– Всё плохо, – глотая слёзы, катившиеся градом из глаз, пробормотала я. – Всё плохо… Илью найди, пожалуйста.
В итоге в больнице со мной оказался именно Костя. Перепуганный и серый от волнения, но крепко державший меня за руку, пока я ждала вердикт врачей, и до последнего запрещавший мне реветь.
Я не мигая смотрела на жидкость, что бежала по прозрачной трубке прямо мне в вену, словно гипнотизируя и приказывая: «Помоги».
Кожа была холодной и влажной, меня слегка потряхивало от холода и резкой общей слабости. А ещё всё время хотелось пить – верный признак большой кровопотери.
Где-то на подкорке я прекрасно понимала это, понимала и ненавидела себя. Принять реальность, какой она была, оказалось выше моих сил.
– Нужно кесарить, – вынес свой вердикт Виктор Олегович, примчавшийся в больницу той ночью. – Кровь уходит быстрее, чем мы её вливаем. Да и показатели УЗИ неутешительные, степень отслойки слишком большая.
– Нет, – выдохнула я, отворачиваясь от своего врача. – Нет. НЕТ!
И с чувством ударила по краям кровати, правда, вышло смазанно, у меня не было сил даже руки толком поднять.
– Нин, спокойней, – попытался утихомирить меня Костя. – Тихо. Дети же нормально развиваются после кесарева… – ему не хватало уверенности, но желание приободрить меня брало верх.
– Ты не понимаешь… – заливаясь слезами, выдала я. – Гестационный возраст слишком мал, а они ещё и близнецы… они всегда мельче. Шансов на то, что дети будут жизнеспособными, практически нет.
Рассказ выдался до ужасного «казённым», но попытка спрятаться за терминологию являлась хоть какой-то защитой.
Костя побледнел и опустил глаза, не зная, что сказать.
– Вы абсолютно правы, – вмешался в наш разговор Виктор Олегович, – но в противном случае вы сами просто погибнете от геморрагического шока.
– Нет, нет…
Я ещё пыталась сопротивляться, но исход был понятен всем.
Врач в поддерживающем жесте коснулся моей ноги.
– Пока мы всё подготавливаем, я попрошу вколоть вам успокоительное.
***
Первое, что я увидела, придя в себя, было абсолютно восковое лицо Нечаева. Он сидел возле моей кровати и отрешённым взглядом смотрел куда-то в пустоту.
На тот момент ужас случившегося ещё не успел прорваться через пелену моего сознания, но вот этот никакущий взгляд мужа…
– Нина, – заметил моё пробуждение Илья, подскакивая на ноги и с шумом роняя стул, – Нина!
Сказать ему было нечего, и это было… выразительнее всяких слов. Вся суть произошедшего навалилась на меня гранитной плитой. Боли как таковой не было, ни в теле, ни на душе… лишь всепоглощающая безнадёга. Наверное, всё-таки седативные в крови давали свой эффект. А может быть, я просто… сгорела.
Муж неуверенно коснулся моего лба, отводя слипшиеся пряди. Его прикосновение было едва ощутимым, словно он боялся сломать меня одним неловким движением. Если бы во мне оставались хоть какие-то силы, я бы обязательно разрыдалась. А так…
Судорожный вздох и острое желание найти ответ на один единственный вопрос:
– Почему?
Илюха замер, его рука на моём лбу потяжелела, а рот приоткрылся в некрасивой гримасе, словно он собирался что-то сказать, но не мог решиться.
– Нин, я…
– Почему?! Почему… это случилось… с нами? – слова приходилось выдавливать из себя силой. Непонятно, на каком нелепом упорстве во мне ещё держалась сама жизнь.
Нечаев покачал головой, после чего, наклонившись, прижался подбородком к моему виску.
– Не знаю, милая. Я… не знаю. Главное, что ты жива, а со всем… остальным мы справимся.
***
Детей мы потеряли.
И все мои попытки найти в этом хоть какой-то смысл так и не увенчались успехом.
Иногда меня посещали кощунственные мысли, что если бы он был один, то, возможно, было бы не так больно… Но их было двое. Двое моих мальчиков, которые имели все шансы на счастливую жизнь, полную радости и любви. Два маленьких человечка, которых глупая мать не смогла уберечь.
И мысли об этом до сих рвут мою душу на части.
Говорят, что время лечит. Врут. Ты просто учишься жить с этой болью, учишься выносить её и не загибаться в конвульсиях всякий раз, когда очередной неравнодушный решает выразить своё «сочувствие».
Первый месяц все носились со мной как с писаной торбой, в то время как мне хотелось одного – уснуть и не просыпаться. Родители приехали едва ли не на следующий день после того, как меня выписали из больницы. Разом постаревшие и осунувшиеся. А может быть, это мне только почудилось.
Мама старалась быть оптимистичной и боевой.
– Родите ещё обязательно, – попыталась поддержать меня она, когда я с чего-то вдруг решила поделиться с ней опасениями, что не представляю, как жить дальше. – Раз забеременели, значит, и ещё раз получится…
Волна тёмного гнева вмиг переполнила меня до краёв. Проблема же была не в том, что у нас не получалось зачать, а в утрате… В том, что мы (или я?) потеряли двух реальных и живых детей, с которыми я почти полгода училась выстраивать отношения внутри себя. Они были! И я их любила… И ничто другое не смогло бы восполнить эту потерю, даже реши я рожать ещё раз.
Матери я ничего не сказала, лишь, психанув, выскочила в подъезд, где на лестничной клетке неожиданно обнаружился курящий отец. Наш чистенький и надраенный подъезд сроду не сталкивался с таким кощунственным бесчинством. Но отцу было всё равно, и я его прекрасно понимала. В отличие от мамы, он не пытался вести со мной душевных разговоров, он вообще не знал, что делать. Как оказалось, в таких вот ситуациях мужчины в миллион раз беспомощней женщин – нам хоть реветь белугой можно.
Папа окинул меня мрачным взглядом и… протянул пачку с сигаретами.
Так мы и стояли с ним в подъезде и курили, выдыхая облака едкого дыма. Курить я толком не умела, разве что кальян. Поэтому после каждой затяжки заходилась в очередном приступе сдавленного кашля, но… на удивление, от этого становилось легче.
– Ты должна с этим справиться, – в конце концов заявил отец с суровым видом. Я не совсем поняла, что он имел в виду: кашель или мою порушенную жизнь, но головой всё же кивнула.
Илюха всё время был рядом, первые недели не отходя от меня ни на шаг. Наверное, боялся, что я решу что-нибудь с собой сделать. Вдруг выяснилось, что все его заводы, пароходы и газеты (которых у нас не было) вполне могут выстоять и без него. Он держался молодцом, несмотря на свой вечно хмуро-растерянный вид. Впервые его вера в собственное всесилие дала трещину, и всё, что ему оставалось, – это пытаться быть со мной.
Бывали дни, когда его присутсвие попросту вымораживало меня. Его забота была почти невыносима. Я чувствовала себя виноватой. Я была виноватой. А его сочувствующий взгляд и вечная поддержка лишь сильнее разжигали мою ненависть к самой себе. Мне хотелось, чтобы на меня орали, чтобы наказали, чтобы… сделали хоть что-нибудь. Но все вокруг лишь жалели меня, пытаясь окутать в один сплошной кокон из ласк и тепла.
И если с родителями я ещё держалась, то Нечаева я натурально изводила, пытаясь вывести хоть на какие-то эмоции, кроме этой приторной заботы. В итоге даже добилась своего, в один прекрасный вечер доведя его до белого каления. Плохо помню, о чём именно мы кричали тогда, но закончилось всё неожиданными признаниями.
Илья вцепился в свою голову, воскликнув в сердцах:
– Что я должен сделать, чтобы ты меня простила?!
Я заторможено моргнула, растерянно приоткрыв рот, плохо понимая, про что он вообще говорит.
– Простила? – повторила за ним.
– Да, я всё понимаю, что такое… не принять.
Тряхнула головой, разом утеряв половину своей злости.
– Ты о чём?
Илюха резко вздёрнул голову, а потом заметался по комнате, с чувством заламывая руки.
– В ту ночь я просто был обязан находится рядом с тобой, никогда не прощу себе тот корпоратив…
После чего с чувством врезал по стене, и рамка с нашей фотографией, не выдержав накала страстей, полетела вниз, разбившись на кучу мелких осколков.
– Это к лучшему, что тебя там не было, – осторожно заметила я, до сегодняшнего дня не подозревая, какие чувства раздирают мужа на части. – Вместе нам было бы сложнее. Твоя боль, моя…
Нечаев нахмурился, словно не веря услышанному, а я продолжала:
– Единственный, кто виноват, это я…
– Не смей! – хрипло воскликнул он, подскакивая ко мне. – Не смей так говорить. Ты не виновата, но так произошло.
– Нет! Виновата, – выкрикнула и попыталась оттолкнуть его, но Илья не поддался, оставшись стоять на месте. – Я должна была понять, должна была почувствовать, должна была…
Крики постепенно перешли в истерику. Громкую и безобразную. Родители за стеной сходили с ума, пока я изливала всю свою боль Нечаеву. Смешно, но сквозь слёзы я убеждала его уйти, бросить меня, начать жить новой жизнью, думать о себе… А он стоял и молчал, периодически перехватывая мои руки при очередной попытке ударить его.
Когда же я выдохлась и, обессиленная, рухнула на кровать, он всё ещё был рядом.
– Не прогоняй меня, – уже под самое утро попросил Илья. – Пожалуйста. Я не хочу жизни без тебя…
***
После разговора с Ильёй стало чуточку легче.
Но к жизни меня вернуло вовсе не это, а звонок заведующей, деловым тоном поинтересовавшейся у меня:
– Оклемалась? Вот и нечего себя жалеть. Работать надо.
И я действительно без всяких раздумий согласилась на всё.
Илья был в ярости.
– Ты месяц еле на ногах стоишь! Не спишь и не ешь! Какая, на хер, больница?!
Ругаться в ответ я не стала, признавая правоту мужа. При этом прекрасно осознавая другое:
– Я просто с ума здесь сойду. Пожалуйста. Меня воротит от всех этих сочувствующих вздохов, – к слову, от воспоминаний аж передёргивало: накануне к нам приезжала Гелька, искренне пытавшаяся лечить меня мороженым и душевными разговорами.
Наверное, меня можно было счесть неблагодарной, но все они пеклись обо мне, и лишь одна я скорбела отнюдь не о своём неслучившемся материнстве, а о реальных потерянных детях. Даже Илья и тот больше думал обо мне, чем о наших мальчиках.
– Всё закономерно, – попыталась вразумить меня Чуганова. – Так природой заведено. Самка думает в первую очередь о потомстве, а самец о…
– Вот только я не самка! – резко оборвала подругу. – А он не самец! И плевать я хотела на вашу природу…
Ангелина надулась, но сдержалась от резких замечаний, видать решив, что я всё-таки не в своём уме.
Они все так считали.
И вот теперь, почти после двухмесячного затворничества, я засобиралась на работу… в детское отделение.
– Нина, – тягостно вздохнул Илья, пытаясь найти правильные доводы, – не думаю…
– А я тебя и не спрашиваю, – скрестив руки на груди, возразила отважно. – Я люблю тебя… но решу сама.
Заявлять такое было страшно, и не потому, что Нечаев мог бы напомнить мне, что значит быть «замужем» (хотя обычно он такой фигнёй не страдал), но все мы прекрасно знали, к какой катастрофе уже однажды привела моя самостоятельность.
Он гневно заиграл желваками, явно пытаясь свыкнуться с мыслью.
– Хорошо, – наконец-то кивнул головой. – Только прошу… не торопись.
Я и не торопилась. Сначала отправила родителей домой, заверив обоих, что всё-таки решила вернуться к жизни. Отец выдохнул с облегчением, он уже начинал сходить с ума от степени своего бессилия. А мама… мама с подозрением заглянула мне в глаза и перекрестила:
– Будь что будет.
***
Возвращение на работу прошло… странно. Больше всего я боялась сочувствующих вздохов и неловкого молчания. Впрочем, так оно и было, люди цепляли на лицо печальные улыбки, смущённо отводя глаза, когда я появлялась в поле их зрения. А потом со смаком шептались у меня за спиной. Я не винила их за это, прекрасно понимая, что такое коллектив больницы. Нет, они не были злыми или плохими, но такое событие, как моя драма, было сложно обойти стороной.
Первую неделю было труднее всего: на работе всё время приходилось держать лицо, не показывая своих эмоций и слабости, а дома… дома тоже приходилось постоянно притворяться, что я в порядке. Нечаев смотрел на меня так, словно подозревал в чём-то, будто ожидая, что я не справлюсь, поэтому рыдала я исключительно в ванной под потоками горячего душа в надежде, что вода всё-таки смоет меня в канализацию. Но вселенная либо оставалась глуха к моим молитвам, либо я сама плохо просила… Факт оставался фактом: жизнь продолжалась, и я, по какой-то неведомой мне причине, вместе с ней.
Но так или иначе, больница с её нескончаемым потоком пациентов затянула меня с головой. А потом и вовсе в городе случился запоздалый скачок сезонных заболеваний, и думать о чём-нибудь стороннем просто не было сил.
И вот, выйдя одним хмурым утром на улицу после ночного дежурства и сделав глоток свежего воздуха, я вдруг поняла, что абсолютно не хочу домой, не хочу больше прятаться в своей скорлупе. Что противопоставить своему «нежеланию», я не знала, поэтому решила действовать излюбленным способом: искать ответы подле мужа.
Пока пробиралась в промзону через все утренние заторы, неожиданно открыла для себя непостижимый факт: я соскучилась по Илье. Это было подобно грому средь ясного неба, ибо мне уже начинало казаться, что я разучилась чувствовать хоть что-либо, помимо своей всеохватывающей скорби.
Поэтому на наш завод приехала заметно взволнованная.
Только очутившись на проходной, осознала, насколько за последний год выпала из Нечаевских дел. Судя по изменениям, случившимся с близлежащей территорией, с его (или нашим?) бизнесом всё было более чем хорошо.
Я так впечатлилась, что даже поделилась своим открытием с контролёршей:
– Ого, как у вас тут всё изменилось!
– Растём, – с гордостью сообщила мне женщина так, словно это была её личная заслуга. После чего в чисто бабской манере пожаловалась: – Ещё только сотовую связь бы наладили!
Я натянуто улыбнулась.
– Передам Илье Николаевичу.
