– Потрясающе, мама!
– Похоже, у нас немало еды…
Стол казался поразительно роскошным после всех лишений года. Ввели карточки, и поляки всегда оказывались в очереди последними, за наглыми немцами, поэтому доставалось им немногое. И все же по редким разговорам с Эстер Ана знала, что в гетто положение хуже, гораздо хуже. Тамошним обитателям приходилось довольствоваться гнилой картошкой и овощами, непригодными для отправки в Рейх. В морозы такого питания было явно недостаточно. Кроме того, в гетто не хватало дров, чтобы готовить еду, поэтому овощи часто приходилось есть сырыми. Дети отправлялись в северную часть гетто, Марысин, и рылись в мерзлой земле в поисках угля. Люди так мерзли, что сжигали собственную мебель. При виде золотистого карпа Ане стало неловко.
– Сегодня Рождество, мама, – сказал Якуб. – И мы не ели весь день.
– Верно, – кивнула Ана, не желая испортить праздник. Она приложила столько сил к этому ужину, что было бы жалко испортить его печальными мыслями. И все же она добавила: – Но мы хотя бы всю неделю что-то ели.
Якуб замер.
– Ты думаешь о евреях?
Ана кивнула. К ней подошел Александр, самый серьезный из всех.
– Я вижу их, когда еду в трамвае, – сказал он.
Недавно нацисты отправили на работу в больницы немецких студентов, и Сандеру сказали, что теперь он будет работать только три дня в неделю. Пришлось ему искать вторую работу – он стал кондуктором в трамвае. Бартек долго ругался, что это ниже его достоинства, но Сандер ответил, что должен зарабатывать. Ана чувствовала, что у него есть друзья среди партизан, и гордилась сыном, но боялась расспрашивать.
– Все действительно так плохо, как говорят? – спросил Бартек.
– Еще хуже. На улицах страшная грязь, а когда рабочие команды пытаются что-то убрать, вода замерзает, и ходить становится опасно – только самые крепкие справляются. А крепких сейчас мало. Я видел, как туда доставляют продукты – овощи на повозках так воняли, что их скоту стыдно было бы скормить. Но эти несчастные расхватывали овощи прямо с повозки, не дожидаясь разгрузки. Тиф после наступления холодов отступил, но там свирепствует туберкулез. Кашляют повсюду. Хуже того… – Александр оглянулся, хотя в доме они были одни. – До меня дошли слухи, что этим все не кончится. Они отправляют евреев на смерть.
– Они их убивают? – ахнул Якуб.
– Да, душат газом. Меня бесит, что я, доктор, ну или почти доктор, пробиваю билеты мерзким немцам, которые держат людей в загонах, словно животных. Ведь я должен был бы помогать этим людям. Это чудовищная жестокость. Нет, не жестокость, варварство!
Ана сжала руку сына. Это ее вина. Она первой подумала о гетто, и теперь они сядут за рождественский стол, терзаясь чувством вины.
– Может, мы сядем? – предложила она.
Они сели, но даже Якуб замешкался. Они с чувством неловкости смотрели на шестой стул, за рождественским столом традиционно предназначавшийся случайному прохожему, которому негде отметить праздник.
– Мы должны им помочь, – сказал Бронислав. – В больнице я могу достать лекарства. Нужно лишь найти способ передать их в гетто.
– Эстер может помочь, – ответила Ана. – Только если это не слишком опасно.
– Что слишком опасно? – спросил Александр.
Ана сглотнула.
– Они могут ее застрелить?
– Могут. – Сын закусил губу. – Но она будет осторожна. Я знаю нужных людей.
Он сказал это так тихо, что Ане показалось, что она ослышалась.
– Людей в гетто?
– И в гетто, и в городе. Хорошие люди хотят помочь.
– И утереть нос этим нацистским ублюдкам, – добавил Якуб.
– Якуб! – возмутился Бартек.
– А ты разве думаешь иначе?
Ана заметила, что муж на противоположном конце стола начал ерзать, и всмотрелась в его лицо. Разговор принял рискованный оборот. Семейный ужин неожиданно превратился в нечто иное.
– Нам следует не «утереть им нос», – сказал Бартек, – а отправить их в небытие.
Ана замерла. Никогда еще она не слышала подобных яростных слов от своего миролюбивого мужа. В его глазах она читала сильнейшие эмоции – гордость, потребность в одобрении и, возможно, страх. Ана улыбнулась.
– По крайней мере, изгнать их из Польши, – сказала она.
Бартек фыркнул.
– Именно, дорогая. Из Польши, из Германии, отовсюду, где достойные люди пытаются просто и спокойно жить. Это никому не нужно… такая ненависть. Разве не сказал Иисус: «Возлюби ближнего своего»? Разве он не призывает нас уподобиться доброму самаритянину и помогать тем, кто оказался в тяжелом положении, какова бы ни была их вера? Разве не был он рожден, чтобы нести мир всем людям?
Они смотрели друг на друга. На столе ярким рубином пылал суп, и карп сиял золотом. Столько богатств на одном столе – а всего в нескольких кварталах отсюда люди голодают. Якуб вскочил.
– Мы все знаем, что нужно делать!
Родители посмотрели на этого пылкого восемнадцатилетнего юношу, который только что радостно потирал руки при виде праздничного стола.
– И что же? – удивленно спросила Ана.
– Мы должны собрать эту еду и отнести в гетто. Сегодня Рождество, мы должны делиться. Люди никогда еще не оказывались в такой нужде. – Все смотрели на Якуба с восхищением, и он добавил: – Кроме того, я все равно не смогу наслаждаться этой едой.
Бартек поднялся и обнял младшего сына.
– Ты хороший мальчик. Вы все замечательные ребята. Пойдемте же – даже эсэсовцы не будут стрелять в нас в Рождественский сочельник.
* * *
Он оказался прав. Охранников на башнях было совсем немного, а те, что несли караул, явно смягчились от звуков рождественских гимнов, доносившихся с улиц Литцманштадта. Когда они пришли к ограде с пакетами с едой, охранники смотрели в другую сторону. Ана постаралась собрать как можно больше, чтобы передать все блюда праздничного стола. Суп пришлось оставить дома, но они открыли коробку конфет, присланную родителями Бартека, и положили по конфете в каждый пакет – пакетов было двенадцать. Забавно – они готовили подарки для евреев, которые понятия не имели о христианских традициях, и все же это было очень важно.
Приготовив все, они встали в круг, и Бартек благословил их. Они тревожно всматривались во мрак. Они были не одиноки. Многие пришли к ограде гетто с такими же пакетами. Ане стало невыразимо тепло от той любви, что исходила от людей, собравшихся возле гетто. Именно таким и должно быть Рождество! Ана была рада, что ее драгоценный карп достанется тем, чья нужда тяжелее ее собственной. Она заметила, что Александр со многими здоровается. Ана вгляделась в темноту. Оказалось, что у ограды уже собралось множество людей, которые тянули к ним руки. Ана принялась раздавать свои пакеты. Очень быстро все кончилось.
– Ана! – к ограде подбежала Эстер. – Я так рада вас видеть. Я возвращаюсь с родов – было тяжело. Младенец шел спинкой. Но я сумела развернуть девочку, и все прошло хорошо.
Ана радостно ахнула.
– Поразительно!
Эстер просияла.
– Рождественское чудо, – сказала она. – Или чудо Хануки – вот только свечей у нас нет, чтобы отметить праздник. Зато теперь у нас есть еда. Бог улыбнется нам – спасибо!
Эстер указала на людей, спешащих с пакетами по домам. Ана расстроилась.
– Ох, Эстер, прости! У меня ничего не осталось…
Эстер легко отмахнулась.
– Не волнуйтесь. У нас есть еда. У Лии есть… связи в администрации, и она приносит нам достаточно.
– Связи?
Эстер покраснела.
– Немецкий офицер ей симпатизирует. Мне это не нравится, но пока что он просто дает ей еду. Честно говоря, если бы она отказалась, нам пришлось бы гораздо тяжелее. Нам остается лишь молиться, чтобы Бог ее не оставил.
Она подняла глаза к звездному небу. Ана сжала ее руки.
– Я буду молиться за тебя.
– Спасибо.
Эстер улыбнулась. Да, конечно, она верила в Бога, и все же его заступничества явно было недостаточно. Ана заметила, что Александр оживленно беседует с тремя юношами, и тяжело вздохнула.
– Мы вам поможем.
– Как?
– Пока не знаю. Может быть, нам удастся вас вытащить – тебя и Филиппа?
Эстер покачала головой.
– Я нужна в больнице, а у Филиппа есть работа в мастерской. И он должен присматривать за отцом. Мы не можем оставить ни родителей, ни Лию.
Ана кивнула. Она все понимала, и все же ей это не нравилось.
– Мы постараемся для вас что-нибудь сделать, обещаю. Присмотрись к моему сыну, – Ана указала на Александра. – Он работает на трамвае и может что-то передать в гетто. Еду, топливо, лекарства.
Эстер просияла – Ана перечислила все лучшее, что есть в мире. Ане стало неловко: а вдруг она дает обещание, которое не сможет исполнить?
– Мы будем благодарны за все, но не слишком ли это опасно?
– Что можно считать слишком опасным? – улыбнулась Ана, вторя сыну.
Но тут эсэсовцы, словно услышав ее слова, вспомнили о своих обязанностях и взялись за автоматы. Они стреляли в воздух, но люди кинулись в убежище. Эстер легонько пожала руку Аны и скрылась в темноте. Голова у Аны кружилась.
Дома они сели за стол и разлили по тарелкам свекольник. Атмосфера в доме стала более спокойной и торжественной.
– Я хочу познакомиться с твоими друзьями, Сандер, – сказала Ана.
– И я, – кивнул Бартек.
– И я.
– И я.
Они смотрели друг на друга. Ана протянула руки, и все, подчиняясь общему порыву, образовали круг.
– Мы должны все очень четко понимать, – сказала Ана. – Если мы войдем в движение Сопротивления, то можем потерять жизнь.
– А если не войдем, – ответил Бартек, – можем потерять душу.
Спорить с этим было невозможно. Они склонили головы пред Богом и поклялись бороться со злом.
Глава восьмая. Октябрь 1941 года
ЭСТЕР
– Расступитесь, пожалуйста! Расступитесь! Эта женщина рожает!
Эстер говорила максимально уверенно – с каждым днем это получалось у нее все лучше. Собравшиеся в доме отступили. Совсем чуть-чуть, но, честно говоря, в таких стесненных условиях и отступать-то им было некуда. Эстер сердито топнула.
– Кому-то нужно уйти. Вряд ли вы все живете здесь. Чем скорее вы это поймете, тем лучше.
Пришедшие устало смотрели на нее. Эстер чувствовала, что они не понимают, что происходит. Хорошо одетые люди с красивыми чемоданами никак не могли понять тягот гетто Литцманштадта, хотя оказались прямо в нем. Они толпились, цеплялись за свои права, ожидали появления какого-нибудь важного человека со списками, который во всем разберется и освободит их. Точно так же было в первую неделю октября 1941 года. Румковский объявил, что в гетто появятся «новые люди» из ликвидированных маленьких гетто на востоке, но оказалось, что людей этих тысячи.
Несчастных выкидывали с переполненных поездов на окраине Марысина и отправляли в центр гетто. Бюро по расселению было настолько перегружено, что этим людям чаще всего говорили просто идти и искать себе жилье. Естественно, все они направлялись к лучшим домам – именно в таком доме сейчас и рожала пациентка Эстер. Но все такие дома уже трещали по швам от перенаселенности. Жильцы не желали уступать свое скромное пространство, из-за чего постоянно возникали скандалы.
Эстер и Филиппу пришлось переселить родителей на свой драгоценный чердак. Хотя Филипп разделил кровати старой шторой, спать в такой тесноте было ужасно неловко. О предохранении можно было позабыть – какая уж тут любовь, когда родители и свекры слышат каждый твой вздох?
Роженица закричала от боли. Эстер вышла из себя.
– Так, быстро! Вы пятеро оставайтесь здесь. Двое из тех, кто здесь живет, должны переехать наверх. Я все понимаю, но мы вынуждены делиться, поэтому нужно постараться сделать это самым безболезненным образом. Все остальные уходите, пока не заняли другие дома. Быстро на выход!
Эстер размахивала руками, словно загоняла упрямых овец, и люди медленно начали пятиться к дверям и выходить на улицу. Бедные жители дома могли вздохнуть с облегчением.
– Хорошо.
Эстер отвернулась от жильцов и сосредоточилась на своей работе. Бедная женщина рожала уже сутки и слабела с каждой минутой, но младенец упрямо оставался внутри.
– Так, подождите минутку! – Эстер повернулась к последним оставшимся в комнате и вцепилась в женщину, которая держала за руки двух детей. – У вас есть еда?
– Нет.
Женщина попыталась высвободиться, но Эстер держала крепко.
