отвесила я ей оплеуху. Она в свою очередь меня проклясть попыталась… я её… в общем, закипело всё. Слава Богам, что Белянка сообразила, что неладное начинается и гостей вывела куда-то там. Мы ж от души развернулись.
– И…
