– Моя прелесть! – прорычала я голосом Голлума, протягивая руки. Ромео одарил меня скучающим взглядом мужчины, привыкшего отбиваться от поклонниц, пока не понял, что я тянусь не к нему, а за печеньем. Я засунула в рот целый кусок, запрокинула голову и простонала. – Как же вкусно! Я практически чувствую вкус Лондона.
– Суррея, – поправил он, глядя на меня как на дикого кабана, с которым ему предстоит сразиться. – Нравится вкус древних руин и навоза?
– Зануда.
Отчего-то мне казалось, будто он крайне недоволен из-за того, что приходится проводить со мной время, хотя сам выступил инициатором этой встречи.
– Пойдем в какое-нибудь укромное место, – прозвучало скорее как требование, нежели предложение.
– Нас здесь никто не найдет. – Я махнула рукой. – Я бываю на этом балу с шестнадцати лет. Знаю здесь каждый закоулок.
Он помотал головой.
– Некоторые официанты приходят сюда на перекур.
Должно быть, Ромео не хотел, чтобы его видели со мной, так же сильно, как я не хотела, чтобы меня видели с ним. На его фоне, с его репутацией миллиардера и финансового магната, я выглядела провинциальной дурочкой.
Я вздохнула, смахивая крошки песочного печенья на мощеную дорожку.
– Ладно. Но если думаешь, что я пересплю с тобой, то сильно ошибаешься.
– Такого я бы даже допустить не осмелился, – мрачно пробормотал он, для большего эффекта повернувшись ко мне спиной, и зашагал в другой конец дворика. Складывалось такое впечатление, будто он убегает от меня, а не указывает путь. Но я все равно пошла за ним, на ходу жуя третье печенье. – Что заставило тебя прийти в розарий? Закуска или мое предложение?
– И то и другое. – Я облизала пальцы. – А еще то обстоятельство, что Мэдисон наверняка не хранит вер… – Я замолчала. Не стоило дурно отзываться о женихе, пусть даже он вел себя нечестно по отношению ко мне. Мы не были официальной парой. Даже не целовались ни разу. Нельзя сказать, что я ревновала. Мне совершенно наплевать, с кем он проводит время, пока мы не стали настоящей парой. – Любопытство кошку сгубило, – исправилась я.
– Твоя кошечка останется цела. Хотя меня так и разбирает оставить ее в отнюдь не первозданном состоянии.
Моя кошечка? Он что, про мою ки…
Ох. Ты. Господи. Мое тело, которое знать не знало о том, что мы с ним оба должны недолюбливать самодовольных придурков, ответило покалыванием в местах, о существовании которых я обычно забывала.
– Ты ужасен, – бодро сообщила ему я. – Ты станешь моей любимой ошибкой.
Он остановился на покатом зеленом холме за оперным театром. Место казалось вполне уединенным, а справа от нас была темная стена. Ромео протянул мне бутылку шампанского.
– Выпей.
Поднеся ее к губам, я щедро отпила.
– А ты не мастер обольщения.
Ромео прислонился к стене, сунув руки в передние карманы.
– Обольщение – искусство, которым мне редко приходится заниматься.
Шипучий холодный и освежающий напиток хлынул мне в горло. Я слегка закашлялась и передала ему бутылку.
– Какой скромник.
Он сделал большой глоток, не вынимая жвачки изо рта.
– Ты девственница?
– Да. – Я огляделась вокруг, внезапно задавшись вопросом, стоило ли оно того. Он был привлекательным. Но вместе с тем той еще свиньей. – А ты?
– Да, почти.
Я спросила в шутку, поэтому не сразу осознала его ответ. Затем запрокинула голову и расхохоталась.
– Кто бы мог подумать? Подо всем этим льдом все же кроется чувство юмора.
– Ты думала о том, как далеко хочешь зайти? – Он вернул мне бутылку, опустевшую на две трети.
– Можно я просто скажу тебе, когда остановиться?
– Судя по нашему недолгому знакомству, предполагаю, что ты не остановишься, пока не потеряешь не только свою девственность, но и девственность всех благовоспитанных девушек в округе. Давай договоримся оставить твою плеву нетронутой. – Кое-кому нужно поработать над умением говорить пошлости.
– Хорошая мысль. Ты из Нью-Йорка?
– Нет.
– Тогда где…
– Давай не будем болтать.
Ну ладно. Этот мужчина явно не запомнится мне за лучшую интрижку, но он и впрямь был самым привлекательным на тысячи миль вокруг, поэтому я не стала заострять на этом внимание. Мы передавали друг другу бутылку шампанского, пока она не опустела. Мое тело было словно гудящий от предвкушения провод под напряжением. Наконец – наконец-то – он поставил бутылку на землю, оттолкнулся от стены и, сжав мой подбородок большим и указательным пальцами, приподнял мою голову. Сердце сделало сальто, а потом ухнуло куда-то вниз живота, где превратилось в жижу.
Впервые в глазах Ромео блеснуло горячее одобрение.
– Я встречал налоговых инспекторов, которые вызывали больше симпатии, чем ты. Но в одном я все же отдам тебе должное. Вы восхитительны на вкус, мисс Таунсенд.
У меня отпала челюсть.
– Откуда тебе зна…
Но я так и не закончила предложение, потому что он выплюнул жвачку на траву и жгучим поцелуем заставил меня замолчать. Его рот был теплым и пах костром, дорогим парфюмом и мятой. Меня напрочь покинула логика, а голова пошла кругом. По ощущениям его тело было сильным, крепким и чужим. Я прильнула к нему, обвив руками.
Ромео высунул язык и разомкнул мои губы. А когда я приоткрыла их, его удовлетворение отозвалось у меня в животе. Обхватив меня рукой за затылок, он углубил поцелуй. Теперь его язык полностью оказался у меня во рту, исследуя его, будто завоевывая каждый сантиметр. Рот наполнил свежий привкус его жвачки. Ромео был приятным на вкус и надавливал ровно так, как нужно. И вот так просто его резкие слова и холодная натура растворились в страсти, пламени и порочном обещании того, с чем я, возможно, не смогу справиться.
Между ног пульсировало. Я силилась вспомнить, занималась ли прежде тем, что дарило бы такие же ощущения. Ответ, как ни печально, отрицательный. Для меня это была неисследованная территория. Неизведанные воды, в которые мне хотелось сейчас же нырнуть. Я захныкала ему в рот и потянула за лацканы пиджака, преследуя его язык своим. Меня не волновало, что он подумал обо мне. Все равно больше никогда его не увижу.
Я водила ладонями по его рукавам, сжимая дорогую ткань и крепкие мышцы под ней. Ромео был мускулистым и атлетически сложенным, не выглядя при этом грузным. Господи, как он красив! Холодный, гладкий и величественный, словно мраморное изваяние. Будто кто-то вдохнул в римскую статую ровно столько души, чтобы заставить ее двигаться, но недостаточно, чтобы она начала испытывать чувства.
Пока мы поглощали друг друга, я гадала, смогу ли прочувствовать очертания каждого кубика его пресса. Я погладила его по животу. Смогла. Подождите, когда об этом услышит Фрэнки. Она будет рыдать сладострастными слезами.
Ромео прижал меня к стене и дважды намотал мои темные локоны на кулак, будто поводья. Потянул, заставляя запрокинуть голову, и углубил поцелуй. Мне в бедро уперся его внушительный возбужденный член, пульсирующий от жара и желания. По спине пронеслась нервная дрожь.
– Ну и ну. – Ромео сжал меня крепче. Я чувствовала, как он дает себе волю, а окружающие его стены слегка трескаются. – Да ты была создана для разврата, правда, Печенька?
Он что, только что назвал меня… Печенькой?
– Еще. – Я вцепилась в его костюм. Сама не знала, о чем прошу. Знала лишь, что на вкус и на ощупь это было лучше любого десерта. А еще что через несколько минут все закончится. Я не могла позволить себе напрасно тратить время.
– Чего еще? – Он уже просунул руку в разрез на моем платье.
– Еще… не знаю. Это ты тут эксперт.
Ромео сжал мою задницу. Его указательный палец скользнул под резинку хлопковых трусиков, впиваясь в ягодицу.
– Да. Да. Этого. – Я разорвала поцелуй и прикусила его за подбородок. Моя неопытность дала о себе знать, когда я не смогла сдержаться. – Но… с другой стороны. Спереди.
– Уверена, что хочешь лишиться девственности от пальцев незнакомца, который угощал тебя песочным печеньем?
– Тогда не вводи их внутрь. – Я отпрянула, хмуро на него глядя. – Действуй вокруг… ну, знаешь… периметра.
Он сунул руку между моих ног и, накрыв распаленный центр ладонью, с силой сжал.
– Надо бы вытрахать из тебя всю дерзость прямо здесь и сейчас. – Впервые этот коварный мужчина с северо-востока США использовал нецензурное слово, и отчего-то я поняла, что для него это было редким явлением.
Я выгнула спину и прижалась к его ладони в поисках большего контакта.
– М-м-м… да.
Ромео провел пальцем вокруг входа, но так и не прикоснулся к нему. Возможно, все дело в том, что его касание было неспешным, мимолетным и созданным для того, чтобы привести в исступление, но у меня намокли трусики. Какая потрясающе сладкая пытка.
– Твой язык всегда доводит тебя до беды? – Он перестал целовать меня и начал неспешно сводить с ума, поглаживая между ног и глядя на меня с неприкрытым раздражением. Странный мужчина. Очень странный мужчина. Но не настолько странный, чтобы я отказалась от того, что между нами сейчас происходило.
– Всегда. Мама говорит, что если бы я перебирала ногами так же часто, как чешу языком, то стала бы олимпийской… ох-х-х, как приятно.
Он слегка погрузил палец, согнув его на клиторе, и так же быстро убрал. К моему ужасу, я услышала влажные звуки, когда он раздвинул губы.
– Сделай так снова. – Я уткнулась ему в шею, сходя с ума от его запаха. – Но до конца.
Он простонал, а потом резко прошептал: «Вот же бардак». Эй, никто не заставлял его под дулом пистолета.
– Тебе это хоть доставляет удовольствие? – Я начала думать, что он обо всем жалеет. Даже сквозь туман похоти я понимала, что он казался скорее раздраженным, нежели возбужденным. То есть его член длиной с ногу отчетливо сообщил мне, что он не страдает, но, похоже, Ромео был очень возмущен оттого, что счел меня привлекательной.
– Я в экстазе. – Его голос сочился сарказмом.
– Можешь пососать мои соски, если хочешь. Я слышала, это заводит. – Я потянулась к затянутой корсетом груди и дернула за ткань.
Ромео спешно перехватил мою руку и прижал ее к груди, не дав оголить.
– Очень щедро с твоей стороны, но откажусь.
– Они симпатичные, честное слово. – Я попыталась потянуть сильнее, чтобы показать ему.
Он крепче сжал мою руку.
– Я люблю, когда мое принадлежит только мне. Скрыто от глаз. Зрелище, доступное только для меня.
Ему?
Я вмиг пришла в себя.
– Тебе?
Как раз в этот миг стена, к которой он прислонялся, упала. На помосте стояла администратор бала, держа в руках пульт для запуска фейерверков. И мы тоже стояли на помосте. О господи! Это была не стена. Это был занавес. А перед нами сидели все три с лишним сотни гостей бала. Все разинули рты, вытаращили глаза и смотрели чертовски осуждающим взглядом.
Я сразу же заметила отца. В считаные секунды его смуглая кожа стала бледнее полотна, но уши краснели все больше и больше. Постепенно в мой затуманенный страстью мозг просочилась пара мыслей. Во-первых, папа точно, на двести процентов, аннулирует все мои карточки – от «Американ Экспресс» до пропуска в библиотеку. А еще я наконец поняла, что же все увидели. Меня в объятиях мужчины, который точно не приходился мне женихом. Его рука сунута между моих ног сквозь разрез платья. Моя помада размазана. Волосы растрепаны… и я точно знала, что оставила ему несколько заметных засосов.
– Вот блин, – это сказала Фрэнки из недр столпотворения. – Мама теперь до сорока лет будет держать тебя под домашним арестом.
Толпа разразилась взволнованной болтовней. Вспышки камер телефонов ударили мне в лицо, и я отшатнулась, отталкивая Ромео Косту. Однако его это не устроило. Этот психопат сделал вид, будто защищает меня, и отодвинул себе за спину. Его прикосновение было небрежным и холодным. Притворным. Что здесь, черт возьми, происходит?
– …испорчена для любого другого мужчины в округе…
– …бедный Мэдисон Лихт. Такой хороший парень…
– …всегда была проблемной…
– …магнит для скандалов…
– …ужасное чувство стиля…
Так, ладно, а это уже откровенное вранье.
– П-п-папочка. Это не то, что ты подумал. – Я попыталась поправить платье от Oscar de la Renta и наступила Ромео на ногу острым каблуком, благодаря чему наконец вырвалась из его рук.
– К сожалению, это именно то, что вы подумали, – возразил Ромео, выходя дальше на помост и, прихватив меня за локоть, повел за собой. Да что он, черт бы его побрал, затеял? – Тайна раскрыта, любовь моя. – Его любовь? Я? Он демонстративно вытер руку, которая всего несколько секунд назад была у меня между ног, о мое дизайнерское платье. – Пожалуйста, не называйте мою Даллас испорченной женщиной. Она всего лишь поддалась искушению. Как говорил Оскар Уайльд, такова лишь грешная человеческая природа. – Его взгляд оставался напряженным. Прикованным к моему отцу.
Такова лишь грешная природа? Почему он говорит как статист из «Аббатства Даунтон»? И почему сказал, что я испорчена?
– Убить бы вас. – Мой отец, великий Шепард Таунсенд, протолкнулся через толпу к помосту. – Поправка: так я и сделаю.
Меня охватила леденящая паника. Я была не уверена, обо мне он говорил, или о Ромео, или о нас обоих.
Кончики пальцев так замерзли, что я совсем их не чувствовала. Дрожала как осиновый лист на осеннем ветру.
На этот раз я и правда допрыгалась. Речь шла уже не о том, что я завалила какие-то курсы, нагрубила тому, к чьему мнению прислушивались мои родители, или же не так уж случайно съела праздничный торт в день рождения Фрэнки. Я собственноручно окончательно разрушила хорошую репутацию своей семьи. Запятнала имя Таунсендов чередой сплетен и осуждения.
– Шеп, верно? – Ромео вынул из кармана руку, которой не обнимал меня, и глянул на часы Patek Philippe на запястье.
– Для вас мистер Таунсенд, – процедил отец, встав на помост вместе с нами. – Что вы можете сказать в свое оправдание?
– Вижу, мы подошли к договорной части вечера. – Коста окинул меня оценивающим взглядом, будто пытался решить, сколько готов за меня предложить. – Я знаю, что в Чапел-Фолз, когда дело касается ваших незамужних дочерей из высшего общества, действует правило: «если сломаешь, придется покупать». – Его слова хлестали по моей коже, оставляя яростные красные отметины всюду, где касались. Теперь, когда нас никто не слышал, он перестал делать вид, будто мы пара, и заговорил с отцом как бизнесмен. – Я готов купить то, что сломал.
Почему он говорил обо мне так, будто я какая-то ваза? И что конкретно он, черт побери, предлагал?
