– Мать твою видел сегодня, – кивнул я.
Она потупилась.
– Объяснил, что бояться ей нечего.
Галка кивнула и покраснела. И тут верхний свет погас.
– Друзья! – раздался из динамиков голос Каткова. – Начинаем нашу дискотеку. Сейчас прозвучит композиция «Миссисипи» в исполнении группы Пуссикэт.
– О! – воскликнул я. – Пуссикэт! Пошли, потанцуем, клёвая песня.
Правда клёвая, я сразу вспомнил, как мы под неё отжигали в своё время. На «танцпол» вышли первые девчата, самые смелые и горячие.
– Не, – помотала головой Галя. – Я не танцую.
– Не ври, я видел раньше.
– Это Любка попросила, её не приглашают, вот я и того. По-дружески.
– Ну, ладно, как хочешь. В общем, Галя, если будет кто приставать, ты не стесняйся, говори, поняла?
Несостоявшаяся жертва молча покивала, и я повернулся, чтобы идти к своим пацанам, которые стояли как раз напротив, но Галка взяла меня за локоть. Я удивлённо оглянулся.
– Это, Григорий… – смущённо произнесла она. – Спасибо… что вчера, ну, с шабашниками теми. И сегодня вон опять… Я… в общем, если хочешь…
Она встала на цыпочки, положила мне руки на плечи и дотянувшись губами до уха, прошептала:
– Если захочешь, приходи… мать не узнает, в общем… Камушек в окно кинь. Маленький только… У меня розовые занавески. Собаки нет.
Вот это поворот. Я внимательно посмотрел ей в глаза и пожал руку. Ей вообще-то ещё семнадцать только стукнуло, если я не путал.
– Галь, да ты с этим делом не спеши, у тебя всё впереди ещё. Главное, чтоб по любви, поняла?
– Так это… Я может, как раз…
– По любви, Галя. Это важно, запомни. И с шабашниками поосторожнее.
Интересно, в прошлой жизни ничего такого не было. Впрочем, и разговор с Гавриловной совсем иначе произошёл в тот раз. Любопытно, что влияло на ход событий, а что нет… А может, это давала сбой моя память и поэтому какие-то моменты не совпадали?
Я подошёл к Ромке. Честно говоря, всё было так реально, что думать, будто вокруг меня иллюзия и помутнение разума, совершенно не хотелось.
– Смотри, – пихнул меня локтем Ромка. – Как тебе вон та?
– В красном платье?
– Нет, рядом с ней, в джинсах.
– Ничо так, – одобрительно кивнул я. – О, да, прям красотка. Пластичная.
– Какая?
– Двигается красиво.
– Ага, и лицо ничего вроде.
– Ну, иди, чего стоишь-то?
– Ладно… пошёл тогда. А ты что, с Галкой что ли решил закрутить?
– Да ну тебя, Рома. Иди, подёргайся.
Он пошёл знакомиться, а я остался с парнями. Они никак не могли выбросить из головы потасовку с шабашниками и донимали меня вопросами. Обстановка становилась всё более свободной. Уже и некоторые парни начинали танцевать. Звучали Стиви Уандер, Абба и Бони-М. Душу мне рвали.
– Григорий…
Я обернулся. Ух ты… Даже и не узнал сначала. Блин…
– Людмила.
Передо мной стояла Люся. Но выглядела она сейчас совсем не так, как в сельсовете. Никакой косынки не было и в помине. Густые тяжёлые тёмные волосы, как у Мирей Матье – то ли Паж, то ли Сэссон. Надо же названия причёсок выплыли из памяти.
Помада, тушь… На ней было синее, с мелким орнаментом, платье на пуговицах, с глубоким вырезом, без воротника. Расклешённое книзу, оно закрывало колени, но оставляло достаточно простора, чтобы можно было вообразить, что под ним скрывается. Тем более, что бюстгальтера на Люсе точно не было, и тонкая ткань предательски свидетельствовала об имеющемся в обществе дефиците женского белья. Впрочем, вполне возможно, что так и было задумано.
На ножках у неё красовались туфельки на каблучке с открытой пяточкой. Вот по пятке и будем воображать, усмехнулся я про себя, как Дон Жуан, это его тема была.
Люся показалась мне немного скованной. Заметив, что я её разглядываю, она нахмурилась и поправила очки.
– Чудесно, – улыбнулся я.
– Что? – ещё сильней сдвинула она брови.
– Замечательное платье, – ответил я. – Просто отлично. Ты сейчас совсем по-другому выглядишь, не так, как утром.
Мне показалось, она покраснела. Впрочем, в зале было довольно темно, чтобы можно было утверждать.
– Сама сшила, – пожала она плечами и отвернулась, словно заинтересовалась происходящим в центре зала.
– Серьёзно? Сама? Потрясно!
– Почему? – чуть приподняла она брови. – Все так делают…
– Э-э-э… здорово получилось, я думал фирменное.
– Вещизмом не страдаем, – улыбнулась Люся и чуть повела бровью.
Я залюбовался. Сейчас она показалась мне красивой. Не яркой и вызывающей красотой, а неброской и естественной. Правильное лицо, светлая кожа, большие голубые глаза… В полутьме это было не видно, но утром я разглядел. Худая, но не тощая, как цыплёнок, а гибкая и женственная.
Точно, женственная. Она излучала что-то типа неосязаемого тепла, что ли… женского тепла… и вызывала в груди тонкие вибрации. Что-то такое тревожное и возбуждающее, заставляющее подбираться и глубже втягивать воздух. Короче, томление духа. Природа, понимаешь, химия. В моём теле вся химия давно уже определялась приёмом лекарственных препаратов, а тут вишь какое счастье, реактор омолодился и понеслось. Того и гляди взыграет кровушка молодая.
– Пойдём, – кивнул я и взял её за руку. – Знаешь, кто это?
– Нет, – мотнула она головой и по волосам пробежала красивая блестящая волна.
– Иглз, классная песня, «Отель Калифорния» называется.
– В последнее время только иностранные крутят, – пожала она плечами, но руку у меня не забрала.
На танцполе уже колыхались слипшиеся парочки. Мы прошли к ним, и я развернул Люсю к себе. Положил правую руку ей на спину, не слишком низко, но и не слишком высоко, чтобы постараться вызвать небольшое волнение.
– О чём поют? – спросила Люся.
– Поют? – переспросил я, прижимая её к себе.
Она не отстранилась, только хмыкнула, и моей щеки коснулось её дыхание, тёплое и мимолётное. А ещё я ощутил тонкий запах парфюма и её кожи. Я вдохнул ещё раз, как волк, втягивая воздух по чуть-чуть. М-м-м…
– Да, о чём эта песня? Как-то странно слушать и не знать, о чём там поётся.
– Поют… ну, о любви, о том, что девушка влюбляется в парня с первого взгляда, но стесняется ему сказать, и с ним такая же история происходит. Из-за стеснительности они расстаются и всю жизнь живут врозь, но продолжают любить друг друга. И вот, когда они становятся уже совсем старыми, приезжают в Калифорнию и случайно оказываются в одном отеле…
Она откинула голову и расхохоталась. Я тоже не выдержал и засмеялся.
– Врун! – весело сказала Люся мне на ухо и, сжав кулачок, чуть легонько стукнула по плечу. – Я ведь английский учу. Там вообще всё про другое.
Меня снова коснулось её дыхание и по спине пробежали мурашки. Такого уже тысячу лет не бывало. Я даже губу прикусил.
– Ну, да, ты права, – согласился я. – Я пошутил.
– Ладно, получилось смешно.
Потом были Марыля Родович с «Ярмаркой», Машина и, конечно, Пугачёва, а потом Баккара с песенкой всех времён и народов «Йес, сэр, ай кэн буги». В общем, бомба. Люся танцевала здорово. И я отжигал так, будто завтра умирать. Хотя, кто знает, может, действительно завтра. Я, конечно, танцор тот ещё, но изощрённая хореография и не требовалась, достаточно было время от времени попадать в ритм.
А потом поставили Санту Эсмеральду, «Дом восходящего солнца», с испанской гитарой, трубами, кастаньетами и сумасшедшим ритмом. Блин, старики бывают сентиментальны, даже такие железобетонные, как я. Сколько с этой песней всего связано было…
Инженер звукотехник врубил стробоскоп и всё запрыгало перед глазами. Мигалки, яркие вспышки, делающие движения отрывистыми… Опьянение молодостью. Остапа, как говорится, понесло, и я изобразил лунную походку Майкла Джексона. Я это дело в качестве упражнения практиковал, потому что мне оно очень хорошо помогало тренировать чувство равновесия и умение управлять центром тяжести, ну и действовать, чтоб противник не заметил подготовки к броску. Причём, серьёзный противник, не шабашник какой-нибудь.
Джексон свою фирменную фишку ещё не продемонстрировал миру, так что я премьеру ему сорвал, можно сказать. Песня была ритмичной, быстрой и длинной. Грохотала музыка, ослепляли световые эффекты, и тут я такой выплыл, гость из будущего, бляха, дед-пердед, как говорили у нас в первом классе.
Номер взорвал танцпол. Народ был уже в той стадии принятия реальности, когда воображение приукрашивает окружающий мир, и он воспринимается с восхищением, граничащим с эйфорией.
В общем, меня заставляли делать это снова и снова, до судорог в мышцах. Из чего я сделал логичный вывод – молодость молодостью, а систематические тренировки надо усилить.
Мы отошли в сторонку, чтобы перевести дух.
– Вот мы тут гопака отплясываем, – нахмурилась Люся, встряхнув головой, и от этого её движения прокатилась невидимая волна огня, сладкого аромата и желания, – а ты слышал, что Картер сегодня объявил о начале создания нейтронной бомбы? Тебе не напоминает наше веселье пир во время чумы?
Она была разгорячённой, возбуждённой танцами, немного уставшей и… и волнующей.
– Люся, какая, нафиг, бомба? – засмеялся я. – Серьёзно? Бомба? Сейчас?
– А тебя что, вообще международное положение не волнует?
Ну как было объяснить юной комсомолке, что один поцелуй в этом мире стоил в миллион раз дороже митингов, собраний и всех слов политиков. Нужно было бы вернуться к этому разговору лет через пятьдесят, когда кроме обсуждения международного положения ничего и не останется. В определённом возрасте политики и других бесконечно важных вещей остаётся много, а вот поцелуев…
– Не создадут они бомбу, закроют проект, – махнул я рукой и придвинулся к ней поближе, заглянул в глаза.
– Ты хороший парень, сказала она, но… немного легкомысленный. Потасовки, танцы, веселье… Знаешь, в жизни есть вещи и поважнее.
– Правда? – прошептал я и прищурился. – Расскажешь мне о жизни и о серьёзных вещах?
Я приблизился ещё чуток и заметил, как тут же расширились её зрачки. А-а-а… заволновалась! Я улыбнулся. Она мне нравилась. И своей детской серьёзностью и… Я чуть наклонил голову и почувствовал, не увидел, а почувствовал, как приоткрылись её губы. И…
– Гриша! – вдруг раздался над моим ухом требовательный голос. – Белый танец. Я тебя приглашаю!
Я обернулся. Ну, конечно, кто же ещё…
6. Эти глаза напротив
Рядом с недовольно-требовательным видом стояла Ляля Клюева. И это при том, что у нас с ней ещё ничего не закрутилось, она только забросила крючок с наживкой и даже ещё не подсекала.
– Ляль, – нахмурился я, —извини, я устал, давай в другой раз, пожалуйста.
Глазами я подал чётко читаемый невербальный сигнал «женщина, я не танцую».
– Нельзя отказываться, – отстранилась от меня Люся. – Белый танец – это закон.
– Вот именно, – прищурилась приглашающая сторона. – Закон. Иди-ка сюда.
Пела Пугачёва. Мне нравится, что вы больны не мной…
В тему блин. Я положил руки Ляле на талию, на косточки и медленно колыхался в такт голосу Аллы Борисовны. Ляля тоже была стройной, но, в отличие от Люси, её стройность была худой, казалась холодной и даже несколько чрезмерной, намекая на полное отсутствие телесности, и, стало быть, страсти и любовного темперамента. Жаль, что в молодости я понимал далеко не все намёки.
– Вот значит, ты какой, – поджала губы Ляля, вглядываясь мне в глаза. – Не ожидала.
Расстояние между нами было достаточным, чтобы видеть лица друг друга. Её мне прижать не хотелось.
– А ты чего-то ожидала, Лялечка? – с интересом поинтересовался я.
– Сколько раз говорила, не называй меня Лялечкой! Что за плебейство!
Вообще-то, чего она ожидала было хорошо мне известно – восхищения, вздохов, сомнений, страданий, уверений, признаний и лобызания следов. Весь этот детский сад, устроенный ею когда-то со мной, сейчас меня вообще не интересовал, и единственная причина, по которой я с ней танцевал, заключалась в том, что я никогда не считал себя хамом и не хотел её травмировать и отшивать в грубой форме. Впрочем, что я говорю, травмировать Лялю. Я даже улыбнулся, от этой мысли, но тотчас спрятал улыбку.
После всех её фортелей, мотаний кишок и нервов, высокомерия, сцен, попыток вызывать ревность и дешёвых интрижек, повторять свои ошибки молодости я не собирался, даже гипотетически, даже в самом страшном бреду и в самой дикой проекции моего прошлого. Да об этом даже нелепо подумать было.
