Он повел пожилую еврейку в сторону хранилища, и ему совсем не понравилось, как Зельда Мамбург и Захаров, ассистент управляющего, переглянулись. Словно телепатически обменялись новостями. И главной новостью был он – Виктор Иосифович Галынский, сорокатрехлетний сумасшедший. Что ж, себя он подобным ярлыком не клеймил, но отчетливо видел, как это делают глаза других.
Пришлось стиснуть зубы, чтобы не разразиться проклятиями. Однако злость улетучилась при виде входа в хранилище. Огромная двадцатитонная дверь, похожая на стальную пробку, находилась в положении «ОТКРЫТО». Это означало, что дверь была полностью распахнута, а придверная зона хранилища, регулируемая тремя приводными моторами, – поднята.
Сейчас особая панель, покрытая ковролином, образовывала единое полотно с полом. Когда нужно было сдвинуть гигантскую дверь, она опускалась. И поднималась в случае штатной работы банка. Это позволяло таким важным и хрупким особам, как Зельда Мамбург, не сбиваться с шага, когда они входили в хранилище, чтобы вверить банку свои цацки.
– Что с вами, господин Галынский? – спросила Зельда Мамбург, когда они миновали охранное армирование. – Вы побледнели, как ладони мертвеца. А уж я-то на них насмотрелась, можете мне верить.
– Ничего страшного. Просто это место… э-э… особенное для меня.
Зельда Мамбург хмыкнула, но ничего не сказала.
Сердце Вика бешено колотилось, хотя вокруг простиралось самое обыкновенное банковское хранилище. Возможно, оно было чуть лучше и надежнее прочих, но в остальном оставалось всё той же бронированной коробкой с начищенными полами, вмурованной в бетонный короб, частично уложенный в землю.
Два зала – клиентский и особый.
Клиентский – отрада глаз. Высокие лакированные стеллажи, похожие на библиотечные, и аккуратные передвижные лесенки. Банковских ячеек – чуть больше трехсот. Мягкое янтарное освещение, поданное на поворотных светильниках на шинопроводе, чтобы не пропустить и чешуйки кожи. Шесть столов с зелеными лампами. Под такую сунешь затертую фамильную драгоценность, а она сверкает так, словно ее выставили на витрину ювелирного магазина.
С особым залом всё было куда проще. Там хранились перетянутая лентами наличка, золото, сбитое в слитки, и кое-какие документы государственных компаний. Ничего интересного.
Ну и, конечно, сама дверь была с определенным секретом.
Вик сколько угодно мог цепляться за эти знания, проворачивать их в разуме и так и сяк, но это не помогало. Не сбавляя оборотов восковой улыбки, он оглянулся на овальный вход. Сердце забилось еще сильнее. Это происходило опять.
Банк затапливала тьма.
Она не имела внятного источника и попросту вплывала через высокие окна. Помещения Первого межрегионального мертвели прямо на глазах. Лакированные поверхности столов с щелчками расслаивались, а плитки пола собирались горбами. Издавая отвратительные скользкие звуки, тьма проникала повсюду. Охотилась за любым укромным уголком, словно ядовитый газ.
«Нет, не как газ, – заторможенно подумал Вик. – Как вода. Чем бы это ни было, оно напоминает воду. Тори, за что ты так со мной?»
– Кто такая Тори, господин Галынский? – Зельда Мамбург не сводила с Вика глаз. – Ваши губы произнесли это имя, а я, знаете ли, хорошо читаю по губам.
– Это моя сестра. Виктория. Она очень больна.
– Мне жаль. А теперь давайте найдем мою ячейку, и вы развеселите нас своей особой шуткой.
Вику ничего не оставалось, кроме как отвесить еще один короткий поклон. Он подвел Зельду Мамбург к северной части хранилища, прямиком к ячейке № 113. Она находилась в самом низу, и Вику пришлось замаскировать злорадство, когда лицо клиентки вытянулось, как у собаки, жравшей из кувшина.
– Вы не говорили, что она в самом низу, господин Галынский.
– Отпирать и запирать ячейку, равно как и вынимать внутренний сейф, для вас будет один из сотрудников. – Подтверждая свои слова, Вик извлек продолговатый сейф из ячейки и бережно положил на ближайший стол. – В нашем банке вам не придется гнуть спину, госпожа Мамбург.
– Успокойтесь уже, господин Галынский, я и так вся ваша с потрохами. А теперь, прошу вас, дайте мне и моим вещам немного места.
Подавшись вперед, Вик движением подбородка изобразил полнейшее понимание. Отошел в сторонку, дожидаясь, когда пожилая еврейка закончит свои старушечьи дела. К его удивлению, Зельда Мамбург и не думала таиться. Она вынула из сумочки шелковую тряпицу и развернула ее.
В тряпице клацнули съемные зубные протезы. Каждый зуб отливал чистейшим золотом.
Заметив интерес Вика, Зельда Мамбург показала челюсти:
– Это Зельмана. Он всегда хотел впиться зубами в золотую жилу. Так пусть он и его мечта гниют по отдельности. Что скажете, господин Галынский? Я нарушила этим какой-нибудь пункт нашего договора?
– Ни один. Как по мне, теперь у вашего супруга во рту слегка пустовато. Не могли бы вы поторопиться, госпожа Мамбург?
– Так не терпится уложить меня хохмой, ловкач?
Вик сглотнул и повернул голову. Мутные течения уже подмывали мебель, металлические стойки и стены главного банковского зала. По телу банкира прошла волна мелкой дрожи.
– Да, вы абсолютно правы, госпожа Мамбург. – Вик нацепил дежурную улыбку. – Если поспешите, я успею поймать за хвост свою лучшую шутку. – И он красноречиво покосился на значок.
Зельда Мамбург завернула протезы в тряпицу и бережно переложила их в распахнутый банковский сейф, напоминавший удлиненный ящичек.
– Я нажму на твой говенный значок – но при всех. Остальным явно нравятся твои выходки, нет? Или ты думал, нижняя ячейка ничего не сказала Зельде Мамбург?
Улыбка на лице Вика застыла как приклеенная.
– Такой обворожительной бестии сложно угодить, госпожа Мамбург. Но я постараюсь.
Мотнув головой, Вик подхватил сейф, убедился, что он надежно заперт, и поместил его в ячейку. Подергал для убедительности дверцу и подал клиентке локоть правой руки. Зельда Мамбург даже не посмотрела в его сторону. Она уже шаркала к выходу из хранилища, посверкивая глазами за вуалеткой.
Вик тоже шагнул в океаническую тьму. Как и прежде, он тщательно фиксировал любые изменения, но иллюзорный потоп уходил без каких-либо последствий. На этом берегу реальности остались только блестевшие ракушки – обращенные к Вику глаза молчаливых сослуживцев.
«Несносные паршивцы. Эту войну вам не выиграть».
У стола Вика госпожа Мамбург остановилась. За ее спиной бесшумно возник громила. По лицу телохранителя скользило что-то неуловимо собачье – но не преданность, а скорее, отголоски отличной дрессуры.
– Прошу, господин Галынский. – Зельда Мамбург поманила Вика к себе, и он покорно подошел, не прекращая натянуто улыбаться. – Куда, говорите, нажать?
– Прямо в центр значка, – с трудом вымолвил Вик.
В области груди возникло и пропало легкое давление. Пожилая еврейка воспользовалась своим правом на хохму, что, по ее мнению, могла ее уложить. Если не в кровать, то на обе лопатки. Вик едва не рассмеялся, ощущая, как внутри клокочет злость.
– Отчего утонул банкир? – с готовностью спросил он.
– И отчего же?
– Потому что греб под себя!
Лицо Зельды Мамбург пришло в движение. Губы в сеточке морщин сложились в тугую улыбку, словно где-то распрямлялась пружина. Телохранитель пожилой еврейки колыхнулся, и Вику захотелось отвесить ему пощечину за неспособность смеяться по собственной воле. Остальные тоже не очень-то спешили оценить банковский юмор.
– Где-то должна быть та самая шутка, – проворковала Зельда Мамбург и опять нажала на значок. – Давай следующую.
Вик улыбнулся пуще прежнего, хотя понимал, что еще немного – и рот лопнет, превратившись в оскал.
– Доброта в глазу банкира означает только одно – стеклянный глаз.
– Следующую!
– На Прощеное воскресенье можно позвонить в банк и попросить простить кредит.
– Следующую!
Теперь Зельда Мамбург буквально колотила пальцем по значку, требуя новых шуток. В какой-то момент Вик с удивлением понял, что очутился посреди шторма имени Зельды Мамбург. А в голове всё стрелял и стрелял ее щелкающий голос:
«Не годится! Следующую!»
«Ты можешь лучше! Следующую!»
«Еще одну!»
Не выдержав, Вик рывком наклонился к пожилой еврейке. Краем сознания отметил, что телохранитель схватил его за шиворот. Это не остановило машину ярости, и Вик, не прекращая улыбаться, буквально прорычал Зельде Мамбург в лицо:
– Нажмешь еще раз, и я сломаю тебе палец, старая ты кошелка.
Повисла гнетущая тишина. Кристина Горбань даже позабыла вынуть нос из стаканчика с водой. Первый межрегиональный приготовился к грандиозному скандалу.
Тут Зельда Мамбург расхохоталась в голос. Вуалетка едва не слетела вместе с шапочкой от напора воздуха, вырвавшегося из ее рта. Вик держал на лице восковую улыбку. Рука телохранителя напоминала кран торгового автомата, схватившего игрушку со стеклянными глазами.
– Вот эта шутка была что надо, господин Галынский, – наконец проговорила Зельда Мамбург. Глаза ее глядели озорно. – Пожалуй, теперь я довольна вашим банком.
Ни слова больше не говоря, она направилась к вращающимся стеклянным дверям. Телохранитель выпустил Вика из своей бульдожьей хватки и последовал за нанимательницей. Они напоминали одну из тех разновозрастных пар, которую все обсуждают за спиной.
Но сейчас, как догадывался Вик, обсуждать будут совсем другое. Поправив пиджак, он огляделся. Выражение, с которым на него таращились, было ему хорошо знакомо. Слишком хорошо. Так обычно смотрели на Тори. Со смесью страха и отвращения.
Схватив ключи от машины, Вик бросился к выходу. Снаружи он чуть не сшиб Зельду Мамбург, спускавшуюся по ступеням. К счастью, ни она, ни ее бульдог этого не заметили. Вик тут же позабыл о них. Он должен был убедиться, что в ближайшие дни не совершит самую большую ошибку в жизни.
2.
Ступив в гематологическое отделение, Вик по привычке задержал дыхание. Приходилось спасаться от запахов убийственной дезинфекционной смеси из хлорки и анолита. По счастью, окна в отделении были открыты. Вик сейчас же пришел к выводу, что готов дать руку на отсечение, лишь бы здесь пахло асфальтом. Хорошим. Прожаренным. Только что выползшим из-под дорожного катка.
У сестринского поста он улыбнулся. От восковой улыбки, что в банке перекосила ему лицо, не осталось и следа.
– Мария, добрый день. – Вик протянул коробочку с лиловой заводской лентой. – Это вам. Как она сегодня?
Мария, давно взмокшая в своем белом халатике, обаятельно улыбнулась. Улыбка вышла довольно провокационной, потому что следом Мария открыла коробочку, вынула шоколадную конфету и положила ее в рот. Точнее, прикусила ее зубками, а уж потом проглотила, точно наживку.
«И ты даже не поздороваешься со мной, не так ли? – мысленно вопросил Вик. – А еще ты считаешь, что я хожу сюда исключительно ради того, чтобы ты жирела. В следующий раз прихвачу ветчины. Только сразу ты ее не получишь».
– Как моя сестра? – Вику пришлось постараться, чтобы его голос не дрожал. – Понимаю, конфеты очень вкусные, но мне важно знать состояние Тори. Как она?
Рот Марии наконец-то прекратил рассасывать шоколадное месиво. Она опять широко улыбнулась. Зубы ее, как ни странно, остались белыми.
– С Викторией всё в полном порядке.
– Хотите сказать, она поправилась? – Губы Вика опять теряли чувствительность.
– Нет, конечно. Я к тому, что ее состояние без ухудшений. Знаете, а вы совсем не похожи. Вы же близнецы, – Мария махнула следующей конфетой, – а выглядите как давленое и недавленое яички.
– Обожаю шутки про куриц. Это ведь была одна из них, верно? Иначе бы совсем скверно вышло, да? Не берите в голову, Мария. Лучше скажите: эти появлялись?
– О ком вы? Ах, вы об этих. Нет, эти уже вторую неделю не захаживали.
«И я тоже не был примерно столько же, – отметил про себя Вик. – Только черта с два я начну облезать из-за этого».
– Ой, а можно я нажму. – Мария показала на значок. – Мне так нравятся ваши шутки.
– На обратном пути, хорошо? Я должен повидать сестру.
Помахав на прощание, Вик направился дальше по коридору. У ее палаты замялся.
«Виктор и Виктория. Нашу историю хоть в песне излагай. Получилось бы что-то вроде кантри-дряни о скрипящей половице».
Они были монозиготными близнецами, которым повезло – или не повезло, как посмотреть – родиться разного пола. Всё началось, когда им было по десять. Хороший возраст буквально для всего, но Тори предпочла море. Она всё чаще уходила на берег, откуда в молчании следила за волнами Таганрогского залива. Так продолжалось до тех пор, пока ей в руки не попала странная статуэтка, напоминавшая темно-изумрудное яйцо.
Вик готов был поклясться, что Тори сама выманила эту штуковину из воды. Он видел, что с ней происходило, но понимал и того меньше. Кроме одного: камень из моря заменил ей брата. Ему не хотелось вспоминать о ночах, когда ему казалось, что статуэтка шепчет, создавая в воздухе спальни черные волны, охотившиеся за домами.
А в пятнадцать Тори сбежала.
Вик погоревал, но еще больше слез выплакал, когда умерла мать, не справившись с потерей дочери. Потом Вик устроился на консервный завод. Его мозги были заняты учебой, пока руки сортировали, перерабатывали и закатывали рыбу в жестянки. Он сильно уставал и мог наизусть перечислить всё, что они выпускали – от сардин с овощным гарниром и до кильки по-гавайски, – но это не спасало от фантомных болей и галлюцинаций.
Как и полагалось близнецу, Вик худо-бедно чувствовал, что происходит с Тори. Она голодала, трахалась и спала на улице. Иногда голосовала на дороге и снова трахалась, если хотела отблагодарить доброхота за рулем. Или нюхала «белый», когда удавалось его раздобыть. Но больше ее занимала чертова статуэтка. Вик буквально ощущал, как она пожирает Тори изнутри, требуя невозможного.
Фантомная жизнь с Тори закончилась, когда Вик закалил себя настолько, что и сам мог считать себя консервой, которую никто и никогда не откроет. Вик Галынский в собственном соку. Пальчики оближешь.
Однако Тори всё-таки ворвалась в его жизнь и сделала это не самым обычным способом.
Вик увидел по телевизору репортаж о некой религиозной группе под названием «Воды Кан-Хуга». Ее возглавляла Тори. На экране показывали южную оконечность острова Сахалин. Шныряли катера береговых служб. Над волнами, точно стрекозы, парили вертолеты. Общество и его силы прочесывали пролив Лаперуза, пытаясь выловить десять тысяч человек, добровольно ушедших под воду.
Они ушли, потому что так приказала Тори.
Вик не знал, да и не хотел знать, каким образом она подчинила всех этих людей. Ее – судили, а его – допрашивали, как будто он был причастен к этому безумию. Это случилось десять лет назад. Вику не хотелось думать, что и он тоже вступил в секту или в какой-то дьявольский кружок по водному поло.
– Ты войдешь уже или нет? – раздался из-за двери голос Тори.
– Конечно же, я войду, черт побери, – пробормотал Вик.
Внутри он ощутил тот самый запах, который ненавидел всем сердцем и который частенько ему снился. Пахло гниющей лимфой и тухлой рыбой. На самом деле Вик понятия не имел, как пахнет лимфа, но почему-то был убежден, что истолковывает запах верно.
Источник вони лежал там, где ему и полагалось: на кровати. Бледная и осунувшаяся, Тори напоминала ожившую папиросную бумагу, которой обмотали клубки синеватых жил. Болезнь подкосила ее тело, но разум по-прежнему оставался на плаву, отправляя в глаза колючие голубые искорки.
– Привет, Тори.
– Дела скверны, да, Вик?
У Тори было злокачественное заболевание крови и лимфоидных тканей – прямой билет до конечной на самом медленном поезде смерти. Чух-чух. И у нее сохранилось достаточно связей, чтобы двадцать лет колонии под Липецком сменились одноместной палатой в Ейске. У Вика под боком. Но болела она по-настоящему. Медицинский центр неустанно напоминал об этом счетами. Только в прошлом месяце за сбор костного мозга с Вика содрали кругленькую сумму.
Недолго думая, он нажал на значок:
