Совершенно не думая о себе в этот момент, я отчетливо слышу хруст своей шеи… костей, какую-то тяжесть. Боли почти нет, темнота приходит внезапно, забирая у меня из виду яркий, лучащийся в вечерних фонарях снег.
Тьфу ты, подвёл, блин, итоги…
Глава 2. Поезд домой
Сквозь мучительно сонную пелену, я вдруг различил негромкий, отчетливый звук.
Тук-тук, тук-тук… Поезд, что ли?
Вдалеке раздался протяжный гудок, вместе с этим послышался невнятный гул, топот обуви, шорох.
Прислушался – ну точно, неподалеку звякает ложка, активно что-то размешивая в стакане, где-то справа чьи-то голоса, смех детей. Звук игры на баяне. А совсем недалеко громко закудахтала потревоженная курица.
Что?! Какая, к черту, курица?!
– Эй, Медведев! Медведев, ты живой, а? – совсем рядом со мной раздался взволнованный голос.
– Пацаны, да он похоже того… помер! – второй голос, но уже чуть поодаль. – Лежит, не шевелится даже!
– Ай, Снегирев, отвали! – раздраженно произнес третий голос. – Живой он, пульс прощупывается…
– Сбегайте к проводнице, спросите нашатырь. У нее в аптечке должен быть!
Снова раздался чей-то удаляющийся топот. Мерный стук не прекращался.
– Не, вы видели, как он грохнулся с верхней полки, а?! Да после такого удара шею можно свернуть и все ребра переломать!
– Да не, он вчера на ковре так летал, что уже привычный!
– Медведев! Саня, эй… – ощутил, что меня тронули за плечо. Но я же не Медведев!
Внезапно почувствовал тупую, ноющую боль в голове. Меня резко затошнило. Во всем теле ощущалась какая-то слабость, а в районе спины и ног стало как-то совсем неудобно. Что-то мешало. Отдельные части тела включались, как будто бы по команде. Что за ерунда?
Мозг работал как-то вяло, неохотно. Со скрипом. Реальность как-то не сочеталась с последними событиями… совсем не сочеталась.
Сначала я вообще ничего не понял – какой, к черту, поезд?! Какие еще куры? Какой баян? Меня же машина сбила, когда я ребенка спасал, что на санках вылетел на дорогу и едва не погиб. Не погиб же, да?
Я потихонечку открыл глаза, впуская в наполненное мутной болью сознание, мерцающее пространство плацкартного вагона. Поморгал пару раз. А еще я увидел перед собой взволнованные лица.
– О, живой! – обрадовался ближайший ко мне парень, с широким, как блин, лицом и растрепанными рыжими волосами. – Саня, ты как?!
– Нормально… – сделав усилие, ответил я. Сразу же ужаснулся тому факту, что вообще не узнал собственного голоса. Он и близко не был похож на мой настоящий голос, к которому я привык за многие годы.
Очень резкий контраст, который понять с ходу просто невозможно.
– Давай, поднимайся! Ничего не сломал? – теперь я увидел второго. Этот был коротко стриженный. – Болит что-нибудь?
– Голова гудит, кружится. Мутит.
– Пацаны, давайте поможем!
Меня посадили на полку. И я окончательно убедился, что нахожусь в движущемся поезде. А точнее, в плацкарте.
Вагон мерно покачивался из стороны в сторону. И это окончательно сбило меня с толку: как я оказался в поезде?
Ладно бы только это, но следом за звуками неожиданно включилось и обоняние – запахи навалились целым букетом. Отчетливо различался запах беляшей с мясом и луком, грязных, носимых минимум неделю носков, еще пота и вяленой рыбы. Ох черт, ну и шлейф…
Сделав над собой усилие, я посмотрел на собственные ноги и маленько обалдел. На мне были поношенные серые кеды и мятые спортивные штаны, с двойной белой полосой на боках. Выше – клетчатая светлая рубаха с оранжево-желтыми пятнами неопределенного характера на груди. Помидор, что ли?
Я зажмурился и, открыв глаза, вновь убедился, что поезд никуда не делся. Точно так же никуда не делись и трое парней, одетых, словно по моде начала девяностых годов, а то и раньше. Перевел взгляд на окно и застыл в ступоре – там, постоянно смазываясь от скорости, бежала непрерывная череда зеленой травы и деревьев, а также медленно поднимающееся над их кронами солнце и голубое небо.
Что за дичь? Зима же, ну? Снег, снежная горка, несущиеся санки, гололед…
Почему за окном всё зелёное?
– А где я? – негромко произнес я. Оказалось, что получилось вслух.
– Саня, ты чего? Не пугай так!
– Я Саня? – повернул к Рыжему голову, удивленно спросил я.
– Да он, наверное, головой ударился, вот память и отшибло! А что, я про такое в журнале читал! Да и отец водителем скорой помощи работает, такие, бывает, истории рассказывает! – добавил кто-то слева, кого я не видел, концентрироваться на лицах было очень тяжело.
– Снегирев, варежку прикрой! – скривился, словно от зубной боли Рыжий. – Голова уже от тебя болит! Парни, дайте человеку в себя прийти, а то столпились, дышать нечем.
Резко посветлело. Те, что стояли в проходе, резко разбежались в обе стороны прохода, видимо, по своим полкам.
– Чем воняет?! Пушкин, носки когда стирал последний раз? Фу! – сморщился еще один, лица которого я не разглядел.
– А что я им сделаю?
– Как минимум постирать, да?! – разозлился кто-то. – Вонища стоит на весь вагон!
– Чего там у вас? – послышался строгий голос из прохода. – А?
– Фёдор Кузьмич, все нормально! – мигом отозвался Рыжий.
– Смотрите у меня там!
Я не обратил на эти слова никакого внимания, даже не задумался над смыслом сказанного. Голова буквально трещала.
– Снегирь! Что там твой батя говорил про такие случаи? – бросил Рыжий уходящему короткостриженому парню.
– Чай ему нужен тёплый, с сахаром! – отмахнулся тот и скрылся за перегородкой. – У проводницы есть!
Я внимательно посмотрел на собеседника, что сидел напротив и таращился на меня со смесью удивления и интереса. Будто ждал от меня какого-то скрытого подвоха.
– Друг, а где это мы? – еще раз спросил я.
– В поезде, Сань. Ты чего? – улыбнулся рыжий, с одной стороны, ситуация его забавляла, а с другой – чувствовалось сопереживание.
– Ничего не помню. Голова гудит. Слушай… – я помедлил, пытаясь вспомнить его имя. Тщетно.
– Генка! – тот быстро догадался, что от него требуется. Затем хмыкнув, он добавил нараспев слова детской песни: – Я Гена, первый, рыжий крокодил.
На моём лице выступила рассеянная улыбка, правда, от давящей мигрени пришлось закрыть глаза.
– О! Улыбаешься, значит, все нормально. Да-а-а, Саня, вчера тебя знатно втыкали, да и сегодня успел полетать. Пока ты отлеживался, от тренера влетело всей команде. Наш вчерашний разговор ты помнишь? – прищурившись, поинтересовался Генка.
– Э-э… так, давай заново, а? – выдохнул я.
– Тренер сказал, что выгонит тебя, если так будешь тренироваться! А ты его послал куда подальше, сказав, что не знаешь, зачем тренируешься! – на одном дыхании произнёс Гена и улыбнулся.
– А потом? – не понял я.
– А потом он сказал, что до приезда в Воронеж с нами говорить вообще не будет! – в тон мне ответил Гена. – Ты бы это извинился, что ли, Кузьмич же в нас вкладывается. Вон на открытые ковры возит даже!
Положив голову в ладони, опираясь локтями в бёдра, я судорожно выдохнул. Да что происходит?
– Да ты не бойся, правильно всё скажешь, не выгонит, Если что, за тебя шефство возьму. Только тренироваться надо не два раза в неделю, а каждый день.
– Я свое уже оттренировал в девяносто пятом… – пробормотал я, посмотрев в окно. А сам подумал: блин, как это странно все.
– Ха! – расхохотался Генка. – Ну ты даёшь! Сейчас восемьдесят третий, фантазер! Пока с полки падал, в будущее слетал?
– Что? – не понял я.
В голове все вверх дном перемешалось.
– Саня, хорош уже! Ты только никому не говори, а то кликуху дадут: Алиса Селезнева или Мелафон! Не знаю, что хуже.
– Восемьдесят третий? – нахмурился я, вспомнив первое, что пришло в голову. – Год до смерти Андропова?
– Тихо ты! – шикнул на меня Гена, испуганно выглянув в проход. – Думай, что говоришь!
– А, что? – непонимающе спросил я.
Гена заговорщицки осмотрелся.
– Ты же знаешь, что советские агрономы вывели новый вид яблок «Андроповка», в отличие от старого сорта «Брежневка», он вяжет не только рот, но и руки?
Намек был более чем очевиден.
– Сейчас восемьдесят третий год? И мы едем в Воронеж? – как-то неуверенно произнес я. – А откуда?
– Из Тамбова, конечно! – криво усмехнулся Гена. – А так все верно, восемьдесят третий год. Второе июня. Четверг.
– Бред какой-то! – помотал я головой, чем вызвал снова приступ боли. – Ничего себе меня глючит!
– Ну, Миелофон, рассказывай как там в девяносто пятом? – вдруг произнес Гена, по-своему расценив мои слова.
Подняв голову, я сурово посмотрел в его голубые глаза.
– Еще раз так меня назовешь, я тебе леща пробью! – резко выдохнул я.
– Какого еще леща? Я же по-дружески, беседу поддержать! И ты у меня на ковре и балла забрать не можешь, если что, – ответил Геннадий.
– Вот я по-дружески и пробью.
Не знаю, зачем я раздражаюсь. Радиопозывной Миелофон был бы для моей службы в девяностых просто подарком, встречались кликухи и радиопозывные и похуже. Другое дело, что солдат с плохими кликухами часто к радиосвязи не допускали.
– Ладно, извини. Я понимаю, головой ударился. Ты это, давай уже приходи в себя. Хватит чудить.
– Проехали, – выдохнул я. – Странно просто всё это.
– Что странно?
– Да все это! – я произнес первое, что пришло в голову. – Хотя бы то, что люди без телефонов вокруг…
– Чего? А смысл? Провода за поездом сильно не потянешь, быстрый он! – продолжил улыбаться Гена.
– Я толком не знаю, чего хочу. Снегирёв, кажется, про чай что-то говорил. Сколько сейчас стоит чай?
– Четыре копейки!
– С ума сойти! – выдохнул я, после чего решил проверить свои карманы. Вытащил содержимое наружу.
Там оказался мятый коробок спичек, с изображением на нём красного цветка, растущего на красном глобусе планеты с того самого места глобуса, где был СССР. На коробке надписи даты «1917-1982», и слово октябрь, перечёркивающее низ коробка поперёк. Остатки сигарет, точнее, их штучная россыпь: табак вперемешку с переломанной бумагой. Были тут и деньги: мятая синяя пятирублёвая бумажка с Кремлём, еще жёлто-коричневый рубль, на обоих бумажках рамочка с текстом, на разных языках, входящих в состав республик Советского Союза. Мелочь расположилась в другой ладони, в виде трёх монет, номиналом по двадцать, десять и три копейки.
– Да ты богат несметно! – усмехнулся Гена, видя, как я перебираю в руках купюры, разглядывая водяные знаки, видимые лишь на просвет. Те самые, что в виде звёздочек.
– Пойду чая куплю. Тебе что-нибудь взять?
– О! Откуда такая щедрость, Сань? – спросил Гена, но тут же решил, что надо соглашаться, и добавил: – Пирожка бы яйцом и картошкой бы. Принесешь?
– С одним условием, ты мне без шуток и удивлений разъяснительную работу проведёшь, если у меня вопросы возникнут, – кивнул я.
– Да легко!
Я встал и меня сразу же качнуло в сторону, зацепившись за верхнюю полку, я удержал равновесие и направился в конец вагона, где по моему мнению должен был находиться проводник. Деньги и спички отправились в правый карман, а мусор в левый – выброшу по пути, если урна подвернется.
– Смотри, как пьяного штормит? А еще, что спортсмены, говорят. Куда ты поперся, ты ж на ногах не стоишь?
Я обернулся.
